Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

— Что Лили? — (такъ звали дочь).

— Он въ полисадник съ мамзелью.

— Позови ихъ, пожалуйста.

Когда Аннушка вышла, Анна осталась неподвижною съ устремленными на [1747] бронзовую собаку-пресспапье глазами. «Нтъ, не надо, не надо», сказала она себ. Быстро встала на своихъ упругихъ ногахъ и скинула кофточку, чтобы надвать платье. «Да, да чесалась я или нтъ?» спросила она себя. И не могла вспомнить. [1748] Она ощупала голову рукою. «Да, я причесана, но когда, ршительно не помню». Она даже не врила своей рук и подошла къ трюмо, чтобы увидать, причесана ли она въ самомъ дл, когда? Она не могла вспомнить, когда она чесалась. Она удивилась, увидавъ себя въ зеркал съ обнаженной шеей и плечами и блестящими глазами, [1749] испуганно смотрвшими сами въ себя. «Кто это? Да это я. Однако я красива! [1750] Да, это т плечи, т руки». Она почувствовала на себ его поцлуи, она подняла руки, она двинула плечомъ. Она подняла руку къ губамъ, [1751] прижалась губами къ своей рук и почувствовала рыданія, подступавшія къ горлу. «Нтъ, это нельзя». Она быстро повернулась, надла платье и, застегивая на послдній крючокъ, вышла навстрчу къ шедшей Англичанк съ ребенкомъ.

1747

Зач.: маленькое овальное зеркало

1748

Зачеркнуто: несмотря на то, что передъ ней былъ гребень съ вычесанными курчавыми отскавшимися волосами

1749

Зач.: уныло

1750

Зач.: Красивы и плечи и руки.

1751

Зач.: <и поцловала ее.> «А жалко, жалко!» Она поцловала свои руки и

«Чтожъ, это не онъ! Это не то! Гд его голубые глаза, милая, робкая и нжная улыбка?» — была первая мысль Анны, когда она увидала свою пухлую, румяную двочку съ черными агатовыми глазами и черными волосами. Она ждала видть Сережу. Она поцловала двочку, отвчала Англичанк, что она совсмъ здорова и что завтра узжаютъ въ деревню, и вышла въ столовую почти въ одно и тоже время съ Грабе, котораго высокая фигура въ разстегнутомъ кител съ блымъ жилетомъ появилась въ двери.

— Вотъ это такъ, Анна Аркадьевна, — сказалъ онъ своимъ тихимъ, спокойнымъ голосомъ, относя это такъ къ легкой, энергической походк, которой она вошла въ комнату, къ виду ея синихъ бантиковъ на черномъ плать и въ особенности блестящимъ веселымъ на его взглядъ глазамъ, съ которыми она крпко, по своей привычк, своей маленькой рукой пожала и потрясла большую костлявую и сухую руку.

— Все цвтетъ ужъ давно, я все ждалъ, когда вы распуститесь, какъ прошлаго года въ Воздвиженскомъ. Вотъ вижу, и вы нынче за ночь распустились.

— Однако я вижу, что вы не въ однихъ лошадяхъ и пикет толкъ знаете, — отвчала она улыбаясь.

— Поживешь, всему научишься.

— Но что ваше дло? — спросила она.

Дло это былъ большой карточный долгъ Москвича, проигравшаго Грабе все свое состояніе, и долгъ, который Грабе пріхалъ въ Москву вытаскивать.

— Да clopin-clopant, [1752] — отвчалъ Грабе. — Получу ли, не получу, завтра надо хать.

1752

[в перевалку,]

— И мы завтра демъ, — сказала она, — я послала записку Алексю.

За кофе, разговаривая о томъ и другомъ, Анна предложила Грабе хать на цвточную выставку, куда она давно сбиралась.

— А потомъ позжайте куда вамъ нужно, а къ обду прізжайте. Алексй будетъ. Я ему такъ писала. А не будетъ, то постараюсь, чтобы вамъ не было со мной скучно.

— Я постараюсь, но мн далеко хать; если я не буду, вы меня извините, — отвчалъ Грабе, приглядываясь недоврчиво къ странной происшедшей въ ней перемн.

«Что же это, она со мной кокетничаетъ, — подумалъ онъ. — Нтъ, матушка, — подумалъ, — укатали Бурку крутыя горки». Грабе никогда никому такъ не завидовалъ, какъ Вронскому, и признался ему въ томъ, что если бы не онъ, то онъ бы влюбился въ Анну. И Вронскій разсказалъ это когда то Анн. Женщины никогда не забываютъ этаго, и теперь совершенно неожиданно для самой себя Анна вспомнила это и вс силы своей души положила на то, чтобы заставить высказаться Грабе. Щегольской экипажъ Вронскаго былъ поданъ, и Анна въ щегольскомъ туалет съ Грабе похала на выставку. [1753]

1753

На полях написано: Просить Соню описать туалетъ.

Начавшійся за кофеемъ разговоръ продолжался въ коляск. [1754]

— Неужели же вамъ не жалко этаго мальчика, — спросила Анна про Г-на, котораго объигралъ Грабе.

— Никогда не спрашивалъ себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Все равно какъ на войн не спрашиваешь, жалко или не жалко. Вдь мое все состояніе тутъ, — онъ показалъ на боковой карманъ, — и теперь я богатый человкъ, а нынче поду играть и, можетъ быть, выду нищимъ. Вдь кто со мной сядетъ, знаетъ, что у меня все состояніе на карт, и онъ хочетъ оставить меня безъ рубашки. Ну, и мы боремся, и въ этомъ-то удовольствіе.

