Боговы дни

По тёмному безлюдному перрону торопливо приближалась чья-то фигура. Она подошла к ним, заглядывая в лица, и вдруг бросилась к отцу.

— Слау бох, уж третий поезд встречаю! Вечером Колька приехал — мол, телеграмму вам дали, должны быть… горе-то како!.. — запричитала она, и Сергей узнал тётю Марусю, двоюродную сестру отца, которая жила здесь, в райцентре Крутояр.

Она ткнулась губами в щёку отцу, потом Сергею.

Из темноты появилась еще одна фигура.

— Я вас он де ищу, а бабка уж нашла, — и запыхавшийся дядя Вася, тёти Марусин муж, обдавая перегаром, тряс им руки загрубелыми, как дерево, руками. — А мы уж… поминать-то заране нельзя, дак… про себя дядю Серёжу помянули, собралися да сюда…

На пустой привокзальной площади в предрассветных сумерках одиноко серела забрызганная грязью старенькая Колькина «Лада». Колька, отцов племянник, двоюродный брат Сергея, в старом трико и растоптанных тапочках, дремал за рулём…

Сели, поехали. На крутоярских улицах, поблескивающих лужами после недавнего дождя, еще горели редкие фонари, их свет призрачно скользил по лицам сидевших в машине.

— Как случилось-то? В телеграмме три слова только… — спросил отец.

Оказывается, случилось обыкновенно. Была суббота, жаркий день, дед с бабушкой помылись в бане и собрались за ворота на лавочку. Дед сходил к колонке, принес и долил в котел пару вёдер воды, чтоб нагревались остатним теплом для хозяйственных надобностей. Потом сел на лавочку и умер. Медсестра сказала: «Видимо, инсульт…».

Вдруг окружающее — дорога, разбитая Колькина «Лада», деревенская родня — показались Сергею сном, словно всё происходило не с ним, а с каким-то другим человеком. За двадцать лет жизни ему ещё не приходилось серьёзно задумываться о смерти, о том, что она может коснуться его, его близких. Она ходила где-то далеко, среди других людей, может, её вообще не было на свете… Может, сон кончится, и всё станет по-прежнему…

Медленно светало, становились видны проносившиеся за окнами серые, поникшие от сырости травы на обочинах, поля, перелески. Где-то на середине пути мотор вдруг сбился с ритма, начал глохнуть. Остановились. Колька полез под капот, остальные вышли размяться.

Вперёд и назад уходила до горизонта пустынная дорога. В предрассветном, покрытом холодной росой мире, под предрассветным небом, по которому, как гигантские половики, растянулись пасмурные полосы облаков, стояла тишина. Вдруг совсем близко из черёмухового колка раздалось кукование кукушки. Все встрепенулись: на людей, ехавших на похороны, остановившихся посреди огромной, ещё не стряхнувшей дрёму земли, неожиданно повеяло новой жизнью нарождающегося дня и свежестью молодого лета.

Мотор завёлся, поехали дальше. Когда с вершины последней горы, наконец, открылась деревня, первые лучи солнца горячо ударили в лобовое стекло…

* * *

Колька высадил их возле дедова дома, сам поехал к себе поспать пару часов после бессонной ночи.

Дом стоял безмолвный, с закрытыми ставнями, лишь ранние воробьи чирикали на освещённой восходящим солнцем тесовой крыше. Но одна ставня была приоткрыта, в окне, чуть заметный в ярком свете утра, мерцал огонёк.

Дверь была не заложена. Навстречу в нахолодавшую за ночь веранду вышла бабушка. Её покрасневшие от слёз глаза встретились с глазами отца и Сергея. «Вот и нет больше нашего деда», — прочитали они в глазах друг друга.

Дед лежал в комнате в обитом красной материей гробу, поставленном на две табуретки. Сергея поразило, как неузнаваемо меняется лицо умершего: оно было, словно из белого папье-маше. Возле гроба стоял стул, на котором перед их приездом сидела бабушка, а в головах, яркие в полумраке комнаты, горели свечки.

