Анатомия «кремлевского дела»

Постарались чекисты под новым углом бросить тень и на Скалова: тот, по показаниям Гейера, часто ездил в Ленинград, беседовал там с Семеновым и интересовался у него разработками в области взрывчатых веществ, которыми Семенов якобы занимался. Учитывая его разговор с Мадьяром на Красной площади, утверждал Гейер,

Скалов интересовался взрывчатыми веществами, к которым имел отношение Семенов, – в террористических целях [878] .

Смысл таких “заготовок” заключался в том, что чекисты на всякий случай “страховали себя по другой линии”.

878

Там же. Л. 103.

В конце допроса пришлось Александру Александровичу признать и свою вину:

Я признаю себя виновным в том, что я разделял контрреволюционные взгляды остальных участников организации, был в курсе их намерений и был осведомлен о террористических настроениях отдельных участников организации (Скалов, Муханова, Сидоров) [879] .

114

Осталось допросить мужа Надежды Скаловой Леонида Воронова, и дело Скалова можно было “ликвидировать”. 22 апреля этот допрос провел следователь Сидоров. 36-летний Воронов, художник-плакатист Главного управления кинопромышленности, оказался давним врагом советской власти, принимавшим участие в вооруженной борьбе с ней еще в октябре 1917 года, будучи кадетом Николаевского инженерного училища в Петрограде. Свое участие в этой борьбе Воронов пытался оправдать “психологией”, которая, дескать, “исключала возможность уклониться от участия” в борьбе, которую он вынужден был вести “без внутренней убежденности в ее необходимости”. Но на следователя Сидорова такие аргументы не подействовали, и он обвинил Воронова в сокрытии им указанных фактов биографии. Воронов продолжал оправдываться:

879

Там же. Л. 104.

Я боялся, что моей “безыдейности” советская общественность не поверит. Я чувствовал, что у меня нет фактов, которыми я мог бы это доказать, и боялся, что буду скомпрометирован. Между тем я человек лояльный [880] .

Следователь лишь усмехнулся:

В одном из ваших писем, отобранных при обыске у вашей жены Н. Скаловой, вы пишете: “Социализм – вещь настолько серьезная, что кроме продовольственных карточек с ним не уживется ничего”. Это свидетельствует о вашей, как вы говорите, “лояльности”? [881]

880

Там же. Л. 207.

881

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 111. Л. 207.

Напрасно Воронов пытался убедить следователя, что данная фраза для него “нехарактерна”. Сидоров привел ему показания жены о нем как о “человеке контрреволюционных убеждений” и о “ряде бесед контрреволюционного характера”, в которых Воронов принимал участие. После этого Воронов был вынужден признать свои антисоветские настроения, а также дать показания об антисоветских взглядах Е. К. Мухановой, Л. И. Перельштейн, А. И. Сидорова и своей жены Надежды. Правда, после этого уперся, и показаний о террористических намерениях Мухановой и Сидорова следователь получить от него так и не смог. За это чекисты жестоко отомстили ему. Несмотря на то что никаких показаний о его “террористических намерениях” на следствии получено не было, ему предъявили обвинение в том числе и по статье 58.8, а дело о нем передали на Военную коллегию Верховного суда. ВКВС приговорила его к шести годам политизолятора, после чего вместе со Скаловым и другими подельниками он был этапирован в Верхнеуральск.

115

Параллельно Люшков, Каган и Сидоров плотно работали с библиотекаршей Зинаидой Давыдовой. Давыдова отказывалась признавать прямое участие в “террористической организации” Натальи Бураго и Клавдии Синелобовой, хотя следователям еще 7 марта удалось получить у нее показания об участии Бураго в “контрреволюционных беседах”. Теперь чекистам нужно было, чтобы Давыдова прямо заявила о том, что Наталья Бураго и Клавдия Синелобова, а заодно и Лёна Раевская были террористками. Тем более что от самой Бураго было получено показание об участии в “террористической группе” на допросе 17 марта (а вот от Синелобовой добиться признаний в терроризме не получилось). Но 15 апреля следователю Сидорову этот номер не удался. Давыдова держалась той линии, что из числа заговорщиков, готовивших убийство Сталина, она знает лишь Розенфельд и Муханову. Раевскую и Синелобову Давыдова, по ее словам, знала мало, а что касается Бураго, то она якобы участвовала лишь в тех “контрреволюционных” беседах, где речь о терроре не шла. Попутно выяснилось, что во время допроса 7 марта допрашивавшая Давыдову верхушка СПО совершила оплошность. Судя по протоколу, от Давыдовой добились нужных признаний, но забыли закрепить их однозначной формулировкой о ее принадлежности к террористической группе. Теперь, 16 апреля, пришлось оформлять еще один протокол, в котором следователи, чтобы скрыть свою оплошность, констатировали, что на допросе 7 марта Давыдова якобы отрицала свое участие в “террористической” группе. После этого в протоколе появилась нужная формулировка:

Признаю, что я была вовлечена Мухановой и Н. А. Розенфельд в контрреволюционную террористическую группу, готовившую убийство Сталина, и являлась участницей этой группы [882] .

