Благодать

Барт говорит, что там за знак висит у него на шее?

Бондарь останавливает телегу, они подаются вперед, чтобы прочесть слова, и она отвертывается, смотрит, как ветер гонит через дорогу опавший листок, это воробей, а быть может, душа умершего человека, надпись же оглашает единственное свое слово.

Вор.

В город безмолвными часами ночи, когда улицы ничего о себе не рассказывают. Ноги болят, голодно, и ей страсть как хочется спать, и все-таки изумительно это – вид большого города, говорит Колли, есть дома, высоченные, как великаны, все такое величественное и тихое. Барт говорит, лис в городе найдет себе поживу. Даже ночью, когда все спят, думает она, великий город дарит некое чувство возможного, не так уж неразумно предполагать, что все станет получше.

Они проезжают через старый город в Новый городок, как Барт его называет, и Колли говорит, глянь, они спустили луну на улицы. Газовый свет на нескончаемых лавках с закрытыми ставнями. Газовый свет, тянущийся вдоль нескончаемой улицы, широкой, как сам Париж, можно решить. Газовый свет, разбрасывающий яркость по здоровенным высоким домам. Барт говорит, констебли тут суровы, и нам лучше поосторожней. Отзвуки шагов: может, полицейский, а может, просто тень тряпичника, но уж точно не призрак, думает она, потому что призраки не живут в больших городах, а даже если и живут, не прячутся, а расхаживают в открытую.

Барт знает дорогу через короткий мост, что ведет в Английский городок. Все во тьме делается несказанным, кроме церковного звона, провозглашающего второй час. Колли говорит, Христе, это место воняет срань-дрянью. Постройки здесь почти такие же высокие, как в Новом городке, но пошарпанные и кособокие. Узкие улицы стискивают тьму. Даже лавки с выпивкой заперты на ночь. Но дети – вот они все равно. Выпутываются попросту из теней, словно ждали этих чужаков, надеются проводить их до съемной комнаты. Эти дети – крысы города, думает она. Они тянут их за руки и за рукава, молят и канючат – мистер, мистер – калинь глёте [56] , – и Колли кричит на кого-то из них, чтоб шли нахер, когда чья-то рука чуть не сдернула с Грейс накидку. Барт останавливается и вскидывает руку, говорит, погоди минуту, и она торопеет при виде мальчика, что стоит отдельно от остальных, синекожий и прыщавый, голый по пояс. Простой умоляющий взгляд, что въедается ей в сердце. Она кивает ему, и они идут за ним, остальные дети вопят им в спину. Им шепчут. Пьяница орет лицом в стену. Стоны, что слышны ей из чьего-то окна без стекла, вполне могут быть звуками умирания.

56

Cailin gleoite (ирл.) – девица-красавица.

Улицы кажутся лабиринтом, но вот уж мальчик поворачивает в проулок до того слепой, что ее схватывает страхом: их привели в западню, где и убьют ради накидок. Она медлит и хватает Барта за рукав, но Барт уже кричит мальчишке тпру, словно он лошадь, мальчик продолжает шагать, словно бы не услышал. Они стоят на кромке тьмы в том проулке, пока мальчик не появляется вновь. Барт говорит, дальше мы не пойдем. Машет рукой и показывает в другую сторону, и мальчишка показывает знаками, что все хорошо, пойдемте, пойдемте, и ведет их другим путем, Колли говорит, гляди в оба, не нравится мне это все нисколечко. Спускаются скользкими ступенями, одной рукой по стене, другую она держит на ноже, смотрит, как мальчишка зажигает оплывающую свечку, а затем выставляет ладонь за монеткой. В моргающих отблесках она видит впалую бледность его лица, и все же есть в этих глазах безошибочно зримый мальчишеский свет, и ей кажется, что не сейчас этот миг происходит, что он происходит давным-давно. Барт говорит, я здесь работать устроюсь, монету заплачу тебе завтра. Эк мальчишка поводит глазами и затем ведет их в дом, где пахнет сыростью-холодом, и плесенью, и чем похуже, постараться об этом не думать, думает она, вниз в подвал, забитый спящими людьми, а возможно, и мертвыми, и вот это чуешь, и она видит при свече их распростертые фигуры, и стены мокры, и ей кажется, она улавливает вонь хвори, слышит, как кто-то кашляет, и они отыскивают место, и Барт пристраивается рядом с ней и скорей скорого уже спит.

Колли шепчет, что это за новый ад?

Она знает, проснувшись, что пыталась проснуться всю ночь. Колли говорит, я спал наизнанку и задом наперед. Наползающий нем-хлад от ладоней до пят, с виду и Барта знобит. Судя по его виду, он не спал нисколько. Колупает сапог ножом. Колли прикидывает, что в этой комнате три или четыре семьи, двадцать четыре человека, по моим подсчетам, а в доме, поди, шесть или семь комнат. Стены сотрясаются кашлем. По шелушащейся известке сбегают слезы. Грейс быстро встает и идет к двери. Нам надо уходить, кричит она. Вверх по темным от копоти ступеням, блестящим после дождя, что, падая, проедает ей накидку. Эк здания, что нависают над узким проулком, напоминают ей стариков, стойких в болезни, не умирающих. И вот мальчишка выходит из дверей, словно ждал, тянет руку за деньгой.

