Бремя колокольчиков
Шрифт:
Отпевали на маленьком старом кладбище в подмосковной деревне. Фактически это был уже лес с могилами, теснившимися между высоких, облетающих деревьев. Света была оттуда родом, и дочку оказалось несложно и недорого подзахоронить к ее прабабушке.
Народу почти не было. Моросил дождик. Капли стекали по лицу покойной девочки, будто слёзы. У отца Глеба от этого ком подбирался к горлу, дыхание перехватывало... Выручал отец Андрей, подхватывал, не давая отпеванию остановиться. Старый приятель в последнее время стал заезжать чаще, вот и здесь помог. Один из немногих, на кого ещё можно было положиться...
Бледная Света, отрыдав накануне
«А ведь у Светы что-то похожее во взгляде появилось... И ведь они правы...» - думал Глеб, стоя уже на краю платформы метро неделю спустя.
Он не мог все эти дни заходить в подземку. Гул мчащегося по тоннелю поезда заставлял его зажимать ладонями уши. Его просто сковывал ужас. Ужас вырвавшийся из подземелья. Он ощущал его физически. Материальный, невыносимо настоящий, устремленный... нет, не на него, а сквозь него, мимо него, даже не собиравшийся его замечать. Сам отец Глеб просто не существовал на пути этого материализовавшегося ужаса, он был глупым и случайным недоразумением.
Сегодня, подвыпив, он всё-таки смог спуститься в метро... Вот послышался отдаленный гул, доносившийся из темноты. Рельсы внизу манили. В них было единственное решение, остальное виделось какой-то запутанной глупостью... так... чем-то неважным... Он посмотрел во мрак тоннеля и стал истошно кричать навстречу этому всё нараставшему гулу выброшенные памятью слова: *уй на всё на это, и на *уй по трубе[146]... в страну тьмы кромешной, в страну непроглядного мрака, где тьма, где нет устроения и где только мрак светит[147]...
Дорога к мор ю
И печаль отступит,
И тоска пройдёт / 1
Ноль , «Доктор едет, едет...»
– Ща уже! До границы недолго осталось!
– Да... - равнодушно отозвался Глеб, сидевший неподвижно,
скрючившись у окна машины.
Его унылый голос и безучастность ко всему происходящему уже начали раздражать Антона. Семьсот с лишним километров от Москвы и всё такая вот мертвечина. Этот поп её прямо-таки источает. И сидеть-то рядом неуютно.
– Слышь? А ты помнишь, как ты к нам с Виктором в избушку приходил? Он ещё, гад, в картошку масло сливочное положил, а я как раз причащаться собирался!
– сделал иконописец очередную попытку растормошить приятеля.
– Что-то было...
– вяло ответил тот.
– Так я и не причастился тогда. Я ужинать не стал - нечем было. Ты ушёл, а я каноны читать начал, а сам злой, голодный. А Виктор вокруг всё ходит, довольный такой. Слово за слово, я и говорю: «На хрена картошку маслом заправил?» А он: «Тебе для смирения!» Ну я ему: «А я те потом в чай нассу для смирения!» А Витька, он же не терпит такого... В общем, подрались. Я фингалом потом две недели светил... Ну, а помахавшись, пошли за самогоном в пьяный дом...
Глеб опять равнодушно молчал.
М-да... И зачем
Антон в это ввязался? Заехал в Москву по дороге в Крым и узнал случайно, что его старого приятеля, правда, с которым он последние годы не общался, выперли из храма... Да ещё ребёнок умер... Зашёл навестить. Глеб - никакой, даже Света получше выглядела. Глеб стал просить Антона отвезти его в дурку. Ну, а тот решил его взять с собой, как Глеб ни упирался... Блин, теперь весь отдых насмарку!Российскую границу прошли быстро, хоть пограничник и цокал языком, гладя на постиранный паспорт Глеба. На украинской же началось.
– А шо ж у вас паспорт такой? Здесь же ж печать не читается... Отдыхать едем? На курорт по девкам?
– начал первый пограничник.
– Да не, мы не по этой части, - ответил Антон.
– А по какой?
– заинтересованно вступил в разговор второй.
– Да, блин, не в этом смысле... Просто отдохнуть.
– А чё ты всё отвечаешь, а этот с застиранным паспортом ваще не реагирует? Алё! Гражданин! Я вас в Украину не имею права пустить! У вас паспорт недействительный, печать не читается! Что делать будем?
– намекал первый. [148]
– Ну, и не пускайте. Плевать, - равнодушно отозвался Глеб.
– Ну, а чё вы думаете? Это другое государство! Тут свои законы! Ща обратно тебя оформим и всё!
– угрожал второй.
– Не, погоди, - встрял Антон, - это батюшка, он переутомился, ему отдохнуть надо, понимаешь?
– Батюшка? Православный?
– заинтересовался первый.
– Да, православный!
– ответил за приятеля Антон.
– А чё курит? Я видел...
– засомневался второй.
– Не хотите пускать - не пускайте! Чего допрос устроили!
– завёлся вдруг отец Глеб.
– Ишь мы какие нежные! Людей понимать надо, тогда и к тебе с пониманием! Ща оформим, ба-тю-шка, нанимаешь! Батюшки - они другие, будто я их не видел!
– Не, ребят, мы всё догоняем... У вас работа нервная - у батюшки тоже... Я готов... с пониманием...
– опять встрял Антон и недвусмысленно полез в карман. Первый пограничник сразу заметил этот жест.
– Ладно, зайдите внутрь...
Минут через пять Антон вышел с паспортом Глеба и проштампованной миграционной карточкой. Отъехали от границы.
– Много им дал?
– спросил Глеб, решивший хоть что-то сказать выручившему его другу.
– Да ладно...
– Я те говорил, что не надо меня брать, со мной только проблемы...
– Слушай, я тя, правда, ща высажу! Понимаю - горе... Но нельзя же так... в себе это держать... и вокруг себя создавать... Ты хоть нажрись, что ль? Это ж свихнёшься с тобой до Крыма...
– Ну и высаживай, я ж тебе и говорю...
На обочине за заправкой Антон увидел хиппового вида паренька- автостопщика. Это был выход. Антон резко затормозил.
– По трассе подбросите?
– Куда? В Крым?
– Да, до Джанкоя.
– Садись, довезём. Хиппуешь?
– Та, типа того...
– Мы тоже в своё время.
– Дык свои! А у меня покурить есть, будете?
– Не, я за рулём. Глеб, может дунешь? Тебе не помешает...
– Не хочу...
– А я пыхну, с вашего позволения.
– Пыхти - мы хоть понюхаем! Сам откуда?
– Я местный, в Харькове учусь, а сам с Николаева. Ща к корешу, от Джанкоя недалеко, а потом домой, - с певучим южным акцентом объяснил паренёк.