Боговы дни

* * *

Прошли новогодние праздники, постепенно вырисовывались очертания новой квартиры. Комната за комнатой мужики монтировали подвесные потолки, железнили половую стяжку, закрывали гипсокартоном отопительные стояки. Повернувшее на лето солнце уже играло на белых, аккуратно зашпаклёванных стенах. Виталий Сергеевич расплачивался, как и договаривались, поэтапно, но с непринужденной небрежностью, порой на три-четыре дня позже обещанного срока. Как бы замотавшись с делами и подзабыв о таком пустяке, как расчёт.

Когда спали морозы, на перекурах они начали выходить на открытую лоджию, где в затишке февральскими полднями уже оплавляло на перилах снег солнышко. Курили, смотрели на отходящий от зимнего оцепенения мир. В нём стояли солнечный свет и голубоватая морозная дымка, которую, как вуаль, набрасывала на себя дряхлевшая зима. Виктор рассказывал забавные истории из жизни «доцентов с кандидатами», Андрей вспоминал дээсковские заработки, Сергей — свой бывший сборочный цех…

Под ними в заметённом сугробами дворике ютился ветхий деревянный домик. Старичок дремал под пышной снеговой шапкой, зализанные ветром края её нависали на окна второго этажа. Снег крыши сверкал прямо перед лоджией. На нём лежали голубые тени от полуразрушенной кирпичной трубы и нависавшей над домиком ветки старого клёна, чернели точки нападавших сухих парашютиков. Голубела чуть заметная тропинка, пересекавшая крышу и обрывавшаяся у чердачного окна. Она поднималась по сугробу на низенькую, полузаметённую пристройку, а с неё по длинному снежному языку — на сам дом. Существо, протоптавшее её, вскоре было обнаружено. Большая рыжая кошка появлялась в окошке первого этажа, рядом с лопоухим фикусом. Она забиралась в открытую форточку, устраивалась поудобнее и, презрительно игнорируя шутливое шиканье мужиков, долго умывалась. Наведя гигиену, удовлетворённо облизывалась, потом спрыгивала на наметённый до самых наличников снег, шла к пристройке, по твёрдому занастившемуся сугробу в два прыжка взбиралась на неё, затем на крышу. Неторопливо прошествовав по голубой тропинке, мурка скрывалась в чердачном окне.

— Прямо заповедник, — улыбались мужики.

Иногда во дворик выходила сухонькая старушка с лопатой, отгребала от крыльца снежок. Её голова в пуховом платке ныряла вверх-вниз над огромными сияющими, в голубых складках, сугробами, а по веткам клёна, рассыпая трели, прыгали синички и с любопытством поглядывали на неё.

Мужики знали, что домик вместе с клёном, старушкой и кошкой, был обречён. Рано или поздно его должны были снести, как снесли уже половину старого деревянного города, чтобы построить ещё один «новорусский» дом. Старичку сочувствовали: все трое выросли в таких же «деревяшках». У Сергея, до сих пор жившего в деревянном доме, щемило в груди, когда он глядел на этот кусочек старого N-ска, над которым нависло безжалостное краснокирпичное «цунами». В том стремительно исчезающем городе у них остались молодость, прежняя работа, память о близких людях. В новом же, казалось, не было ничего, кроме тяжёлых нелегальных калымов. «Домик окнами в сад, ты приснился мне просто в той стране-стороне, где пошло всё под снос», — вспоминались слова песни братьев Радченко. И Сергей, а за ним и мужики тихонько напевали-наборматывали:

«Всё под снос — дом и сад, и любовь, и печали,

И калитка в саду, и оградка во мгле,

Домик окнами в сад, неужель отзвучали

Эти звуки, что так душу ранили мне?»

* * *

Пришла весна, навесив сосульки на оба дома: высоченный краснокирпичный, гудевший от стука молотков и треска перфораторов, и тихий деревянный, с трудом удерживавший подталую, но ещё огромную снеговую шапку. Тропинка на ней потемнела, разорвалась. Снеговой намёт, по которому мурка без труда взбиралась на пристройку, осел вместе с тропинкой, и, чтобы преодолевать расширявшийся разрыв, с каждым днём кошке приходилось делать все более длинные прыжки. Но она упорно, с тем же независимым видом, продолжала ходить по своему маршруту.

На лоджии становилось всё теплее, мужики подолгу перекуривали, подставляя горевшие от шпаклевочной пыли лица свежему весеннему ветерку. Под его тёплыми порывами шевелил оттаивавшими ветвями старый клён возле старого дома, который с лёгкой руки Сергея так и прозвали — «домик окнами в сад». Хотя никакого сада, кроме этого клёна да черёмухи у сараев, при нём не было. Домик, может, уже в сотый раз в своей жизни просыпался от зимней спячки, вырастал из опадавших сугробов.

— Для монстра нынче первая весна, — стукнув кулаком по бетонной стенке лоджии, сказал на одном из перекуров Виктор. — А для старичка, может, последняя.

— Смотри, накаркаешь, — буркнул Сергей.

— Э-э, тот ворон уже давно каркнул, — махнул рукой Виктор. — И скушал полгорода. Лезет в самый исторический центр, паскуда.

— Домам по сто лет, деревянная резьба, а их под снос, — медленно выдыхая дым, поддакнул Андрей. — А потом орут: «Деревянная архитектура, неповторимый облик города!..»

— Орут, что расселяют людей из ветхого жилья, — добавил Сергей.

