Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

не важно. В конце концов, все дело заключалось в тоне,

в смешной, неподражаемой манере произносить фразы.

Когда большой актер умирает, с ним гаснут интонации,

которыми он волновал зрителя, и в рассказе нельзя дать

никакого понятия о них.

Теперь, когда Блока не стало, так же безнадежно

трудно передать его веселость, его творческое дурачество.

«Вот оно, мое веселье, пляшет и звенит, звенит, в кустах

пропав» 16.

Отзвенело веселье, звук умер, но он еще дрожит в

ушах тех, кто его слышал.

Я слышала звон его веселья и видела тогда только его

снежный образ. Известно, что жизнь Блока не была без­

грешной, и все же никогда в его существе не запечатле­

вались соприкасания с низменной землей. Я видела его

всегда затянутым «лентой млечной» 17, отвлеченным и

чистым. H. Н. Волохова сказала однажды: «К Блоку тя­

нулось много грязных рук, многим почему-то хотелось

утянуть его в трясину, но с него все соскальзывало, как

со льда, и он оставался прозрачным». В начале нашего

знакомства я положительно не хотела верить в его мно­

гочисленные увлечения, и однажды, когда он, читая нам:

«Открыли дверь мою метели», дошел до слов: «И женщин

жалкие объятья знакомы мне, я к ним привык» 1 8 , — я

15 А. Блок в восп. совр., т. 1 417

расхохоталась: эти слова в устах Блока мне показались

странными и совсем не подходящими. Я заявила ему это

совершенно откровенно, когда он с удивленной улыбкой

спросил меня, чему я смеюсь. Александр Александрович

и Любовь Дмитриевна, в свою очередь, начали смеяться

надо мной. Она упрекнула меня за то, что я смотрю на

Блока как на гимназиста. Разумеется, я не смотрела на

него так, но он мне казался всегда бесконечно далеким

от земли. То, что я бывала почти ежедневно па Лах-

тинской и видела его в повседневности, нисколько не ме­

шало этому. В квартире Блоков жили Поэт и Прек­

расная Дама — настоящие, без тени того декадентского

ломанья, которое было свойственно тогда некоторым поэ­

там и особенно их дамам. Безыскусственность, скром­

ность и предельная искренность отличали обоих от

большинства.

Наши посещения Лахтинской давали нам много цен­

ного. Общение с Блоком способствовало духовному

росту — не одно лишь веселье мы черпали там. Путь к

Блокам через Неву на Петербургскую сторону радовал.

Снежный Петербург и наш друг — поэт были нераздели­

мы. Погружаясь в снежную мглу, мы уже вступали

в царство Блока. Я приезжала на Лахтинскую всегда в

приподнятом настроении. Помню момент, когда на наш

звонок обычно открывал дверь сам Александр Александ­

рович. Неизменно в темно-синей блузе с белым отлож­

ным воротничком. При виде Волоховой он опускал на

мгновение глаза, но я тотчас же разбивала «трепетное»

настроение какой-нибудь неожиданной фразой, которая

его смешила. Он преувеличенно вежливо снимал с меня

пальто. Часто юмористический тон появлялся не сразу.

Иногда мы говорили о чем-нибудь насущном для нас в

данный момент, обсуждали что-нибудь достаточно серьез­

ное, вдруг в Александра Александровича «вступало».

Передавая мне чашку чая, он говорил напыщенно, ка­

ким-то пустым звуком: «Как я счастлив передать вам

это». Обычно я сентиментально вздыхала, а Любовь

Дмитриевна со смешком на низких нотах говорила: «Ну,

начинается!» И уж раз началось, не скоро кончалось.

Иногда Блок дурачился до изнеможения. Волохова гово­

рила, что ее начинала беспокоить в таких случаях напря­

женная а т м о с ф е р а , — я не замечала этого, меня несло в

веселом вихре шуток вслед за Блоком. Впрочем, некото­

рую чрезмерную остроту ощущала иногда и я, это бывало

418

главным образом в разговорах о Клотильдочке и Морисе,

которые появились уже на второй год нашего знакомст­

ва. Однажды Александр Александрович сказал мне:

«Мы должны с вами породниться, Валентина Петровна.

Давайте женим наших детей». Я возразила на это, что

у нас нет никаких детей. «Ничего, будут. У вас будет

дочь Клотильдочка, а у меня сын Морис. Они должны

пожениться». Через несколько дней после этого разговора

мы с Волоховой пришли к Блокам. Я забыла о Клотиль-

дочке. Александр Александрович неожиданно ушел к

себе и через некоторое время возвратился с довольным

видом, держа больших, вырезанных из газеты кукол.

Одну он поднес мне со словами: «Вот ваша Клотильдоч-

ка, Валентина Петровна, у нее ножки как у вас, смотри­

те». Я нашла этих детей прелестными, но с большой на­

клонностью к дегенерации. Блок, смеясь, защищал их и

уверял, что Клотильдочка — мой портрет. Его Морис был

с кудрявыми волосами и невероятно тонкой шеей. Алек­

сандр Александрович повесил кукол на отдушину печки

и во всех рассказах о них изощрялся один. Тут я только

слушала вместе с другими и хохотала. «Саша доходит до

истерики с этими Клотильдочками», — говорила Любовь

Дмитриевна.

Одновременно с шутками и шалостями моя дружба с

Блоком шла и по другой линии. А. А. был для меня тем,

кто знает больше всех. Я ощутила это сразу почти с пер­

вой встречи, поэтому он имел на меня самое большое

влияние из всех моих значительных друзей. В серьезном

он относился ко мне строго, с предельной правдивостью.

У Блока совершенно отсутствовала манера золотить пи­

люлю.

Во время знакомства с Александром Александровичем