Будь что будет

В первый же вечер она потащила его в подвальный клуб на улице Дофин. Перед входом прошептала ему на ухо, Прошу, не говори никому, что ты военный. Толпа молодежи благоговейно слушала вибрафониста, который исполнял головокружительный номер с четырьмя молоточками, затем музыку подхватил джазовый оркестр и стал аккомпанировать с оглушительным грохотом. Какая-то женщина замахала Мари, Мы тебе заняли место. Ее соседи подвинулись, чтобы Даниэль мог сесть, Мари их представила, но шум стоял такой, что он ничего не услышал. Он удивился, что она обнимается с этими незнакомцами, хохочет во весь голос над тем, что не трогает его, говорит о загадочных друзьях, называя их по имени, словно наводя тайные мостики, и курит без остановки ментоловые сигареты, ему было тошно от этой мерзкой музыки, если ее можно назвать музыкой, он чувствовал себя чужим в этом прокуренном подвале, но Мари так сияла и так восторгалась концертом, что он смирился. Она взяла его за руку, Знаешь, это был любимый клуб Тома, он приходил сюда каждый вечер, всех знал, и все его обожали. Не верится, что его больше нет, я все время жду, что он появится и скажет: «Это была дурацкая шутка, здорово я вас разыграл?» Ну как, тебе здесь нравится? А музыка понравилась? Даниэль помялся, выдавил улыбку, Немного непривычно.

– Мне тоже поначалу было непривычно, свинг я терпеть не могла, но скоро ты просто влюбишься, вот увидишь.

На следующее утро за завтраком он спросил Мари, как дела на восстановительных работах в церкви Сен-Мартен, разобрались ли с проблемами, Не знаю, я уволилась, с витражами покончено. Пора перевернуть страницу. Я занимаюсь живописью, как давно и хотела. Сейчас я три раза в неделю хожу на курсы к одному известному художнику, ну, может, не все о нем слышали, он принадлежит к Новой Парижской школе, знаешь такую?.. Он помогает мне выйти из ступора. А вообще я собираюсь работать у Магали, которую ты вчера вечером видел, у нее большая мастерская, она очень мне помогает, потому что рисует гораздо лучше, у нее сумасшедший талант и скоро будет выставка, а я до сих пор ищу себя.

Когда Даниэль предложил пойти на ужин к его родителям в Сен-Мор, Мари отказалась, От семейных ужинов меня мутит! Он настаивал, Они расстроятся, они же тебя так любят. Она в ответ, Мне правда не хочется, может, в другой раз.

Когда он вернулся, она спросила, о чем там говорили, Жалели, что не повидались с тобой, кажется, твоя мать волнуется о тебе. А еще они хотели знать, назначили ли мы дату свадьбы.

– Я не хочу замуж. Церковь, кюре, белое платье, свадебная показуха на двести гостей – нет уж, хватит этого цирка, а главное, я не хочу видеть отца, я вычеркнула его из жизни, я ему больше ни слова не скажу и не прощу за то, что он сделал с Тома, это он его убил своей бредятиной и тупыми принципами. Если мы когда-нибудь поженимся, это будет в мэрии, только мы и двое свидетелей, а потом выпьем в соседнем бистро, и точка. Только так. Я решила провести генеральную уборку в жизни и предупреждаю: ни на какие уступки я не пойду. Как только уступаешь, отказываешься от себя, стараешься угодить другим, а я, наоборот, считаю, что следует отстаивать свои убеждения и быть в согласии с собой.

Но Даниэль благоразумно решил не рассказывать Мари, что его родители пригласили на ужин и Жанну, которая очень страдала и боялась, что дочь решила порвать заодно и с нею: позвонив в витражную мастерскую узнать, как дела у дочери, Жанна обнаружила, что та уже два месяца там не работает, а также узнала от соседки, что Мари каждую неделю приезжает на могилу брата на кладбище в Сен-Море. Жанну глубоко ранило, что дочь даже не заходит повидаться, Я еще могу понять, что она злится на Мориса, но я-то чем заслужила такое обращение? Жанна дважды приходила на бульвар Бон-Нувель, но дверь ей не открывали, хотя в последний раз кто-то явно посмотрел в глазок, Что мне теперь делать?

– Мари злится на весь мир из-за смерти Тома, – объяснил Даниэль. – Лучше просто ждать, однажды она поймет, что ты всегда защищала Тома, надо лишь набраться терпения.

Во время своего короткого увольнения Даниэль столкнулся с неожиданной проблемой – Мари его предупредила, Только никому не говори, что ты в Сен-Сире, мои друзья терпеть не могут армию и военных.

– Интересно почему?

