2666

Затем Микки Биттнер захотел узнать, о чем роман Арчимбольди, и первый ли это роман, и есть ли у Бенно публикации. Арчимбольди ответил, что это его первый роман, и в общих чертах рассказал, о чем он. А почему бы и нет, сказал Биттнер. И тут же добавил: но в этом году мы не сможем его опубликовать. А затем сказал: естественно, никакого задатка не будет. И уточнил: мы дадим вам пять процентов с продаж, это более чем справедливо. И далее признался: в Германии уже не читают, как раньше, сейчас головы у людей заняты более практичными вещами. И тогда Арчимбольди понял: этот тип просто болтает, и, возможно, все эти говнюки-парашютисты, псы Штудента, тоже просто болтали, лишь бы услышать свой голос и убедиться, что никто их — пока — не повесил.

В течение нескольких дней Арчимбольди ходил и думал, что Германия более всего нуждается в гражданской войне.

Он абсолютно не верил в то, что Биттнер, который, естественно, ничего не смыслил в литературе, опубликует его роман. Бенно нервничал, у него пропал аппетит. Он практически не читал, а то, что читал, его так будоражило, что, едва открыв книгу, он тут же ее закрывал, ибо начинал дрожать и чувствовал непреодолимое желание выйти на улицу и походить. Любовью он продолжал заниматься, хотя временами, прямо посреди акта, уносился на другую планету, на заснеженную планету, где заучивал наизусть тетрадь Анского.

— Ты где? — спрашивала Ингеборг в таких случаях.

Даже голос любимой женщины доносился до него словно бы издали. Прошло несколько месяцев, ответа он так и не получил — ни отрицательного, ни положительного; тогда Арчимбольди сам пошел в издательство и попросил пустить его к Микки Биттнеру. Секретарша сказала, что господин Биттнер сейчас занимается импортом-экспортом товаров первой необходимости и его достаточно затруднительно застать в редакции, которая продолжает быть его издательством, естественно,— хотя он туда практически не заходит. Арчимбольди, тем не менее, продолжил настаивать и в конце концов получил адрес нового офиса Биттнера в предместье Кельна. В районе старинных фабрик девятнадцатого века над складом большегрузных товаров находился офис новой компании Биттнера; впрочем, там он его тоже не застал.