Сергей смотрел на знакомо-незнакомое дедово лицо и никак не мог поверить, что оно никогда уже не улыбнётся, не пошевелит ни единой своей частью… Они сидели возле гроба, и бабушка, плача, в который раз рассказывала, как на её глазах дед сел на лавочку, повалился на бок, как она начала его поднимать, с ней стало плохо…

Дядя Вася с тётей Марусей, отказавшись от завтрака, легли вздремнуть, Сергея с отцом бабушка повела покормить с дороги. В просторных прохладных сенях, летом служивших кухней, стоял с детства знакомый Сергею запах сухой душицы и белоголовника, мешок с которыми из года в год висел в одном и том же месте под потолком. На лавках уже стояли тазы с напеченным на поминки хворостом, а в полутёмном углу — два ящика водки, прикрытые половиками. Утирая слёзы, бабушка собрала на стол. Они сели есть, вроде бы всё было, как в прошлые годы, когда вот так же бабушка кормила их здесь с дороги. Но Сергей чувствовал, что что-то изменилось в окружающем воздухе, во вселенной. В ней уже не было с ними деда. Он вдруг подумал, что в этой вселенной нет двух одинаковых семей, и теперь, после смерти деда, их семья уже никогда не будет такой, как прежде…

* * *

Часам к одиннадцати начали подходить люди, то и дело стукала калитка. Старухи, женщины рассаживались возле гроба, мужики, побыв в доме, выходили во двор покурить.

— Не снимайте, идите так, — говорила всем тётя Маруся, убравшая в комнатах половики, но на крыльце и в веранде всё равно стояла чужая разнокалиберная обувь. От этого дом тоже казался чужим, словно перешёл под чью-то постороннюю власть.

Сергей посидел с родными у гроба, вышел во двор. На уже горячей от солнца лавочке возле веранды сидели, курили Колька и дядя Володя, дедов племянник, тоже по телеграмме прилетевший с Дальнего Востока.

— Садись, — сказал он Сергею, подвинувшись. — Тыщу лет уж тебя не видал. На похоронах вот встречаемся… Как живёшь, учишься — рассказывай.

— Ничего, — Сергей сел рядом. — Учусь на филологическом. В университете.

— Это на кого?

— Учитель русского и литературы.

— А-а…

На крыльцо вышла тётя Маруся.

— Коля, ты на машине? Съезди, миленькой, в лес, вон, с Серёжей, нарвите цветков на могилку.

…Берёзовый лес стоял высокий, зелёный, весёлый. Колька свернул с накатанной дорожки, въехал в густую траву, остановившись на опушке. Сергей открыл дверцу, ступил в траву, ещё сырую от росы, и через несколько шагов уже промочил свои замшевые городские туфли.

В лесу было тихо, лишь в чаще, куда убегали белые стволы, попискивали невидимые пичужки. Вдруг оттуда, из глубины леса, так же неожиданно, как утром на предрассветной дороге, раздалось звонкое кукование кукушки, словно из какого-то потаённого уголка Берендеева царства подало голос само молодое лето.

На опушке, похожие на накативший на лес огненный прибой, горели поляны огоньков. Сергей и Колька зашли в них, как в пылающее море, рвали цветы и складывали влажные охапки в багажник машины. Над полянами живыми прозрачными комками толклись молодые комары, а над всей зёмлей, покрытой зеленью и цветами, раскинулось бездонное синее небо. «Как странно, — думал Сергей, — всюду жизнь, цветёт земля, а дед умер, и его закопают в эту землю…».

Они нарвали полбагажника цветов и поехали назад, а лес остался стоять в огненном прибое и, казалось, чему-то тихо улыбался про себя.

* * *

На дворе уже стоял старый грузовик с открытыми бортами кузова, который застелили домоткаными бабушкиными половиками. Близился полдень, начиналась жара, но по краям неба заклубились, вставали из-за горизонта белые облачка, и вдруг негромко рокотнул далёкий гром, словно откуда-то из-под земли рыкнуло сказочное чудовище. Народ уже сидел и в доме, и во дворе, и на лавочке за воротами.