— Да, десять лет «перестраивались», жильё не поддерживали — вот и стало ветхим, — усмехнулся Виктор. — Расселяют! Распихивают по малосемейкам у чёрта на рогах! Особенно когда «красный петушок» помогает. Сидишь на узлах на свежем воздухе и соглашаешься на любой вариант.

И он со злостью сплюнул, «стрельнув» окурком. Хищно рассыпая искры, он описал в воздухе дугу и упал в снег…

Постепенно, вслед за кошкой и старушкой, они знакомились и с другими обитателями домика.

Окутанными морозной дымкой утрами, когда горящие на солнце сосульки домика еще не начинали плакать, на ветхое крылечко выходила девушка в короткой шубке, с сумочкой через плечо. Похоже, студентка. Надевая рукавичку, она смотрела на то, как позванивали друг о друга ледяные гирлянды вчерашней капели на ветках клёна, по которым прыгали синички, весело сбегала с крыльца и скрывалась за углом. Иногда её провожала беленькая, похожая на болонку собачка. Она быстро возвращалась, пулей вылетая из-за сугроба, и начинала звонко лаять на синичек. На крыльце появлялась знакомая старушка, впускала собачку в дом.

Ближе к вечеру во двор выходил мужик средних лет в камуфляжной куртке. Он шёл к лепившимся друг на друга деревянным сарайчикам, к которым вели похожие на ущелья тропинки в высоких сугробах, открывал свой и подолгу чем-то побрякивал, копался в нём.

Две-три пожилых женщины устало проходили с тяжёлыми сумками по тропинке к крыльцу, а в большом осевшем сугробе в углу двора пацан лет десяти копал пещеры, строил крепости и швырял из них снежками в двери сараев…

Высившийся над всем этим «монстр» с каждым днём все ярче сверкал остекляемыми лоджиями, пластиковыми окнами. Его будущие обитатели подъезжали на «мерседесах» и «тойотах», посвистывавших, как канарейки, системами дистанционного закрывания дверей. Вокруг «монстра» оттаивали кучи строительного мусора. Они напирали, валили ветхий заборчик «домика окнами в сад». Наступающая краснокирпичная жизнь катила перед собой мусорный вал.

* * *

Работу закончили в середине мая. Подобрали «сопли»-недоделки, прибрались, увезли инструмент. Виталий Сергеевич назначил время — к десяти утра привезёт расчёт.

Ясным майским утром, впервые за много месяцев праздные, они пришли на своё рабочее место, за одну ночь вдруг ставшее бывшим. То, что когда-то было «пещерой», с которой они почти сроднились, превратилось в чужую собственность, величественную, как дворец вельможи, и уже не Виталий Сергеевич, а они чувствовали себя в ней инородным телом. На покрытом новеньким ламинатом полу огромных комнат лежали квадраты яркого солнца. Оно падало из снежно-белых пластиковых окон, на месте которых когда-то стояли припорошённые снегом деревянные рамы с выбитыми стёклами, пятнало безупречно ровные стены в модных структурных обоях. Над всем этим, как небеса, тускло отсвечивали серо-голубой немецкой краской подвесные потолки с встроенными светильниками… В комнатах стоял запах свежей краски, в тишине о двойной стеклопакет окна билась первая муха.

— Духота, — сказал Виктор. — Пойдём на балкон, курнём … на прощание.

Они открыли дверь на лоджию, в квартиру вместе с шумом утреннего города ворвался запах молодой зелени, цветущей черёмухи. Вся белая, как невзначай присевшее на землю маленькое облако, она стояла во дворе «домика окнами в сад», и весь мир был наполнен её ароматом.

— Дожил старикан до тепла, — закуривая, Виктор облокотился о нагретые солнцем перила лоджии. — Ах, хорошо!

Чувствовалось, что лето близко, словно притаилось за соседними девятиэтажками: не сегодня-завтра вдруг поднимется из-за крыш вместе с утренним солнцем и накроет город. «Домик окнами в сад», казалось, тоже чуял его, смотрел бодрее, как старик, которого отпустила хворь, и который думает: «А что, может, поживу ещё маленько?..» Клён, зимой топыривший над крышей голые ветки, выкинул свежие листочки, кисточки фиолетовых соцветий, закрыл почти полдома. Окошко вросшего в землю первого этажа было открыто, молодые лопухи и крапива уже заглядывали в него, склоняясь над подоконником. На нём лежала раскрытая книга, рядом, на своём месте, сидела рыжая кошка. Вот она встала, потянулась, выгнув дугой спину, и сошла с подоконника прямо в лопухи…

Три месяца назад, глядя на заметённый снегом двор, они подумать не могли, что он окажется таким зелёным, и впрямь похожим на сад. Клён, черёмуха, которая из пучка торчавших из сугроба голых веток превратилась в развесистую красавицу, молодые, зимой почти похороненные под снегом вербочки вдоль забора, россыпи одуванчиков…

— Вот так, дед, уходим, бывай здоров, — обращаясь к домику, сказал Виктор. И строго добавил:

— Не помирай назло этим кирпичным уродам!

Тяжёлая работа закончилась, в этой внезапно наступившей праздности было непривычно и приятно стоять и просто глядеть на солнце, небо, город. Впереди был свободный день, и они испытывали облегчение от того, что, наконец, получат расчёт и уйдут отсюда навсегда. Жаль только было расставаться с домиком.