Бремя колокольчиков

Отец Глеб сидел на кухне и улыбался маленькому телевизору, всё показывающему Питер. Дверь хлопнула. Вернулась Света. Он вышел в коридор её встретить.

– Знаешь... сейчас Питер показывали по ящику, а я вспомнил, как мы пятнадцать лет назад там гуляли, как в троллейбусе в Книге жалоб писали, а потом у Антона сидели, как нам было хорошо... Помнишь?

– Да я даже не хочу это вспоминать. Всё это из другого мира. Мы были другими. Глупыми и наивными...
– отвечала, медленно раздеваясь жена.

Она прошла на кухню, совершенно бледная упала на стул.

– Ты бы лучше спросил, что с нашей дочерью, или ты со своими... переживаниями совсем о Наде забыл? Ты же знаешь, что мы сегодня к профессору ходили... Он тоже считает, что едва ли она и полгода протянет... Если сделать операцию - то шанс будет, но денег у нас нет... А у тебя всё троллейбус...

Где только мр ак светит

Мыши в накопителе окурки в табакерке В планетарном вытрезвителе последние берсерки Гражданская оборона, « *уй на всё на это».

Дождливый день конца сентября. Отец Глеб сидел в боковом придельчике родного когда-то храма и хотел перехватить своего бывшего настоятеля после службы. Год назад отец Глеб узнал, что больше здесь не служит.

Народу в этом небольшом приделе, соединённом арочным проёмом с основной частью храма, не было. Во время службы сюда не пускают. Здесь обычно оставляют покойников, когда договариваются привезти их на ночь в храм. Тут и отпевают.

Как-то привезли одного мальчика лет двенадцати. Чернота проступала сквозь густой макияж, которым покрыли лицо усопшего ребёнка в морге. Он забрался с приятелем в подземную емкость, где хранился раньше бензин. Вылезти они уже не смогли, задохнулись парами. В новостях об этом случае тогда говорили каждый день. И пока несколько дней шли поиски, и когда уже нашли два трупа... И вот одного из них выпало отпевать отцу Глебу. Худшего отпевания он не помнил.

Беспросветная тяжесть висела в воздухе, как будто весь придел погрузился в эту подземную цистерну. У отца Глеба жутко раскалывалась голова, его мутило. Хор не мог собраться и стройно спеть давно выученные наизусть слова заупокойных песнопений. Люди плакали. Отец покойного мальчика был не в силах сдержаться. Истошные вскрики отчаянья, выплескивались из него с небольшими паузами и оглашали весь храм.

– За что?... Как мне жить теперь?... Господи! Ты слышишь? Я не могу этого вынести!...

Отец Глеб надеялся, что несчастный понемногу успокоится, но его возгласы становились всё громче - он уже кричал в полный голос...

– Давайте вместе помолимся и не будем сейчас предаваться отчаянию...
– обратился к нему отец Глеб.
– Молитва даст утешение вам и помощь вашему покойному сыну... Он ждет ее от вас.

– А вы знаете, что это - потерять ребенка?!
– закричал заплаканный отец.
– Я всю жизнь на него положил! Почему Бог так всё устроил?!

– Но сейчас мы ничего поделать не можем... Только помолиться... И именно это сейчас нужно ему... вашему сыну. Давайте продолжим отпевание, а потом я готов с вами поговорить.

– Я не могу этого перенести!!!
– закричал мужчина.

– Тогда подождите за дверью, выпейте успокоительное, а мы закончим отпевание, - не выдержал отец Глеб.
– В конце концов здесь и мать, и другие женщины... Им не легче вашего... Пожалейте их, возьмите себя в руки!

– Им?! Это МНЕ, МНЕ тяжелее всего!!! Я его больше всех любил!
– закричал отец и зарыдал.

Священник не знал, что делать. Он не стал просить его вывести и продолжил отпевание во весь голос, пытаясь заглушить доносившиеся уже со всех сторон рыдания и вскрики.

Настоятель, отец Константин, произнес отпуст^[145]. Служба закончилась. Отец Елеб вышел из придела, как раз когда его бывший шеф проходил к выходу, раздавая благословения прихожанам. Протодьякон Николай, как и договаривались, отсек собой ретивых бабушек, и отец Елеб преградил путь настоятелю.

– Отец Константин. У меня дочь умерла, вам говорили... Я очень прошу

вашего разрешения ее здесь отпеть!

– Я же уже передавал, что это невозможно... У тебя и ближе к дому храмы

есть...

– Но я тут столько лет служил, и крестили Надюшу здесь... Здесь бы с ней и проститься... Да и вы знаете моё положение... самому отпеть в московском храме мне едва ли кто из настоятелей даст...

– Да знаю я твоё положение, но ты ходил, спрашивал, узнавал?... Может кто и разрешит, ты ж у них не служил... А у нас нельзя, отец, ты же понимаешь... Сам я подставлять храм не буду, не имею права. К владыке хочешь сходи, если он благословит...

– К владыке я едва ли попаду... Да и мне шоу не надо, я в этом придельчике тихо отпою - никто толком и не узнает, не подставлю я вас...

Настоятель опустил глаза и молча направился к выходу.

– Нет, - бросил он на ходу.

Елеб пошёл за ним.

– Да неужто я не заслужил, чтоб дочь мне отпеть! Мы ведь с вами из одной чаши причащались. «Христос посреде нас!» - сколько раз вы мне говорили за литургией... «И есть и будет!» - отвечал я. А Он есть... и Его нету, так получается? Ведь ничего такого я не сделал... Отец Константин! Ну как же это?

Настоятель всё убыстрял шаг. Уже подходя к крыльцу приходского дома, он обернулся, залезая в карман подрясника.

– На вот, отец, возьми на похороны...
– сказал он, протягивая пачку сторублевок, - и пойми... в часовне на кладбище хочешь - отпой... Это максимум, что я могу сделать.

– В часовне... Мы ж не там, совсем в другом месте хороним, за городом... Спасибо, конечно, но не надо мне этого... и денег ваших не надо!

Елеб развернулся и пошёл, не оглядываясь. Уже за воротами его догнал протодьякон.

– Слышь?! На, возьми...

– На хрен мне его сребренники!

– Возьми, говорю! С паршивой овцы хоть шерсти клок! Да тут и не только настоятельские... От меня ещё... Да бери ты!
– скомандовал Николай.

Отец Глеб взял.

– Спасибо... Денег-то совсем нет... Больше настоятель ничего не сказал?

– Про тебя - нет.

– А не про меня?

– Да так... Говорит: «А ещё меня спрашивают, отдам ли я сына в священники! Никогда в эту дерьмовую систему не отдам!» В общем, о своем как бы... Ты это... отец Серега из отпуска вернется, мы ещё денежек тебе соберем... Ну, держись, в общем...