Благодать

Она стоит с Бартом возле кофейни, тянется взглядом в надписанную витрину, ничего подобного сроду не нюхивала. Люди внутри читают газеты, прихлебывают и болтают. Скулдыжники, говорит Барт. Хуже нет, когда мужчины ведут себя как бабы. Она не понимает, что он имеет в виду, но и не переспрашивает, должно быть, чудное слово, какое он вычитал в газете. Наблюдает подобных мужчин в кофейне и наблюдает подобных мужчин на улице и думает, что эти люди родились чистыми, родились в более высоком положении, тогда как мы, все остальные на земле, родились в положении низком, и все сводится к тому, кто ты такой и откуда происходишь, и какая удача тебе досталась, и ничего с этим не поделать, лишь отнять у них, потому как не стать рыбе птицей, однако носить птичьи перья рыбе не мешает ничто.

Они ежедневно возвращаются к кухне, иногда не попадаешь внутрь, а иногда попадаешь. Она смотрит, как плескучий половник выгружает жидкий суп, одновременно чувствует и радость, и ненависть. Горбушка хлеба. Комната полнится мерзкими запахами и сербаньем, человек, собирающий плошки, порыкивает. Лучше быть снаружи, думает она, где можно бродить по пристаням, смотреть на задние дворы высоких домов, на задние дворы лавок и магазинов. Они ходят по улицам и устремляют повсюду взгляды свои, однако слишком уж многими глазами смотрит им навстречу город, долга каждая улица, что сглатывает твои силы и ничего не дает взамен. Все заперто на засовы, и никогда не видала она столько сторожей и полиции, и сам же за них и думаешь, ходишь виноватым за собственные мысли о том, что хочешь у них украсть. Барт шепчет, надо осторожней, сегодня их уже дважды приметили и пошли за ними юнцы из банды Райена, говорит, их узнаешь по тому, как они повязывают шейные платки, забирают только лошадей и деньги, но, может, уже все поменялось. Те двое пытались нас раскусить. И она теперь видит их повсюду, любой шейный платок – знак, а может, и нет, поди разбери, кто есть что в этой сумятице города.

Сегодня Глухой Том явился с неким темнеющим человеком, тот встал, глаза горностаевы, и сказал, вы этому мальчонке должны за семь дней. Предупреждение сделал им. А сейчас два часа. Она стоит под аркой с Бартом, смотрит в не-небо и как оно опустилось навстречу этой не-реке и замесило из нее море. Словно Шеннон всю ночь набрякал до чего-то безглазого и спокойно злонамеренного, а теперь оно залегло и выжидает. Но чего ждет? думает она. Всего того, о чем ты думать не желаешь. Этот ветер забирается в каждый рот.

Колли говорит, тебе небось интересно, почему Бог не сотворил нас кем-нибудь другим, при Его-то возможностях, – разве ж не было б куда лучше оказаться львом, лизать себе горячие яйца где-нибудь в Африке, или же слоном в Индии, – даже орлом, что машет крыльями над Уиклоу, было б куда лучше, кому охота быть ирландцем, рожденным в сырость, – а еще, между прочим, не первый день не вижу я ни единой крысы, и ты понимаешь, что это значит.

Фу.

Грейс.

Чего?

Знаешь что?

Что?

Так жить нельзя.

Иди нахер тогда.

Барт говорит, что-что?

Она оборачивается и вперяется в Барта, тот вдавливает нож в пятку негодной своей руки. Плоть усеяна красными отметинами. Ее ярость срывается в крик, и она чувствует себя другим человеком, слушающим ее. Вышла вся наша удача. Надо было поживиться богатствами этого города, а мы вместо этого без гроша и делается только хуже. Зачем мы вообще сюда пришли? Это все из-за тебя. Ты же это предложил. В глухомани было б лучше.

Барт сдает назад к стене, словно у слов есть кулаки, и глаза у него делаются странные, взгляд сплавляется с холодом и дождем, и с тем, что пробуждается в любой душе, изголодавшейся по холе, и с тем, что пробуждается во всех душах в таком вот городе, и она видит, что таится в тех глазах, и знает, что это страх.

Он говорит, может, пора заложить мою накидку.

Она ревет, заложи накидку, и холод прикончит тебя за неделю.

Колли говорит, хер клубнерукий.

Ей снится внезапный проулок, стены высоки и темны, и ватага детворы, что налетает на них, вовсе не детвора, а волки, рвущиеся пожрать им сердца. И лишь когда кажется, что у глухого мальчишки того и гляди уже не хватит пальцев на руках, Барт находит им новое жилье. Она оглядывает дом-развалюху, следует за Бартом через подпол в комнату, темную почти начерно. Влага из разбитого окна летит сквозь тьму на тела спящие или тела в смертных муках, а может, они мертвы, думает она, и на самом-то деле какая разница, нам во всяком случае не придется платить.

Долгая ночь холода и болтовни Колли о душах. Она думает, должно быть, все дело в этом тлетворном городе, во всей этой зимней сырости. Прислушиваясь к городской труп-телеге, что чуть раньше проехала мимо, мрачный голос призывает выносить покойников. Колли желает знать, есть ли у души ларчик с памятью, – ну, когда помираешь, куда деваются воспоминания, – а если у души нет ларчика с памятью, как вспоминать свою жизнь, когда помрешь, – и скажи-ка, когда Роджеру Доэрти голову разбило конским копытом и он стал тупой как мул, куда ум его подевался – хе! – видишь, вот доказательство, – наверное, должен быть в голове какой-нибудь ларчик с памятью, где вся твоя жизнь, а его ларчик сломался от того удара, – но штука в том, что, если так оно и есть, значит ли это, что душа у него тоже переменится и в рай он отправится тупой как мул?