На его месте сидели три ветерана-парашютиста и секретарша с волосами, окрашенными в платиновый цвет. Парашютисты проинформировали его, что Микки Биттнер сейчас в Амстердаме, заключает сделку о доставке партии бананов. Затем все расхохотались, и Арчимбольди не сразу понял, что смеются над бананами, а не над ним. Затем парашютисты заговорили о кино, которым очень увлекались, и секретарша тоже увлекалась, а еще они спросили Арчимбольди, на каком фронте он был и в каком роде войск, на что Арчимбольди ответил, что на востоке, только на востоке, в пехоте на конной тяге, хотя в последние годы ни разу не видел ни мула, ни лошади. Парашютисты же, в противоположность ему, сражались всегда на западе: в Италии, Франции, а один — на Крите; и у них был этот космополитический лоск ветеранов Западного фронта: выглядели они как завсегдатаи игорных домов и вечеринок, ценители хороших вин, люди, что входили в бордель и знали всех шлюх по имени,— словом, вид, который был совершенно противоположен тому, что отличал ветеранов Восточного фронта: те больше походили на живых мертвецов, зомби, обитателей кладбищ, солдат без глаз и ртов, но с членами, подумал Арчимбольди, ибо пенис, сексуальное желание, к несчастью,— последнее, что покидает человека, а должно быть наоборот, но нет, человек продолжает трахаться, трахать себя или других, что в конце концов оборачивается одним и тем же, причем до самого последнего вздоха: так солдат, оказавшийся под завалом из трупов, под трупами и снегом, вырыл положенной по регламенту саперной лопаткой пещерку и, чтобы убить время, дрочил, все смелее и смелее, ибо страх и удивление первых моментов ушли и остались лишь страх смерти и скука, и вот чтобы избавиться от скуки он и мастурбировал, сначала робко, словно бы соблазняя хорошенькую пастушку или сборщицу фруктов, а дальше все с большей и большей решимостью, пока наконец не удовлетворил себя полностью, и так он просидел две недели в своей пещерке из трупов, экономя еду и ни в чем себя не ограничивая в сексуальном смысле, и неистовые желания эти его не ослабляли, наоборот, казалось, солдат пил собственную сперму или, сойдя с ума, отыскал забытую дорогу к психическому здоровью; и когда немецкие войска контратаковали и нашли его, произошло нечто необычное, подумал Арчимбольди: солдаты, которые освободили его от дурно пахнущих трупов и накопившегося снега, сказали, что откопанный пах чем-то странным, в смысле, от него не пахло ни потом, ни говном, ни мочой, не пах он ни гнилью, ни червями, наоборот, выживший солдат пах хорошо — сильно, да, но чем-то хорошим, похожим на дешевый, венгерский или цыганский одеколон с легким ароматом йогурта, и еще, пожалуй, с легким ароматом корешков, причем доминирующим ароматом был, кстати, не запах йогурта и кореньев, а нечто другое, удивившее всех, кто там был и растаскивал и распинывал трупы, чтобы отправить их с передовой и по-христиански похоронить, запах, который разделял воды, подобно Моисею перед Красным морем, дабы данный солдат, который едва мог держаться на ногах, смог бы пройти — куда, кстати? — да все это знали, в тыл, причем явно прямиком в дом сумасшедших.

Парашютисты были неплохими людьми и пригласили Арчимбольди поучаствовать в одном деле, с которым следовало разобраться прямо сегодняшним вечером. Арчимбольди спросил, когда все закончится,— он не хотел потерять свою работу в баре; а парашютисты заверили его, что к одиннадцати вечера управятся. Так что они договорились встретиться в восемь вечера в баре рядом с вокзалом, и на прощание секретарша ему подмигнула.

Бар назывался «Желтый соловей», и Арчимбольди тут же бросилось в глаза то, что все парашютисты пришли в кожаных черных куртках, очень похожих на его собственную. Работа состояла в том, чтобы очистить часть вагона от груза американских переносных плиток. Рядом с вагоном, стоявшим на дальних путях, они встретились с американцем, тот сначала потребовал деньги, пересчитав их все до последней купюры, а затем предупредил голосом усталого воспитателя детского сада для дебилов, что можно выгружать только из этого вагона, а из других — нет, и что из этого вагона можно выносить только коробки с надписью «ПП».

Он говорил на английском, и один из парашютистов ответил ему на английском: мол, не беспокойтесь. Потом американец растворился в темноте, и другой парашютист появился из темноты с грузовичком с потушенными фарами, а потом они вскрыли замок на вагоне и принялись за работу. Через час все уже завершилось, и двое парашютистов залезли в кабину, а Арчимбольди и третий парашютист устроились сзади в тесноте за коробками. Ехали они по кружным улицам, иногда даже неосвещенным, а потом наконец добрались до офиса Микки Биттнера в предместье. Там их ждала секретарша с термосом горячего кофе и бутылкой виски. Разгрузив добычу, все поднялись в офис и принялись говорить о генерале Удете. Парашютисты, мешая кофе с виски, стали вспоминать исторические моменты, которые в этом случае были также воспоминаниями о собственной храбрости, сдобренными смешками: мол, я во всем разочаровался, меня не проймешь, не надуришь, я знаю человеческую природу, это беспрерывное столкновение воль, а мои воспоминания об исторических моментах написаны огнем, и они — мое единственное богатство, и вот они стали вспоминать Удета, генерала Удета, аса авиации, покончившего с собой из-за клеветы Геринга.

