Бородинское поле

Отдав приказ частям и подразделениям дивизии на

отход, Полосухин вышел из блиндажа НП и в сопровождении

лейтенанта и двух автоматчиков пешком направился в сторону

переднего края. Возле кургана Раевского задержался у двух

орудий Тараса Ткачука. Находившийся здесь же командир

батареи Думчев встретил комдива докладом, но тот, не

дослушав его, протянул руку, говоря:

– Хорошо, спасибо, товарищи, за честную службу.
– Потом

подошел к пушке, ласково положил широкую горячую ладонь

на заиндевелый ствол, приговаривая: - Они, родимые,

потрудились на славу. И еще потрудятся. Били гадов в

обороне, будут и в наступлении бить. Как, товарищ Думчев,

будем наступать?

– Мы готовы, товарищ полковник, - браво отчеканил

старший лейтенант.
– Прикажете наступать - будем наступать.

Полосухин горестно вздохнул, дружески похлопал

Думчева по плечу, сказал с грустинкой, глядя в сторону здания

музея:- Когда-нибудь прикажу. Придет время. А пока что я отдал

приказ отходить. Да-да, товарищи - будем отходить. Сегодня,

как стемнеет. Но мы вернемся. Обязательно.

Обычно спокойные глаза его ожесточились, и голос,

всегда такой ровный, без надрывов, звенел непривычно,

совершенно новыми нотами, удивляя прежде всего его самого.

– И выйдет Боку Москва наша боком, - вставил Думчев,

довольно смеясь своему каламбуру.

Засмеялся и Полосухин, сказал:

– Что верно, то верно - боком выйдет.

Откуда ни возьмись, с веселым подсвистом появилась

стайка редких в Подмосковье длиннохвостых синиц и облепила

голый куст. Они провисали на тонких ветках, как диковинные

плоды, маленькие, пушистые, торопливо клевали

подмороженные ягоды. Это было так неожиданно, что все

сразу обратили на них внимание.

– Что за чудо!
– воскликнул Полосухин.
– Какая прелесть!

– Лазоревки, - пояснил Ткачук, глядя на птиц зачарованно.

– Ну нет, самая что ни на есть натуральная

длиннохвостая синица, - возразил Думчев, и суровое, угрюмое

лицо его потеплело. - Лазоревка - она как обыкновенная

большая Синица, только посветлей, дымчатой окраски. А это

красавицы. Более забавных и красивых я не знаю в наших

подмосковных лесах. Обратите внимание, как расписан ее

длинный тонкий хвост. А эта пушистая маленькая белая

головка, клюв-гвоздик и глаз-маковка. Ну просто как из сказки!

– Никогда таких не видел. В первый раз вот довелось. И

где? На фронте. И в какой день...
– сказал Полосухин, любуясь

маленькими светло-розовыми, как яблоневый цветок,

птичками.

Но... любоваться долго не пришлось. Поблизости ухнула

пушка, спугнула необыкновенных птах. Тарас Ткачук с досадой

махнул рукой:

– Э-э-эх!
– и прибавил зачем-то: - Улетели. И больше не

прилетят.

– Прилетят, - со спокойной убежденностью сказал

Думчев.
– Никуда не денутся, здесь их родина. А родина хоть

для человека, хоть для птицы - она одна.

Виктор Иванович одобрительно улыбнулся на его слова,

улыбнулся губами, а в глазах его, усталых и сосредоточенных,

продолжала светиться тихая грусть. О чем? О ком? Он и сам,

пожалуй, не мог бы с точностью ответить. По улетевшим

необыкновенной красоты редкостным синицам, спугнутым

орудийным выстрелом, или... Он ничего не сказал, молча

поднялся на курган, оставив сопровождающих внизу, присел на

мраморную плиту на могиле Багратиона. Он был переполнен

волнующими чувствами и тревожными, суровыми думами.

Бородинское поле! Бессмертная слава России, пантеон и

академия воинской доблести, пробитое пулями и не

меркнущее от времени вечно живое знамя! Оно стало для

Виктора Ивановича Полосухина его родиной, без которой

человек не может жить. А ведь всего неделю, только одну-

единственную неделю провел он здесь, на этом поле, и неделя

показалась вечностью, а каждый бугорок, каждый берег ручья и

речушки, каждая рощица, дорога и тропка стали для него

родными, несказанно милыми, волнующими сердце. И эти

могилы предков, и обелиски из камня и металла, что как

бессменные стражи - по всему полю...

Что-то терпкое, вяжущее подступило к горлу, защемило в

груди, и он поднялся. Мысленно произнес: "Прощай,

Бородинское поле! - и тут же поправил самого себя: - До

свидания". И на минуту прикрыл веками глаза. И именно в эту

минуту вся Россия вдруг показалась ему Бородинским полем.

Он открыл глаза, выпрямился и кивнул лейтенанту и

автоматчикам, чтобы следовали за ним, и широко зашагал к

зданию музея мимо дота, из амбразуры которого торчал ствол

тяжелого пулемета. На палевой стене полуразрушенного

здания углем головешки начертал: "Мы уходим. Но мы еще

вернемся!" Повторил вслух, с твердостью и убежденностью

глядя на своих спутников:

– Вернемся!
– и поставил второй восклицательный знак.

На НП возвращался снежной целиной, все еще

охваченный размышлениями об отходе. Он искал оправдания

себе, командарму, войскам. Перед глазами маячили белые

обелиски возле его наблюдательного пункта: 7-й пехотной

дивизии и 2-й конной батареи лейб-гвардии артиллерийской

бригады. И снова мысли обращались к истории. Тогда, в

далеком восемьсот двенадцатом, русские тоже оставили

Бородинское поле, но битву здесь не проиграли, а выиграли.

Несмотря на огромные потери. А они были очень велики,

потери, как русских, так и французов. Он знал потери своей