1754

На полях написано: <Кокетничаетъ съ Грабе. Онъ прямо говоритъ: «Это нехорошо».

Встреча съ Кити.

Вронскій не вернулся. Пишетъ: «Я пріду вечеромъ».

Сцена съ Анной. Не причемъ жить.

Письмо отъ мужа. «Поду къ Вронскому, спрошу».

Въ вагон, ршеніе, колеблется [?]. Видитъ его съ воспитанницей, улыбку. <Смягчается, и ршеніе взято.> Куда хать, что длать? Озлобленіе, отчаяніе, смягченіе <и ршеніе>, раскаяніе. «Я мечусь, какъ угорлая, и нигд не найду. Или лучше кому. Мн.

Свча и потомъ мужичокъ, но поздно.

Вронской раскаивается, детъ, и на станціи ужасъ.>

— Удовольствіе!

— Не удовольствіе, а интересъ жизни. Надо во что нибудь играть. Въ лошадки, въ пикетъ.

— Но вдь это дурно.

— Я люблю дурное, — сказалъ онъ весело.

— Но я часто думаю о васъ, — сказала Анна. — Неужели вы никогда не любили?

Грабе засмялся.

— О, Господи, сколько разъ, но, понимаете, одному можно ссть въ карты, но такъ, чтобы всегда встать, когда придетъ время rendez-vous. [1755] A мн можно любовью заниматься, но такъ, чтобы вечеромъ не опоздать къ партіи. Такъ и устраиваю.

1755

[свидания.]

— Нтъ, полноте. Вдь я знаю, что у васъ есть сердце. Любили ли вы такъ, чтобы все забыть?

Грабе нахмурился.

— Ну съ, Анна Аркадьевна, если было дло, то давно прошло и похоронено, и поднимать нечего.

— Разскажите мн.

— Да, право, нечего разсказывать. Похоронено.

— А часто бываетъ, говорятъ, что хоронятъ живыхъ мертвецовъ, — сказала она, и такая тонкая и ласковая улыбка заиграла на концахъ ея губъ, и такой странный, вызывающiй блескъ былъ въ искоса смотрвшемъ на него глаз, что онъ смутился. Какъ онъ не опытенъ былъ, по его словамъ, въ женской любви, онъ видлъ, что она кокетничаетъ съ нимъ, что она хочетъ вызвать его. Но для Грабе, любившаго порокъ и развратъ, нарочно длавшаго все то, что ему называли порочнымъ и гадкимъ, не было даже и тни сомннія въ томъ, какъ ему поступить съ женой или все равно что съ женой товарища. Если бы ему сказали ............. и убить потомъ, то онъ бы непремнно постарался испробовать это удовольствіе; но взойти въ связь съ женой товарища, несмотря на то, что онъ самъ признавался себ, что былъ влюбленъ въ нее, для него было невозможно, какъ невозможно взлетть на воздухъ, и потому онъ только поморщился, и его лицо приняло то самое выраженіе, которое оно имло, когда партнеръ хотлъ присчитать на него, — непріятное и страшно холодное, твердое и насмшливое. Онъ ее поправилъ также, какъ если бы она хотла записать на него лишнее. [1756] Но ему жалко было ее, какъ ему бы жалко было неопытнаго и честнаго игрока, который нечаянно приписалъ лишнее, но надо было поправить.

1756

Зачеркнуто: — Я вдь плохой игрокъ въ тонкости разговора, — сказалъ онъ. — Но вы, врно, вы объ Вронскомъ хотите сказать.

— Если бы я сталъ разсказывать, то ужъ не вамъ — сказалъ онъ.

— Отчего?

И она обернулась къ нему, блеснувъ на него глазами, и улыбнулась; но въ туже минуту она увидала его лицо, и ей такъ стало стыдно за себя, что она все въ мір отдала бы за то, чтобы воротить назадъ вс эти слова и улыбки; она знала впередъ все, что онъ скажетъ; но нельзя было остановить его, потому что, останавливаясь, она бы показала, что признаетъ свою ошибку. Можетъ быть, еще пройдетъ незамченнымъ. Но онъ не оставилъ этаго незамченнымъ; съ лицомъ, съ которымъ онъ смарывалъ лишнее, на него записанное, онъ сказалъ спокойнымъ, тонкимъ голосомъ, не глядя на нее:

— Не оттого, что вы думаете, Анна Аркадьевна, а оттого, что вы для меня все равно что жена моего друга и товарища.

— Да, почти все равно что жена, — подхватила она, красня за то, что она сказала прежде, но ухватываясь за эти его слова, какъ будто они оскорбляли ее.

— Отчего же? Я на васъ смотрю боле, въ тысячу разъ боле какъ на жену Алекся, чмъ если бы онъ 20 разъ былъ перевнчанъ съ вами, — отвчалъ Грабе теперь уже спокойнымъ тономъ, какъ бы говоря: «теперь счеты въ порядк, продолжаемъ играть».

— Ну, оставимъ это, — поспшно сказала Анна, стараясь перемнить разговоръ и заглушить чувство нетолько стыда, но и разочарованья въ томъ, что она не можетъ уже нравиться, которое тяжелымъ гнетомъ легло ей на сердц. — Ну, оставимъ это. Я говорила, что мы, женщины, никогда не поймемъ вашихъ мужскихъ страстей вн нашей сферы.

— Какже не понять, Анна Аркадьевна? У каждаго изъ насъ, кром женскаго міра, есть какая-нибудь страсть, и такая, безъ которой жизнь не въ жизнь. И этихъ страстей много разныхъ.