Абонент вне сети

– Хорошо, а теперь расскажи, как ты убил Дэна?

Я смотрел в его глаза, как туристы смотрят на фестский диск – без надежды что-то понять. То, что шевельнулось в глазах чемпиона мира по мимикрии, могло быть страхом, изумлением или обидой за проигрыш в бильярд.

– Боже, это не я, – выдал он в эфир.

– Тебя Олежка из магазина сдал. Ты толкнул ему мобильник Дэна через несколько дней. Ты не стер его черновые сообщения. И не говори, что ты выиграл телефон в кости на Балтийском вокзале.

– Я его украл. Украл и продал, – он посмотрел на меня взглядом затравленной лани. – Потому что я животное. Егорша, я торчу девять лет. Я лечился столько раз, я не могу больше…

Он зажмурился и заплакал, свернувшись калачиком на полу. Я зашел к нему со спины и ударил изо всей силы по почке. Он дернулся, но даже не закричал.

– Я не верю тебе, жертва аборта.

Я хотел раздробить ему молотком коленку, но рука снова подвела – стукнул как невропатолог на осмотре. Зато пациент заорал, как будто на него вылили раскаленное олово. Но вместо жалости внутри меня зазвенела жестокая струна. Я даже подумывал надругаться над ним при помощи пылесоса «Вихрь».

– Я не убивал, я вообще тогда лечился, – плакал Сержик. – Спроси Милку, она ко мне приезжала, у нее все справки есть.

– Давай звони, – молвил я. – Я тебя развяжу.

– У меня мобильника нет, – он натурально плакал крупными прозрачными каплями. – Ты мне нос сломал. Зачем, Егорша? Я даже муху обидеть не могу. Видишь, на окне сидит – это Вольдемар Карлович, он у меня больше месяца живет.

Я взял тапок в прихожей и размазал Вольдемара Карловича по стеклу.

– Зачем, Егорша? – повторил Серж. – Это же домашнее животное было. Это же твоя боль, при чем здесь муха? При чем здесь я?

Он смотрел на меня, как в триллерах про всякую нечисть смотрят на своих близких, уже чем-то зараженных и постепенно превращающихся в монстров. Я чувствовал, что зашел туда, где еще никогда не был, – и мне это нравилось. Я уже тогда понимал, что Сержик никого не убивал, но не мог остановиться.

– Говори номер Милы.

– Я наизусть не помню, – он не к месту улыбнулся, словно пытаясь поймать роль, которая вытащит его из этого кошмара, и примерял каждую из своих масок.

– Тебе десять цифр не запомнить? Как же ты ей звонишь?

– А там в бумажнике ее визитка лежит.

Бумажником он называл сиреневого цвета чехол с молнией, где лежало восемьдесят с мелочью рублей и визитка на имя Афанасьевой Милены Игоревны, менеджера по продажам салона сантехники. Я позвонил, и неживой голос в трубке сообщил, что абонент выключен или находится вне зоны действия сети.

– Я тебе, Сержио, не верю, – повторил я. – И если ты мне не расскажешь правду, я тебя убью. У тебя ведь есть нож на кухне?

На его беду, я нашел в мойке столовый тесак для разделки мяса. Потом я перетащил его волоком в комнату, где уютно светился монитор компьютера, а в качестве оплаты Интернета использовался украденный у Олега телефон. Я развалился на диване и держал паузу, неумолимо мучительную для связанного человека на грани жизни и смерти.

– Помнишь, как мы сидели в этой квартире ночами, начиная со школы, Сержио? – спросил я его. – Пили водку твоего папы, а ты потом наливал туда воды и доказывал, что буржуи тоже обманывают. А он не поверил, и выкинул в окно тюнер от твоей деки. Помнишь? Мы клялись друг другу в вечной дружбе и скрепляли ее разбитыми стеклами в 15-й школе. Ты говорил, что тебя там гнобили учителя. Вон эта школа, до сих пор стоит под окном. Но сейчас я пришел, чтобы тебя убить. Знаешь, я даже не буду тебя резать, как ты резал Дэна. Я просто дам тебе по башке гантелькой и выкину с балкона. Ты думаешь, менты будут это расследовать? Ты же наркоман, Сережа, недочеловек. Они мне еще руку пожмут, если узнают. Садись, сука, за стол и пиши – как убивал, куда дел похищенное.

