Август, воскресенье, вечер

Ветер шумит в высоченных соснах, над поселком поднимается оранжевая луна, где-то вдали проезжает авто, и басы, долетающие до нас из открытых окон, идеально ложатся на ритм моего сердца. Инга задала новый, необходимый для меня вектор, и я не остановлюсь, пока во плоти не предстану перед Ваней.

— У меня к тебе два вопроса, — я благодарно улыбаюсь Инге, и она выжидающе поднимает бровь. — Колись, как ты догадалась про нас?

— Просто внимательно наблюдала, — она смущенно отводит глаза. — На самом деле, это было нетрудно. Не исключено, что и Рюмин давно все знал, потому и бесился… А второй вопрос?

— Как ты умудрилась не влюбиться в Волкова?

Она поднимает указательный палец, подбоченивается и важно изрекает:

— Элементарно. У меня есть парень.

Я икаю, с трудом проглатываю комок удивления, вставший поперек горла, и сконфуженно заправляю за уши растрепанные патлы:

— Серьезно?! Давно?

— Да, довольно давно. Точнее, два года мы переписывались, но я боялась переносить отношения в реал. Ваня провел со мной разъяснительную беседу, и мы с Игорем все же встретились — в Задонске, еще до экзаменов. А потом он специально купил путевку в тот же санаторий, приезжал аж из самого Н-ска. Он первокурсник, учится в том же универе, куда я буду поступать после одиннадцатого. Этим летом мы многое для себя решили. Он… нравится мне. Сильно.

Я яростно и мучительно торможу, и мир уже никогда не станет прежним. Оказывается, Инга и по части парней меня сделала, но ни разу не намекнула, что я неправа в своих выпадах.

Она достает из кармана телефон, щурится на голубоватый экран, встает и тщательно отряхивает джинсы:

— Приходи к нам в гости, Лер, мы с Вадиком будем ждать. Я пойду — уже поздно, мама, неверное, волнуется. Рада была вот так поболтать.

Я провожаю ее до ворот и смотрю вслед до тех пор, пока ее силуэт не скрывается за забором из зеленого штакетника. Вваливаюсь в сумрачный коридор, с грохотом разуваюсь и, махнув рукой маме, увлеченно болтающей по телефону, скрываюсь в комнате. Плюхаюсь на кровать, обнимаю Ванину подушку и, прислушиваясь к разговору за стенкой, с нетерпением жду, когда мама освободится и сможет уделить мне внимание.

— Я без пяти минут свободная женщина. Мне плевать на него! — внушает она тете Яне без тени иронии — видимо, папа окончательно исчерпал лимиты прощения, и у него не осталось ни единого шанса. — А Стас? Стас просто есть и, дай Бог, чтобы так оно и было… Что? Полдома отходят мне, но распоряжаться мы с Лерой будем всей площадью, зато я не претендую на его квартиру в Н-ске. У Ромки же бизнес, вот и пусть ошивается там. Москва? С этим пока нет ясности, Ян, а он почти месяц бухает по-черному. И вряд ли явится даже по иску в суд.

Наконец тетя Яна удовлетворяет свое гипертрофированное любопытство, желает маме спокойной ночи и отключается, и я, собрав остатки сил и решимости, выползаю в гостиную. Мама расправляет на лице тканевую маску и откидывается на кожаный подлокотник дивана, но я с ногами взбираюсь в кресло рядом с ней и, набрав в легкие побольше воздуха, принимаюсь упрашивать:

— Мам, тетя Марина наверняка оставила тебе номер на случай, если приедут покупатели их участка. Можешь ей позвонить?

— Зачем? — мычит мама, постукивая по подбородку подушечками пальцев.

— Мне очень нужно найти Ваню. Мне надо увидеться с ним.

— Лер, что за авантюра? — сеанс релакса безжалостно прерван, и мама раздраженно сдергивает маску. — Я не отпущу тебя в Москву, это тебе не Сосновое и даже не Задонск. Ты и в Н-ске-то никогда не была, а Москва раз в десять масштабнее!

— Но я не могу так больше, мам! — я сжимаю кулаки, и подавленные переживания, отчаяние и тоска с криком и истерикой вырываются наружу: — Твои методы не помогают, народная мудрость не работает, время не лечит! Боль не притупляется, она уже как гниющий нарыв — отравляет меня и постоянно напоминает о себе. Я же не вывожу, посмотри, в кого я превратилась! Неужели тебе сложно хотя бы попробовать?!

Пушистые ресницы мамы вздрагивают, глаза наполняются слезами, губы кривятся. Она подается ко мне, крепко обнимает, гладит по голове, всхлипывает и вместе со мной ревет:

— Лера, я в курсе омерзительного поступка Ильи. Видела твою хандру и несколько раз звонила Марине… Но она категорически отказалась говорить, где они живут и как связаться с Ваней — якобы, мальчишка только начал в себя приходить… Прости. Прости, ребенок, что ничем тебе не помогла!..

* * *

Глава 54

Небо теперь прозрачное, будто разбавленное мертвой водой, луга на том берегу полиняли, солнце отдает земле последнее тепло. По воздуху летают золотые паутинки, яблоки в садах с глухим стуком и сочным треском падают в высокую траву.

Август, вечер… Природа прощается с прошлым и застывает в ожидании перемен.

Теплица Волковых разобрана и заперта в сарае, сортовые помидоры и капусту Анны Игнатовны я на тележке перевезла к тете Наташе, и та, поблагодарив, пустила их на заготовки для Инги и Вадика.

Дни сменяются новыми днями, но я так и живу с ощущением непреодолимого тупика.

Яркий ромашковый май размывается в памяти; Москва — не Сосновое, там так просто забыть девчонку из далекой глубинки… Если бы Ваня нуждался во мне, он давно бы написал или позвонил. Он бы сам меня нашел.

А я все жду, мучительно жду новостей, как одержимая, продумываю возможные варианты, но каждый раз упираюсь в стену и все отчетливее осознаю: Ваня никогда не объявится. А мне до скончания дней придется инсценировать счастливую жизнь, хотя единственным ее смыслом станет ожидание. Вечное, тихое, беспросветное ожидание.

Хватит, Лера, пора отступиться. Поверь и прими: твое будущее — не прекрасный инопланетянин Волков и его огромный, недосягаемый мир, а родной поселок Сосновое и ближайшие окрестности. Коровы на улицах, ржавый, прикованный к рельсам состав, покосившийся домик ведьмы…

Никаких надежд. И никаких чудес.

Голосистый Карузо провозглашает наступление очередного утра, потом я, уставившись в одну точку, полчаса торчу под едва теплым душем, потом — на автомате выполняю поручения мамы и наконец звоню Инге. Мы сидим на пустом берегу, смотрим на неподвижную воду, потягиваем ароматный кофе и болтаем о разном. А когда к локомотиву подгребает изрядно разросшаяся шобла Рюмина, встаем, и, под улюлюканье, похабные окрики и свист, быстро уходим.

* * *

Легкие горят, икроножные мышцы забились, коленка саднит от очередного свидания со старой знакомой — торчащей из земли арматурой. Все утро мы с Ингой нарезали круги по Сосновому, и я с облегчением сбрасываю кроссовки в темной прихожей. Но у входа обнаруживаются мамины туфли, беснующиеся сквозняки распространяют по комнатам едкий запах табака, и это чертовски плохой знак. Опрометью спешу на кухню и застаю маму там — в невообразимом волнении и с почти истлевшей сигаретой в дрожащей руке.