Зинаиду Давыдову чекисты явно решили сделать одной из главных обвиняемых – поэтому последние допросы Бураго, Мухановой и Розенфельд (15, 16 и 21 апреля соответственно) были во многом посвящены именно ей. 15 апреля Наталья Бураго подтвердила:

В беседах контрреволюционного характера, которые были у меня с Н. А. Розенфельд и Мухановой, Давыдова принимала участие неоднократно. Вели антисоветские беседы и мы с Давыдовой вдвоем. В этих беседах, об общем характере которых я уже давала показания, Розенфельд и Муханова делали резко контрреволюционные оценки положения в стране, говорили о Сталине как о главном виновнике тяжелого якобы положения в стране, высказывали озлобленное отношение к Сталину. Я и Давыдова с ними солидаризировались [883] .

882

Там же. Л. 88.

883

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 111. Л. 57.

Бураго привела примеры совместных “контрреволюционных” разговоров; один из них

был в конце 1933 года в библиотеке. В нем принимали участие Розенфельд Н. А., Муханова, Давыдова и я. Розенфельд говорила о том, что жизнь стала невыносимо тяжела. Обращаясь к нам, она сказала: “Вот бы набраться храбрости и убить Сталина”. Муханова ответила: “Одной храбрости для этого мало”, а когда Давыдова спросила ее, что же нужно для этого еще, сказала: “Это длинная история”. На этом беседа оборвалась. В этой беседе Муханова и Розенфельд впервые открыто высказали мне свои террористические намерения… Помню, что это было в конце 1933 года. Давыдова, насколько я помню, вернулась из длительного отпуска в ноябре месяце. Возможно, что этот разговор был в ноябре. Может быть, он был и несколько раньше, т. к. Давыдова, находясь в отпуску, в библиотеку заходила [884] .

884

Там же. Л. 58.

Муханова на допросе 16 апреля подробно остановилась на эпизоде 1933 года, когда Давыдова согласилась помочь Нине Розенфельд с устройством в библиотеку Сталина через Минервину, не забыв упомянуть, что Розенфельд поставила Зинаиду Ивановну в известность о своей “связи” с Алексеем Синелобовым. При этом следователи заставили Муханову дать показания и об Анечке Никитинской, которую злокозненная Бенгсон якобы намеревалась каким-то образом использовать для своего, особого, теракта над Сталиным.

Нина Розенфельд на допросе 21 апреля тоже дала показания против Давыдовой:

В Правительственной библиотеке я работала совместно с Давыдовой З. И. с 1929 года. Мне были хорошо известны антисоветские настроения Давыдовой. Когда мной и Мухановой с целью подготовки террористического акта было решено устроиться в библиотеку Сталина, то мы для этой цели решили использовать Давыдову… Давыдова была близко связана с Минервиной, от которой зависело направление меня и Мухановой в библиотеку Сталина… Примерно в конце 1933 года я и Муханова сообщили Давыдовой о ведущейся подготовке террористического акта, что нам с этой целью нужно попасть в библиотеку Сталина, и просили Давыдову оказать нам в этом содействие через Минервину… Разговор произошел в здании Правительственной библиотеки. При этом присутствовала только я, Муханова и Давыдова З. И. … Давыдова обещала оказать нам содействие и переговорить с Минервиной о нашем устройстве в библиотеку Сталина [885] .

885

Там же. Л. 186–187.

Показания против Давыдовой чекисты попытались закрепить очными ставками. 16 апреля они провели две очные ставки, на которых Давыдова встретилась с Мухановой и Бураго, а 21 апреля прошла очная ставка Зинаиды Ивановны с Ниной Розенфельд. Вообще, очные ставки в исполнении НКВД были мероприятиями предельно зарегулированными – подследственным не разрешалось разговаривать друг с другом на отвлеченные темы и категорически запрещалось задавать вопросы, не одобренные предварительно устроителями, или давать какие-либо разъяснения без разрешения следователей. Кроме того, в ходе очных ставок подследственные должны были убедиться, что их подельники сломлены и готовы дать показания против них.

На очной ставке с Екатериной Мухановой Давыдова подтвердила, что Муханова ей

сказала, будто существует к.-р. организация, которая ставит своей задачей совершение террористического акта над Сталиным. Группа организации, в которую она входила, предполагает совершить убийство Сталина, используя работу в его библиотеке [886] .

Муханова этот факт подтвердила, добавив, что действительно намеревалась использовать знакомство Давыдовой с секретарем Енукидзе Минервиной для проникновения в библиотеку Сталина.

886

РГАСПИ. Ф. 671. Оп. 1. Д. 111. Л. 90.