Будь что будет

Утром двадцать пятого декабря Морис Вирель целый час принимал горячую ванну, побрился, решил, что неплохо выглядит, надел серый костюм, который его стройнил. Спускаясь по лестнице, он учуял приятный запах жарящейся индейки и зашел в бильярдную, где стояли полки с коллекционными книгами, унаследованными от отца-библиофила. Сам Морис почти ничего не читал, кроме нескольких книг Сименона в отпуске, но теперь, когда он вынужденно вышел на пенсию, у него появилось время многое наверстать, сделать то, что раньше не успевал, – путешествовать, совершить кругосветное плавание, но сначала уладить дела с преемником. Он решил предложить Даниэлю занять его пост в банке и возглавить дом шампанского, Жанна согласилась, но нужно было дождаться подходящего момента, чтобы об этом переговорить, сначала же убедить Мари – не хотелось бы, чтобы в его кресло уселся чужак, однако прежде, чем передать факел, Морис должен привести себя в форму и с утра заглянуть в банк, дабы показать, что патрон вернулся. Жанна разложила на полке около пятидесяти номеров «Маяка». Они с Мадлен были членами литературного совета, который отбирал тексты, предлагаемые Ле Гоффом, и относились к своей роли очень серьезно, внимательно читали стихи и статьи для публикации, писали заметки, спорили, и Ле Гофф их слушал, потому что они воспринимали текст с точки зрения читателя, а не специалиста, и именно эта спонтанность, этот эклектизм приносили журналу успех – там находилось место и для новых авангардных течений, часто заумных и непонятных, и для более классических известных поэтов. Это, безусловно, стало лучшей инвестицией Жанны, – разумеется, она тратила деньги, каждый год выписывая чек, чтобы пополнить кассу, но это было ничтожно мало по сравнению с прибылью. Когда они ужинали у друзей, встречали знакомых или приходили на коктейли в Динаре, о чем заходил разговор? О банке? Никогда. О доме шампанского? Изредка. Все говорили с ними о «Маяке», поздравляли с тем, что они щедрые и неутомимые меценаты, благодаря которым можно узнать новые имена или заново открыть старые, читать всех этих иностранных писателей – японских, сенегальских или чилийских, – о которых иначе никогда бы не услышали и которые теперь стали знаменитыми. К тому же был один верный признак: крупные издатели наперебой предлагали приобрести журнал и были готовы платить умопомрачительные суммы за это убыточное предприятие. Однажды Морис дрогнул, услышав цену, но Жанна ответила однозначно, Ни за что! Скажи им, что если я захочу, то сама его куплю. Морис так и не понял, почему такое значение придают журналу со смехотворным оборотом, в то время как оборот его банка был колоссальным. Он полистал последний номер, прочел стихи какого-то португальского поэта, на редкость занудные. Он не любил поэзию, ладно еще когда стихи положены на музыку, как у Шарля Трене или Эдит Пиаф, это приятно, но без мелодии чего-то не хватает, а может, он сам не очень восприимчив. Он поискал номер, посвященный Тома, взял в руки. Так получилось, что у него не нашлось времени или желания его прочесть. Тома – причина его бед, семейного разлада. Если бы он предвидел катастрофу, он бы плюнул, и этот дурачок сделал бы карьеру «проклятого поэта» в Сен-Жермен-де-Пре. И все-таки нет, это было бы глупо и малодушно и противоречило бы тому, во что Морис всегда верил. Мужчин воспитывают не так, как девушек.

Морис уселся в кресло, прочитал вводную статью, написанную Эженом Ле Гоффом, где тот возносил стихи Тома до небес, – удивительно, как это он их разгадал и объяснил… А вдруг Тома действительно был гением? А сам Морис промахнулся по всем статьям? А вдруг сын стал проклятием отца? Морис взял сигарету и начал читать «Кем я был, пока не узнал тебя?». Тут в библиотеку зашла Жанна, Ты с ума сошел, Морис, тебя и на две минуты нельзя оставить, чтобы ты не наделал глупостей, – ты бы еще сигару закурил. Немедленно потуши сигарету. Морис раздавил сигарету в пепельнице, Я читаю стихи Тома, никогда их не читал. Неплохо, весьма неплохо.

Ясным и теплым рождественским днем Даниэль, Мари и Тома вышли из такси, которое привезло их к владениям Вирелей в Сен-Море, у каждого – две сетки с подарками; они заметили Мадлен и Янсена, которые шли пешком, тоже с подарками. Им открыла Жанна. Последовали объятия, восклицания, восторги по поводу чудесной погоды, рождественских подарков и радости, которую они принесут, Представляешь, что опять учудил твой отец? – спросила Жанна. Только что этот сударь прикурил ментоловую сигарету, я ему все высказала, и он извинился. Главное, ничего ему не спускать, даже сегодня, доктор категорически запретил табак и алкоголь.

