Благодать

Макнатт отвечает рваным шепотом. Я… ничего. Сволочи эти… знали… что мы придем.

Барт говорит, где твое ружье?

Макнатт говорит, не могу…

Она пялится в яму, но ничего там не видит. Барт свертывается так, чтобы скрыть чирканье трех спичек, роняет бабочку света в яму. За миг ее падения Грейс видит, что яма – выкопанная ловушка, видит кровлю из травы и веток, обустроенную так, чтоб эту яму скрыть, видит Макнатта, лежащего на дне, странно перекрученного. И тут оборачивается и замечает их, сперва очертанья, затем зажигаются два фонаря, что выдергивают тени в то, чем они всегда были, мужчинами, ждавшими в засаде, и понимает теперь, что случилось: земля поймала Макнатта, потому что сторожа эти вырыли славную ловушку.

Барт спешно извлекает пистолет и пытается выстрелить, бля, вскрикивает он, мотает оружием, словно пытается втрясти в него здравый смысл, пистолет в его руках бестолков, он роняет его Макнатту, держи, стреляй. Хватает ее за руку, все жилки у нее в плече выдергивает. Она целиком превращается в ноги, превращается в деревья, к которым они убегают, видит себя будто б из деревьев, как бежит к ним, словно ум ее оказался там в едином прыжке, Барт в конском беге изможденно сипит рядом. Они добираются до деревьев, и она видит, что деревья вовсе не безопасны, но всё лучше, чем в открытом поле, и она вновь глядит и видит, что люди за ними не бросились. Вместо них погнался дух Макнаттова страха, крик человека, брошенного прямиком своей судьбе, крик последнего человека на Земле. Ажур лунных очерков людей, вооруженных, стоящих вокруг ямы, дубин, серпов, двое лезут вниз.

Они выжидают, пока нет больше кошмарных криков Макнатта. Нет больше тех, кто напал на него. Нет больше луны. Лишь восход, серый да бескровный. Она думает, люди разошлись по своим постелям, чего бы и нет? Как довольные охотники, дело их сделано, да и кто вернется смотреть? Они подкрадываются к Макнатту и ясно видят яму, здоровенную, выкопанную так, чтобы поймать мужчину и не дать ему выбраться, дно ямы утыкано кольями, фигура Макнатта лежит переломанная, половина одежды сорвана побоями, сапоги под странным углом, голова повернута так, чтоб словно бы вперяться в некую последнюю мысль. Внезапный скорбный звук от Барта, а затем лицо его опадает и он опускается на колени, и хватает горсть земли, и бросает ее на тело Макнатта. Она смотрит, как земля осыпается дождем, черными слезами, просто землей, просто ради мертвого человека, и вот тут-то ей хочется их убить, подпалить им дом – вот от чего было б ей больше всего удовольствия. Или же перестрелять их в животы, пока лежат они в своих постелях, говорит Колли, чтоб летали с кровью перья из их перин, у нас все еще есть одно ружье, можно было б отнять два ружья, которые те сторожа забрали из ямы.

В ушах у нее по-прежнему звенит рев Макнатта, голос его словно звон кузнечного молота, удар за ударом, пока железо не притупилось и не растеряло голос. Она видит это как на картине, мистер Крупный Хозяин в ночной рубашке, на коленях перед своим крестом, дрожащие брыла, крестится, пока его сторожа ждут в засаде, как волки, когда со своим ключом вернется Макнатт.

Она говорит, давай за него отомстим, но Барт не отвечает.

Она слышит, как он сглатывает плач. Она все смотрит и смотрит через плечо, едва ль не желая, чтоб те люди вернулись.

Они уходят с гор – это место проклято, думает она. Терновник со своим настоящим ядом свое дело сделал. Барт говорит, рано или поздно они нас найдут наверняка.

Пробираются прочь из этих низин, а глаза их молят о сне. Отдыхают в рощице куцых дубов, где свет ряб, а мир придушен деревьями до тишины, если б не вечнозвук ручья. Она дремотно опирается о древесный ствол, и в сон ее провожают тень-люди, размахивающие мотыгами и дубинками, их не шестеро, а нескончаемо, они держат на лицах тьму, и она видит волков, те выступают из тени деревьев, и волков, что выпрастываются из земли, и все они тени, что вершат буйство.