– Ну, режь меня, – он впадал в стадию истерики, за которой не чувствуешь страха. – Все равно я никому не нужен. Все равно я скоро кончусь. И хоронить меня одна Мила придет. А вы все скажете: перекинулся Сержик – и ну его козе в трещину.

– Ты меня на жалость не бери, – одернул я. – Тебя торчать под ножом заставляли? Тебя всем миром с баяна снимали – так ты же не снимался. Тебя на Коневце сколько держали? Полгода! А платил за это все кто? Твой покойный друг Даниил. Так зачем ты потом опять соскочил, каскадер хренов? У тебя же все есть: жилье, диплом, девка нормальная вон за тобой лужи вытирает.

– А еще у меня гепатит и ВИЧ, – взвизгнул Серж. – Это навсегда, понимаешь. Какое будущее?

– Чего ты меня паришь, какой ВИЧ? – опешил я. – Ты же гепатит свой пролечил давно.

– Я гепатит В пролечил, а С не лечится. Про ВИЧ я вообще никому не сказал. Мне лечение пока не нужно.

– И Мила не знает?

– Нет, – он даже ничего не сказал про безопасный секс. – Егорша, я решил, что буду жить как человек – неважно, сколько мне там осталось. Я и живу. Мне врач в диспансере диету прописал. Егорша, мне ничего нельзя, а я ем и пью, что хочу. Месяц назад анализы сдавал, мне сказали, что у меня развитие гепатита на два года. А он у меня восемь лет. Врач даже не поверил.

Если бы Сержик был индийским сатрапом, он наверняка спалил бы живьем всех близких на своем погребальном костре. С тех пор как любить и обладать стало одним и тем же смыслом, многие из нас стали похожи на него.

Я впервые посмотрел на обстановку вокруг себя. Комната музыканта-неудачника. Холмики разбросанной одежды, пачек сигарет, пакетов из-под чипсов, банка из-под пива, тарелка с недоеденной яичницей и в качестве диссонанса – блестящие разборные гантели, явно подаренные Милой в период многообещающей ремиссии. Нет, Сержик не убивал Дэна. Он не умеет бить себя по рукам. Он двух часов не просидел бы, не прикасаясь к коробке с деньгами. Здесь уже наверняка был бы ящик виски, коллекционные шмотки и следы присутствия продажных женщин.

– Когда ты украл мобильник Дэна? – спросил я.

– Я к нему в день смерти утром заходил, – признался он с улыбкой, как будто папа уличил его в прогуле урока алгебры. – Он мне диск «Гоголь Борделло» обещал. Ну и я заодно…

А я почувствовал, что если он меня сейчас пошлет с моими расспросами, то я повернусь и пойду по адресу. Запас зверства во мне плевался последними каплями. И я был не уверен, как жил бы на месте Сержика.

– Мобилу Олежке верни прямо сейчас, скажи, по ошибке в карман сунул. Миле расскажи про здоровье свое богатырское. Или послезавтра я сам расскажу.

– Расскажу, честное слово, давно собирался, – он был готов пообещать сменить пол к завтрашнему полудню, только бы я ушел.

– Я уйду, если ты мне ответишь честно на один вопрос, – я развязал его путы. – Ты ведь не в первый раз у своих крысишь? Не спорь, пожалуйста. Тебя прет от этого? Было ощущение, что ты Штирлиц, который всех развел и еще благодарность в гестапо получил?

Уверен, что его не в первый раз хватали за руку. И его методом было решительно все отрицать, как бы глупо это ни звучало. Он понимал, что его ответ уйдет в массы, но сейчас он уже сказал достаточно, чтобы смириться с потерей всех своих одноклассников.