Бельгийский лимонад

— Пойдите к нему, — попросил Голиков, — пусть свои соображения изложит на бумаге.

После этого обратился к Бовину:

— Скажите, вы рассказывали когда-нибудь жене о своем прошлом? Не намеками, а в открытую?

— Нет, она ничего об этом не знает.

— И не догадывается?

— Я постарался оградить ее от ненужных переживаний.

— А история с орденом? После этой истории разве не состоялся у вас откровенный разговор?

— Я объяснял все молодым легкомыслием, глупостью. Да это и была самая настоящая глупость.

Возвратился из приемной Овсянников, положил на стол перед Голиковым листок бумаги — там значилось:

«Москва вопрос о задержании предлагает решить на месте. Областной прокурор против немедленного задержания, поскольку нет конкретных фактов личного участия объекта в преступных действиях карателей».

Голиков дочитал записку, произнес, забывшись, вслух:

— Есть такие факты!

Передал записку Чедуганову, сам продолжил диалог с Бовиным:

— Василий Иванович, я вас спросил, знает ли о вашем прошлом жена, вовсе не имея в виду приглашать и ее на такую вот беседу, просто мне хотелось понять, способны ли вы на полную откровенность.

— Жена — это есть жена, я ее действительно оберегал, что бы вы там ни думали...

— Нас оберегать не надо, однако-то, — вставил Чедуганов.

Бовин втянул в себя со всхлипом воздух, спросил, устало понурившись:

— Какого признания вы от меня ждете? Что в разведшколе у немцев учился?

— Давайте сделаем перерыв, Василий Иванович, — предложил Голиков, — вы, я вижу, устали. Соберитесь с силами, все спокойно обдумайте и напишите, так будет вернее.

— Только действительно с полной откровенностью, — добавил Овсянников.

Бовин поднял голову, поглядел на сгрудившиеся возле Овсянникова телефонные аппараты:

— Я ничего не взял с собой, не знал же... Ни туалетных принадлежностей, ничего... И вообще, надо же сообщить домашним...

— А о чем вы собрались сообщать? — сказал Голиков. — В институт вам, как я понимаю, вряд ли стоит возвращаться, никого там уже не застанете, так что поезжайте прямо домой.

— Я вас сюда доставил, — поднялся Чедуганов, — я и домой провожу.

Овсянников снял трубку внутреннего телефона:

— Сейчас вызовем машину...

Бовин повернулся к Голикову, белесые губы искривила вымученная усмешка:

— Не боитесь, что сбегу?

— Смысла в этом не вижу, — серьезно ответил Голиков.

Бовин тоже погасил усмешку, проговорил с загадочным видом:

— Истинный смысл любого деяния всегда скрыт от постороннего глаза, — помолчал, добавил обреченно: — Впрочем, куда от вас сбежишь, вы же глаз с меня теперь не спустите.

Голиков промолчал. Да и не нужны они были здесь, слова, всем все было понятно без слов.

Непредвиденная развязка

Сторож садоводческого кооператива, увидев свежего человека, в двадцатый, по-видимому, раз принялся зацикленно рассказывать:

— ...Чего это, дескать, говорю ему, мы станем, Василий Иванович, коньяк-то, на ночь глядя, с тобой переводить? А он...

— Коньяк с собой принес? — перебил Голиков. — Или у вас в запасе имелся?

— У меня в запасе кус хлеба, и тот позавчёрошннй. На мои доходы не разбежисси. Ну, правда, сало еще есть...

— Чем объяснил причину приезда?

— А чего ему объяснять? Его дача, он хозяин, когда вздумается, тогда приедет.

— В поведении вас ничего не насторожило? Ну, нервничал или еще что?

— Я, значит, на закуску отвлекся, надо же, подумал, чего-ничего под коньяк собрать...

— Так, понятно. Вы пока, пожалуйста, не отлучайтесь, вдруг еще вопросы возникнут.

— Какой разговор, я тут, при месте.

...Снег во дворе лежал нетронутый, только за распахнутой настежь калиткой, сколоченной из такого же штакетника, каким был обнесен весь участок, тянулась к маленькой веранде свежая торенка.

Голикову подумалось, что тем, кому выпало прошагать тут после хозяина дачи, ничего не стоило проторить сбоку свою стежку, оставив его последние следы в неприкосновенности. Нет, конечно, Голиков не надеялся по ним что-либо прочесть, просто безотчетно жалел, что их так бездумно порушили.

Хотя, кто мог предполагать, что они окажутся последними из числа оставленных им на земле.

«Не боитесь, что сбегу?»

Голиков остановился у калитки, оглядел территорию, обозначенную пунктиром штакетника. Это были, судя по всему, обычные садоводческие четыре сотки, одну из которых (если не больше) занимал дом с притулившейся к нему верандой. Стены дома были обшиты свежим тесом, тес желтел и на стенах мансарды, врезанной в двускатную островерхую крышу.

Голикову бросилось в глаза, что крыша свободна от снега. Совершенно. Как видно, снег не удерживался на крутых скатах.

Внимательно оглядывая все это, давая мысленно всему оценку, поймал себя на том, что просто-напросто тянет время, непроизвольно отодвигает минуту, когда придется зайти в дом. Зайти в дом, осмотреть труп, принять участие в составлении документа, в котором будет зафиксирован факт самоубийства.

На крылечке веранды показался Овсянников — в зубах у него тлела сигарета. Увидев Голикова, не стал возвращаться в дом, верно поджидая его, чтобы не хлопать лишний раз дверью в напружинившейся тишине. Голиков сказал ему, вскинув руку с зажатыми в кулаке перчатками:

— Иду, Юрий Петрович, — но тут разглядел у него за спиною знакомого майора из горотдела милиции, тоже с сигаретой, повторил, уже адресуясь к ним обоим: — Иду, товарищи, иду.

Однако еще постоял у калитки, вновь оглядывая дом, мансарду, лезвие крыши, вспоровшее зимнее низкое небо, подступившие к дому сугробы, оглядывая и пытаясь представить, с каким чувством смотрел на все это в последние свои минуты их недавний собеседник.

«Не боитесь, что сбегу?»

Как видно, беседа, помимо того, что они успели узнать, взбередила со дна души самый потаенный слой ядовитой мути, настолько ядовитой, что, выплеснись наружу во время дальнейшего следствия, а потом и суда, она могла бы испятнать, проесть сердца близких ему людей.

Возможно, именно этим был предопределен шаг за черту. Но Голиков не исключал, не мог исключить и предположения, что уход этого человека из жизни не был добровольным, что он поступил так по принуждению. По принуждению обстоятельств. Неожиданный их расклад заставил на такое решиться. Уйти из жизни, дабы унести с собой концы тайных связей.

Почему Голиков не попытался обосновать перед руководством необходимость задержания Бовина сразу после беседы, почему не настоял на таком ее завершении, отпустив преступника, что называется, с миром? Одной из причин и были связи — надежда на возможность выявить связи. Думалось, экстремальная ситуация понудит Бовина воспользоваться предоставленной ему паузой, и он рискнет установить контакт. Казалось, все предопределяло именно такой с его стороны ход.