– Потому что они антиколониалисты, а французская армия защищает свои колонии и убивает тех, кто требует независимости.

– Это не так, и мне такой поворот не нравится.

– В кои-то веки я тебя о чем-то попросила, мог бы и уступить.

– Но что я им скажу?

– Не знаю, придумай сам. И бога ради, отрасти волосы.

Мари тревожилась напрасно, никто не интересовался Даниэлем – каждый вечер он ходил с нею по клубам Сен-Жермена, ее друзья приняли тот факт, что они вместе, он пожимал всем руки, стрелял сигареты, вопросов ему не задавали, и когда спрашивали, как у него дела, не ждали ответа. Многие даже не помнили его имени.

Вечером накануне его отъезда они оказались в подвальчике на улице Канет, где оркестр на эстраде играл диксиленд. Даниэль принес из бара три стакана водки с апельсиновым соком, поставил их на стол, один протянул Мари, другой Магали, которая тепло улыбнулась и сказала, Спасибо, Даниэль, очень любезно, я тебе еще должна за вчерашнее, нет-нет, я настаиваю, кстати, я так и не спросила: чем ты занимаешься? Мари отставила стакан, посмотрела на Даниэля, тот помедлил, Меня призвали в армию на полтора года, это долго.

– То-то мне показалось, что ты странный. И ты отправишься в Индокитай? У меня там мой парень, Серж, он физиотерапевт – нет бы сидеть спокойно, так этот дурень захотел пройти военную подготовку, и вот результат: оказался в Сайгоне. Я слышала, там настоящая война.

– Знаешь, мы ведь не выбираем, идем, куда пошлют.

Все повернули головы к эстраде – трубач заиграл соло.

– Обожаю эту музыку.

Даниэль так и не понял, насколько тесная дружба зародилась между Мари и Магали, – когда он приезжал в Париж на неделю, Мари оставалась с ним, но едва он возвращался в Коэткидан, она все дни проводила с подругой, хотя, как ни странно, разговаривали они мало. Они вместе рисовали. У каждой был свой угол в мастерской, но вернее было бы сказать, что Магали писала, а Мари смотрела, как пишет подруга. И старалась понять, откуда у нее столько вдохновения, когда сама она лишь ходит вокруг мольберта. Магали давно освободилась от пут фигуративной живописи, вступила на неизведанную территорию абстрактного экспрессионизма и обладала той свободой самовыражения, какой отчаянно пыталась достичь Мари, Почему я такая зажатая, такая стандартная? Ей казалось, что она топчется на месте, и уроки, которые она брала по вечерам три раза в неделю, не помогали.

– Дай себе волю, не старайся что-то воспроизвести или интерпретировать, не раздумывай над каждым мазком или линией, пусть рука движется сама. Просто освободи руку.

Мари завораживала эта молодая женщина, которая рисует столь блистательно, каждый день совершает поразительные открытия, а сама она беспомощно буксует. Магали была счастлива, ее согревало восхищение в глазах подруги, ее радовало, что она наконец-то добилась признания и может давать советы человеку, который считает ее великой художницей.

Однажды вечером Мари и Магали заметили Марти, галериста с улицы Генего, который проводил ночи в клубах на Сен-Дени, – тот как раз переходил улицу Мазарин, не глядя по сторонам, и чуть было не угодил под такси. Бледный Марти сел с ними на террасе кафе, заказал двойной виски и не мог вымолвить ни слова, пока не допил свой стакан и не заказал второй, У Форстера случился пожар, все сгорело из-за брошенного окурка, все его картины превратились в пепел, два года работы пошли прахом, для него это трагедия, а для меня – катастрофа, его выставка должна была открыться в начале следующего месяца, художник, который сейчас у меня выставляется, не может продлить сроки, его ждет вернисаж в Брюсселе, а галерея не должна оставаться пустой!

– Ну так выставь Магали, – предложила Мари.

– Ты серьезно? – откликнулся Марти. – Ей всего двадцать четыре! Никто ее не знает, ни одна галерея не выставляет неизвестных, а я даже не в курсе, что она пишет.

– Приходи к ней в мастерскую, ее живопись как раз в духе твоей галереи. Тебе повезло, у нее достаточно полотен, чтобы заполнить экспозицию.

Марти осушил второй стакан, чувствуя нечто среднее между опьянением и отупением, – в нормальном состоянии он никогда бы не сказал, Ладно, идем, хотя слабо верится, что она на уровне. Марш-бросок до квартиры Магали привел его в чувство, он изучил ее живопись, просмотрев все картины, Да, неплохо, что-то в них есть, и нерв, и довольно оригинально, никто бы не подумал, что это ты написала, но я не могу рисковать – ни одна галерея не выставляет женщин.