Арчимбольди особо не знал, кто такой Удет, а спрашивать не стал. Имя было знакомо — и таких имен было в достатке,— но ничего конкретного в памяти не вызывало. Двум парашютистам случилось как-то увидеть Удета, и они его всячески превозносили.

— Один из лучших людей в люфтваффе.

Третий парашютист слушал их и покачивал головой, не слишком-то доверяя тому, что утверждали его товарищи, но в то же время не решаясь вступить с ними в спор, а Арчимбольди слушал все это с испугом: он-то был уверен, что во время Второй мировой войны была куча причин, чтобы самоубиться, но уж точно не из-за сплетен, запущенных таким уродом, как Геринг.

— Значит, этот Удет покончил с собой из-за салонных интриг Геринга? — сказал он. — Значит, этот Удет покончил с собой не из-за лагерей смерти, не из-за резни на фронте и не из-за обращенных в пепел городов, а из-за того, что Геринг заявил, что тот — бестолочь?

Трое парашютистов посмотрели на него так, словно видели в первый раз, однако без излишнего удивления.

— Возможно, Геринг был прав,— сказал Арчимбольди, наливая себе виски и прикрывая ладонью кружку, куда секретарша попыталась плеснуть кофе. — Возможно, этот Удет и впрямь был бестолочью. Возможно, этот Удет на самом деле был клубком раздерганных нервов. Возможно, этот Удет был пидорасом — как и все немцы, которые позволили Гитлеру оттрахать себя в задницу.

— Ты что, австриец? — спросил его один из парашютистов.

— Нет, я немец, как и вы,— ответил Арчимбольди.

Некоторое время парашютисты сидели и молчали, словно бы спрашивая себя: убить этого типа или просто отмутузить? Но Арчимбольди сидел очень уверенный в себе, кидая на них время от времени полные ярости взгляды, в которых читалось что угодно, но только не страх,— и они передумали драться.

— Заплати ему,— сказал один из них секретарше.

Та поднялась, открыла металлический шкаф, в котором стоял маленький сейф. И положила в ладонь Арчимбольди половину его месячной зарплаты в баре на Шпенглерштрассе. Арчимбольди сунул деньги во внутренний карман куртки под нервными взглядами парашютистов (те были уверены, что у него там пистолет или по крайней мере нож), а затем потянулся к бутылке виски и не обнаружил ее на месте. И спросил, где она. Я ее убрала, ответила секретарша, ты уже порядочно выпил, малыш. Слово «малыш» Арчимбольди понравилось, тем не менее он попросил еще выпить.

— Давай, последний глоток — и вали отсюда, у нас еще дела есть,— сказал один из парашютистов.

Арчимбольди кивнул. Секретарша налила в стакан на два пальца виски. Арчимбольди пил долго, смакуя напиток — наверняка тоже контрабандный. Затем поднялся, а двое парашютистов проводили его до двери на улицу. Снаружи было темно, и, хотя он прекрасно знал, куда идет, постоянно попадал ногой то в дырку, то в яму в асфальте — такой уж тут был район.

Два дня спустя Арчимбольди снова заявился в издательство Микки Биттнера, и та же секретарша его узнала и сказала, что они нашли рукопись. Господин Биттнер у себя в кабинете. Секретарша спросила, хочет ли он с ним встретиться.

— Он хочет меня видеть? — спросил Арчимбольди.

— Думаю, да,— ответила секретарша.

На несколько секунд его задержала мысль: а что, если Биттнер сейчас возьмет да и захочет опубликовать его роман? Также он мог хотеть с ним встречи, чтобы предложить еще работенку по линии импорта-экспорта. Тем не менее Арчимбольди подумал: если он увидит меня, то, наверное, сломает мне нос; и решил отказаться от встречи.

— Тогда удачи,— сказала секретарша.

— Спасибо,— ответил Арчимбольди.