Она осознаёт, что Барта рядом нет, потому что вот он, входит в комнату. В полусвете она видит, что щеки у него свежевыбриты, лицо свежеподковано усами. В глазах новый бодряк. Он тянет Грейс за запястье. В городе переполох, говорит он. Вставай.

Эк Барт прет по улице, словно какая ухоженная лошадь, лоснится, самодоволен. У нее на такой марш не хватает сил. Колли говорит, пусть этот недотыка идет своей дорогой. Она складывает руки на груди и хмурится ему в спину, улыбается, когда какой-то толстолобый кучер исторгает рев, каким можно изувечить, стоит Барту заступить ему путь. Теперь они перед толпой, собравшейся у ворот какого-то зернохранилища. Барт хватает ее за локоть. Вон там, говорит он. Ворота охраняются чуть ли не двумя десятками солдат, те стоят невозмутимо перед женщинами и детьми, отправленными вперед остальной толпы, женщины осыпают солдат злыми вопросами и вопят на них, мужчины у них за спинами хохочут. Она чувствует, как тянут ее вперед, внутрь, внутрь, держится за рукав Барта, и вот уж забыла она про свой голод и сплетена с толпой. Заводила на ящике машет руками и кричит, кто-то взревывает, да будет месть, и Колли кричит, перережем глотки этим недотыкам! Серьезный дядька оборачивается и кивает ей. Она видит, что эти люди – не городские неимущие, не голодные пугала, не тряпичники, иссушенные в щепки, не больные и не увечные. Тут народ одет как городские работяги, торговцы, ремесленники, мастеровые. Слава бедняку! Кончайте с бедствованием! Отдавайте зерно! Перережем глотки этим недотыкам! Барт тянет ее за рукав и кивает на мужчину, который смотрится не так, как все остальные, сыщик, как пить дать. Барт кричит ей на ухо, давай чуть назад. Да и все равно, думает она, зачем это надо, стоять тут, орать неизвестно что.

Толпа пульсирует в своем неведомом ритме, тянет их влево, пока кто-то не вскрикивает тпру, и прилив влево останавливается. Они проталкиваются к задам толпы, Грейс вскидывает взгляд и видит лица, жмущиеся к окнам заводского здания над ними, думает о том, как время отпало от этого города, все в мире остановилось, сведясь к этому, к безмолвию между криками, к шепоткам и слухам, какие распространяются: что откроют ворота, что скажут, приходите завтра. Но вот позади них какая-то возня, она оборачивается и видит, как какой-то дурак-доставщик кричит и машет, чтобы фургон его пропустили, а затем некий парняга, ухмыляясь, влезает на фургон сзади и становится торжественным Христом, вознесшимся со вскинутыми руками, ревет в толпу, слава бедняку! Отвечают ему одобрительными воплями, и в тот же миг раздается выстрел, и толпа обезмысливается до переполоха. Она бежит с Бартом к фургону, есть и другие, кто тащит его содержимое, они вцепляются в какой-то ящик, и она видит, как мужики выпрягают лошадей, словно хотят их украсть, а кто-то раскачивает фургон, а затем Барт говорит, давай сюда, Барт, великий таскатель камней, взваливает ящик на спину и под его весом убирается прочь.

Небо за ними – завеса свистов и рева, а следом еще выстрел. Внезапная безлюдность переулка, где Барт сваливает ящик со спины. Может, кто-то ссутулился там, в углу, а может, и нет, думает она. Смотрит через плечо, пока Барт ножом открывает ящик.

Колли говорит, надеюсь, нахер, что это табак.

Она говорит, сбагрить сможем, что б там ни было. Пытается прикинуть, сколько горячих ужинов можно купить на гинею.

Барт вытаскивает рыхлую солому из ящика, и рука его возникает оттуда с темной бутылкой. Какая-то выпивка, говорит он. Тут воздух вокруг них меняется, и она знает: это волки выбираются из теней, и вдруг на них налетают, кто-то грубо хватает ее за руки сзади, и она плюется и лягается, пытается крикнуть Барту, видит, как Барт тянется к ножу, но Барта тоже хватают. Волки молча сцапывают бутылки, и вот уж нет их, и она горестно вперяется в землю, Барт держится за пораненную голову, ну хоть тебя не задело, думает она. И только тут замечает одинокую бутылку, что катится себе нетронутая, и Грейс бежит за ней, прячет ее под накидку.

Можем продать, говорит она.

Видишь? говорит Барт. Все-таки отхватили себе удачу.

Они идут по городу, дергая за рукав мужчин у питейных лавок, предлагая продать бутылку. Она не понимает, почему никто не покупает. Колли говорит, они думают, ты хочешь продать им ссаки в бутылке. Один жилистый малый откупоривает бутылку и подозрительно принюхивается. Я не знаю, что это, говорит он, но дам вам за это вот столько. Барт смотрит ему в открытую ладонь и говорит, да пошел ты нахер. Двое мальцов идут за ними, и она думает, может, они из банды Райена, хотя Барт говорит, что по виду не похожи. Колли говорит, их послал Глухой Том, знаю наверняка. В Английском городке пьянчуга с красными щеками пытается выхватить у них бутылку, и Барт припугивает его ножом. Ладно, говорит Барт, давай в Новом городке еще раз попробуем.