В рассветных лучах, лучах сновиденья, просыпается она, рядом Барт, свернувшийся завитком сна. Она встает и идет вниз по течению, облегчается за кустом утесника, умывается в ручье. Поднимает взгляд и видит Мэри Брешер, та уходит в лесные заросли.

Грейс кричит, погоди!

Мэри Брешер останавливается, оборачивается, на лице у нее неуверенность, та сменяется облегченьем. Говорит, о, это ты, я не догадалась, кто меня зовет.

Куда вы собирались?

Просто вышла подышать свежим воздухом. Воздух здесь такой чистый.

Я предполагала, что вас еще увижу.

Мир эдак вот тесен, верно? Я вот вечно натыкаюсь на знакомых, да еще и в самых неожиданных местах.

Мэри Брешер сбрасывает капюшон и вроде бы смотрит в небо. Показывает на какой-то валун и спрашивает, не возражаешь, если я сяду? Подбирает плащ и усаживается, а Грейс всматривается в эту женщину, прикидывает, как получается, что к ее стопам липнет глина, а от тяжести ее по лесной почве слышны звуки? И вот этих морщинок тревоги в уголках ее рта у мертвого человека быть не может.

Грейс говорит, вы как бы в чистилище?

Мэри Брешер смеется девчоночьим смехом. Ну вот опять ты со своими чудными вопросами. Признаюсь, давно уже никого не встречала. Ты первая, с кем я заговорила. Скучаю по своему супругу. Не могу его отыскать. Рассказать тебе, как мы познакомились?

Грейс тянет руку и снимает репей, застрявший в складке плаща Мэри Брешер.

Мэри Брешер говорит, что с тобой? До чего скорбное у тебя лицо.

Грейс говорит, я больше не понимаю, что есть что.

В каком смысле?

Когда-то я считала, что знаю о мире все, но теперь кажется, будто ковыляю по нему, словно слепая. Скажите, как вы думаете, всяк в мире рожден навеки привязанным к своему положению?

Про это мне неизвестно. Несомненно то, что в смерти всяк в одинаковом положении.

Мне кажется, рыбе не стать птицей, а если рыба попробует взлететь, птица ее схватит. Возможно, таков естественный порядок вещей. Но отчего ему обязательно быть таким? Я только что видела, как люди богатого хозяина дубинами забили бедняка до смерти. Вырыли западню, чтобы поймать его, как зверя или как рыбу, если задуматься, – вытащили его, словно рыбу из пруда. Выклевали глаза своими клювами. Теперь все стало хуже. По-моему, чтобы рыбе выбраться из воды, нужны какие-нибудь волшебные силы…

Хрусть-шаг да движенье, и вот уж идет к ней Барт, а Мэри Брешер исчезла. Барт подсаживается к ней, лицо его – глина и грубая борода.

Говорит, мне показалось, я слышал голоса. Опять сама с собою болтаешь?

Она загадывает желание, стоя среди поля коней. Знает, в чем мысли Барта врут. Они вновь в той яме с Макнаттом, та же мысль пытается отменить то, что навеки закреплено во времени, и все равно ум ее этого хочет. Ее мысли пытаются удержаться за некий миг Макнатта. Его болтливый рот и как пытаешься от него захлопнуться, и вот тебе, пожалуйста. Позднее они сидят на углу какого-то поля под высоким кустом, смотрят, как прогорает костер, ни слова меж ними.

Наконец она говорит, как думаешь, ему просто не повезло? Думаешь, сам сотворил себе неудачу?

Барт ворошит палочкой остывающую золу. Говорит, помнишь первую ночь на горе, ту ночь, когда хрустнул какой-то камень, словно пистолет выстрелил, и мы с тобой оба чуть не обделались, а Макнатт сидел и весь трясся от смеха. Он положил тот камень в костер, чтоб нас напугать, но шум, когда камень рванул, сообщил любому, кто б ни слушал, где мы были той ночью. Ничего не умел без балагана. Таков был Макнатт. Но надо отдать ему должное. Он отказывался жить за счет надежды.