Она говорит, завтра дадим тебе монету.

Мальчик дерзко заступает ей дорогу и вновь машет рукой. Барт шлепком отбивает эту руку прочь, мальчик вперяет в него взгляд вымученной отваги.

Барт говорит, ты не слышал, что мы сказали?

Внезапно рядом появляется еще один мальчик. Он говорит, Глухой Том вас не слышит.

Колли говорит, чего ж он сразу не сказал?

Она пытается всмотреться в его глаза, будто чтоб увидеть его неслышанье, увидеть, как движутся ее губы, словно звук для его глаз простое жеванье, но видит, что эти глаза переполнены страхом и ненавистью. Она тянет Барта за рукав, и они уходят по улице, она все еще чувствует на спине взгляд мальчишки.

Барт говорит громко. Мы сюда не вернемся.

Все до единого гобдо в Ирландии собрались в Лимерике, думает она. На улицах полно приставал, бродяг и разбойников, лудильщиков, попрошаек и лоточников. У моста в Новый городок сбиваются они в стаи и орут, трясут драными нарядами, и постелью, и чем только не. Она думает, продали б и руки-ноги свои, найдись на них покупатели. На лица их не глядишь. Не высматриваешь то, что не хочешь увидеть, люди облачены в синеющую кожу вместо одежды, каждая кость выпирает в упрек.

Барт говорит, в Английском городке и кражи не стоит то, что не продавалось бы тут.

Колли шепчет, спорим, у них тут есть и тайная торговля мышами и крысами.

Брести за Бартом с улицы на улицу, пока он наводит справки насчет своих друзей, каких, по его словам, знавал тут год или два назад. Двери и ворота захлопываются у него перед носом, и никого из его знакомых тут больше нет. Джим Сло, говорит он. И Мик Молоток. Где ж они, нахер? Всегда здесь были.

Небо и улицы, и лица, какие им попадаются, стали одного и того же смытого цвета. Она идет за Бартом, слушая город, продевая звук в штопальную иглу уха, крик, болтовню, грохот и зазывные вопли, а где-то ближе к докам гремит некое далекое металлическое сердце. Вялый перестук едущей мимо телеги. Сиплый мужчина пытается собрать побольше голоса, уговаривая двух моряков у своего прилавка. Стайка детишек на ножках-щепочках выпрашивает что-то у какого-то чиновника. Безмолвие попрошаек. Ходят слухи о горячке на некоторых улицах у реки. Ходят слухи и о ватаге зловредных детей, грабящих людей в глухих проулках Ирландского городка, и на миг она видит их лица, голодающие мальчишки, вынужденные стать жестокими мужчинами.

Последние несколько пенсов они тратят на заветренные булки. Им говорят, где получить суп, выдаваемый неким религиозным обществом или комиссией помощи, никто не знает, да и разницы никому никакой. Они встают в очередь и бездельничают несколько часов, прислушиваясь к болтовне, словно тебя пытаются прикончить ожиданьем, ты замечал, как выдают, что ни день, на каплю меньше, ужин в брюхо не попал, весь ушел мимо. И тут дверь кухни закрывается, и вместе с другими они отвертываются и ворчат.

Колли говорит, тот малый вон там.

Она хорошенько присматривается к тому, о ком говорит Колли, должно быть, Бартова возраста, но двигается со степенностью старшего. Похож на палку, одетую ветром, и ночи не переживет.

Когда возвращаются к своему ночлегу, Глухой Том выставляет четыре пальца, напоминая, за сколько дней они задолжали.

Она смотрит, как город захватывает зима. Она в этом году ранняя. Как прибирает к рукам свет, как шлет разгуливать по улицам отчаяние. Или укладывается рядом с вытянутыми фигурами, какие есть в каждом проулке, дворе и на каждой лестнице. Что ни день, город словно все глубже в нищенствовании, все глубже в потоках тех, кто приходит сюда из глухомани и скапливается на причале, ждет отправки. Они отплывают на кораблях, которые, по словам Барта, вывозят из Ирландии всю еду, и если это правда, думает она, интересно, как такое допускается.

Прикидывает, как город способен держать в себе стольких, а вдобавок как способен он держать в себе столько влаги. Дождь свисает с карнизов и заливает лужами каждый угол, проникает в обувь, прогрызает накидку, въедается в мозг, пока больше не можешь думать ни о чем. Они стоят под навесом какой-то лавки, пока на них не принимаются орать, и она видит, что у будь здоров скольких лавок опущены ставни, а Барт говорит, многих обычных лавочников из торговли уже выдавили.

И все же Новый городок – другое дело. Никогда не видела она людей, непрерывно столь довольных собою. Мужчины-кочеты в изысканных нарядах перед величественными каменными зданиями беседуют о серьезных материях. Разгуливают под парасольками женщины, облаченные в экзотические шляпы, ленты и оттенки. Эк дождь при всех его жадных пальцах не в силах прикоснуться к ним, пусть грязные улицы и марают им сапожки.