Боговы дни

Это был хороший, погожий день. Валера обещал подъехать к десяти, и без пяти десять они уже стояли у уличного входа в магазин, курили, смотрели, как поредевшее золото их друга-тополя весело трепещет в холодной и чистой голубизне неба. Не терпелось. Сейчас они получат деньги — и на свободу!

Но всё пошло не так.

«Тойота» подъехала неожиданно, словно выросла из-под земли, и они увидели, что Валера не один. За стеклом на заднем сиденье маячило детское лицо: бледное, мертвенно-неподвижное, с полуоткрытым ртом и выпученными глазами. Глаза были один в один Валерины, смотрели с недетской тяжестью, не мигая. Пацан, которому можно было дать лет семь-восемь, полулежал на руках сидевшей рядом хорошо одетой женщины, голова была безжизненно откинута.

Они немного опешили. Пока Валера отстёгивал ремень и что-то забирал из бардачка, Андрей переглянулся с Макаром:

— Ребёнок его что ли? Инвалид?

— Похоже на то, — тихой скороговоркой ответил тот.

Валера открыл дверцу, долетел обрывок его фразы: «…тогда не успеем в поликлинику…» Он вылез на тротуар, мельком, затравленно, глянул на них: — Чё стоите тут? Пошли в магазин…

Они сразу отметили, что Валера не такой, как обычно. Он торопился, выглядел совсем загнанным.

В магазине молча, сопя, выдал деньги:

— Считайте!

Всё оказалось правильно, как договаривались. Было даже странно.

Наступил момент хлопнуть дверью. Но Андрей чувствовал, что сжатая в нём, перекалившаяся от напряжения пружина, которая должна была взорваться — ослабла. Даже Макар, казалось, был в лёгкой растерянности, молчал и как-то сник. Они переглянулись, пошли к выходу. И вдруг услышали:

— Это, мужики… сейчас тороплюсь… разговор есть…

Они удивлённо остановились. Валера застёгивал сумочку, в которой принёс деньги, смотрел не на них, а куда-то в сторону.

— Мне гараж надо поштукатурить… Про вас подумал… Чё кого-то ещё искать…

Это был другой Валера. В выпученных глазах было уже не бешенство, а просто загнанность, даже что-то обиженное. И просительное. И он впервые обратился к ним по-человечески — «мужики».

Они ошеломлённо смотрели на него, не знали, что сказать. «Мы же тебя обворовываем…» — вертелось на языке… Андрей вдруг с удивлением почувствовал, что ненависть исчезла, и ему жалко Валеру с его красной физиономией, затравленными глазами и безжизненно лежащим в «тойоте» сыном-инвалидом. Он бросил вопросительный взгляд на Макара, Макар — на него. Они поняли, что думают одинаково.

* * *

Они шли по улице и смущённо молчали. Они были свободны, но свобода оказалась не такой, как они думали. В ней осталось то, от чего хотели освободиться — Валера, и они всё ещё не могли до конца это осознать.

Вдруг Макар остановился.

— А пойдём, Андрюха, на нашу крышу, курнём на посошок, попрощаемся. Зайдём через подъезд. Валера всё равно уехал…

Через десять минут они сидели на своей излюбленной крыше.

— Одного не пойму: чего он в нас-то вцепился? — говорил Андрей. — Не нашёл, что ли, кто гараж оштукатурит?

— Бог его знает, — Макар задумчиво выпускал дым. — Может, не нашёл. Может, надо срочно… Чёрт с ним, сделаем ему гараж, работы на три дня. Язык не повернулся отказать… Богатые тоже плачут. Кино.

— Где же твоя классовая непримиримость, товарищ марксист? — подначил Андрей.

Макар искоса глянул на него, усмехнулся.

— Там же, где и твоя. Что это у него с пацаном, как считаешь?

— Не знаю, наверное, церебральный паралич. Даже голову не держит.

Макар долго смотрел на уже явственно видный сквозь ветки полуоблетевшего тополя, бодро шумевший утренний город. Наконец, вздохнул:

— Да, хреновые мы с тобой марксисты, Андрюха.

Помолчал и добавил:

— Мягкотелые…

Лицо земли

ПОЕЗД И ВЕЛИКАН

I

В первый день отпуска ранним июньским утром Николай сел в поезд и поехал в родную деревню.

Только теперь, когда, наконец, свалились с плеч предотъездные заботы, он увидел из окна вагона, что уже настоящее лето. Остались позади пригороды, вдоль полотна побежали развесистые берёзы по колено в высокой траве, поляны с доцветающими огоньками, болотца в волнистой осоке, над которыми, как складки газового платка, висели остатки тумана. Над деревьями поднималось солнце, и лучи его дробились в стоявшей на столике купе бутылке минеральной воды с надетым на горлышко гранёным стаканом.

— Семь часов, а солнце уж вон де, — сказал сосед, пожилой мужичок в пиджаке и новых кирзовых сапогах. Он сидел напротив и, отодвинув плечом серую вагонную занавеску, тоже смотрел в окно, улыбался, щурился от бившего в глаза солнца. — Днём жару обещают.

— До тридцати, — поддакнул Николай.

Но пока длинные тени берёз, зубчатой стеной бежавшие вдоль насыпи, тянулись к поезду, доставали его, и тогда в глаза людей, смотревших в окна, сверкало короткое затмение запутавшегося в листве солнца. И по бегущему мотоциклу на шоссе неподалёку тоже текла зебра света и теней, которыми в этот ранний час была располосована вся утренняя земля.

Николай откинулся к стенке купе, прикрыл уставшие от неровного света глаза и счастливо вздохнул. Он бывал на родине почти каждый год, но к каждому новому лету успевал соскучиться. И вот, наконец, его поезд вырвался из душного города в поля и леса… Вновь, будто не было пролетевшего года, его встречали знакомые перелески, с которых начиналась всегда волнующая дорога, и долгожданный день, в конце которого ждала встреча с родиной…

Когда Николай видел большие пространства земли, у него появлялось странное ощущение, будто вся она, с деревьями и цветами — единое живое существо. Ему казалось, что в извивах речных лент, в линиях далёких холмов проступают черты прекрасного, одухотворенного лица. В этом огромном лице всё человеческое: катится пот — текут реки и ручьи, залегают складки — лога и низины… Оно мрачнеет, когда падает ночная тень, и веселеет под лучами восходящего солнца. Николай любил смотреть в это лицо, и порой ему казалось, что оно тоже пристально смотрит на него.

Сейчас, сидя у вагонного окна, он следил за изменениями лица земли, по которому шёл поезд. В резких тенях, сверкающее, как после умывания, каплями росы, оно постепенно смягчалось. Теней на нём становилось меньше, солнца — больше, и оно всё веселее отблёскивало с лемеха тракторного плуга в поле, с пластикового удилища рыбака у речки… Уже начинали нагреваться на этом лице асфальт дорог, крыши домов… Николаю было немного жаль, что он любовался этим один — взять отпуск в одно время и поехать семьёй им с женой нынче не удалось. Зато никто не мешал отдаваться дорожным ощущениям…