Они зашли в дом, сняли верхнюю одежду и направились в гостиную, чтобы положить подарки под елку. Мари проследовала в бильярдную и подошла к камину, где в кресле времен Людовика XIII сидел отец; его рука свисала с подлокотника, номер «Маяка» лежал рядом на ковре. Морис Вирель был неподвижен, голова его запрокинулась, рот искривился, широко раскрытые глаза уставились в потолок.

Мориса Виреля похоронили пять дней спустя на кладбище Рабле в Сен-Море, в семейной усыпальнице, где он воссоединился со своими родителями и сыном. Поскольку церемония проходила между Рождеством и Новым годом, близкие опасались, что провожать его в последний путь придет мало людей, но церковь Святого Николая оказалась полным-полна. Слухи о семейном раздоре смолкли, когда все увидели Мари в глубоком трауре и ее сына, который держал мать за руку, к тому же лицо Мари застыло от горя, и она кивком благодарила близких, которые пришли выразить соболезнования.

Даниэль подошел к родителям, которые ждали его в конце аллеи, Папа, можно с тобой поговорить? Они отошли в сторону. Хорошая была церемония, сказал Янсен, очень трогательная.

– Я ухожу. С Алжиром всё. Толку от меня мало, ты сам это говорил, я не слишком компетентен и не стремлюсь к этому, я не создан для такой работы. Так что подаю тебе прошение об отставке.

– Но нельзя уйти так вдруг. Сейчас ты мне там нужен. Даже если твои результаты не ахти, заменить тебя некем. Останься хоть, пока Алжир не получит независимость. Полгода – не так уж долго. Теперь и начнется серьезная работа.

– Прости, но нет, пора перевернуть страницу. Я поеду в Алжир уладить несколько дел, организую переезд и вернусь.

* * *

Арлена чувствовала себя загнанной в угол – иначе описать свое состояние она не могла. Она оказалась перед неожиданным выбором. Вернувшись во Францию в конце декабря после первого подземного взрыва на полигоне в Ин-Экере, она надеялась спокойно провести заслуженные рождественские каникулы, но Пьер умудрился испоганить ей жизнь. Как обычно, предполагался праздничный семейный обед. Вот только Арлена и Пьер – не настоящая семья, и до сих пор им удавалось сохранять видимость. Ради Лорана. Чтобы он чувствовал, будто у него, как и у товарищей, есть родители, которые друг друга любят и понимают. Улыбаются и смеются. Арлена и Пьер всегда вместе отмечали его день рождения. Собирались по любому поводу и без повода, чтобы развеять воскресную скуку, и так у них это здорово получалось, что Лоран удивлялся, почему они не живут вместе, раз так хорошо ладят. Но в этом году Пьер откопал топор войны и объявил, что так больше не пойдет, не было уговора, чтобы Вивиан постоянно сидела с их сыном, она должна помогать, только когда Арлена уезжает по делам больше чем на неделю, чтобы не оставлять Лорана надолго у соседей. Но поскольку Арлена проводит в Сахаре долгие месяцы, Пьер потребовал передать ему опеку над сыном. Если Арлена согласится, она получит право свободного посещения, как у него, будет выплачивать те же алименты, что и он, хотя зарабатывает намного больше, и они продолжат вместе отмечать праздники. Если она откажется, Пьер обратится в суд. Он посоветовался с профсоюзным юристом, и тот заверил, что у него хорошие шансы выиграть дело.

– И ты мне заявляешь это в канун Рождества?

– Говорю, когда могу. Тебя все время нет, Вивиан я вижу чаще. Я оставил опеку тебе, потому что ребенку нужна мать, а ты все переложила на Вивиан, но ведь она его прабабушка, а я отец. Такого уговора не было. В прошлый раз ты пропустила его день рождения, я видел в тот день твою мать, и даже она сказала, что ты перегибаешь палку.

– Я тут ни при чем, у меня такая работа, я ничего не решаю. Я инженер в КАЭ, это часть моих обязанностей, у мужчин такой проблемы нет, детьми занимаются жены, а меня может выручить только Вивиан. Меня и так не продвигают по службе, а если я откажусь от командировки, меня уволят и я буду перебирать бумажки в каком-нибудь кабинете.

– Ты думаешь только о себе. Лоран переходит в шестой класс, ему нужно, чтобы кто-то постоянно им занимался, проверял бы уроки по вечерам, а ты за год ни разу не сходила к его учителям. Вивиан прекрасно управляется с хозяйством, но Лоран должен быть под присмотром, и я заберу его к себе, если ты не вернешься во Францию.

– Ну конечно! Объясни-ка мне, как ты будешь им заниматься, если сам работаешь по ночам, ложишься спать, когда другие встают, и уходишь на работу, когда Лоран возвращается из школы? Очень любопытно, что скажет судья.

Канун обеда, на котором вся семья собирается у Ирен, – не лучший момент, чтобы развязать войну, которая причинит боль им обоим, Ладно, потом поговорим. Арлена была убеждена, что за юридическими притязаниями Пьера кроется что-то другое – запоздалое сведение счетов, а может, месть. Она не могла определить, что именно. Не мешало вспомнить случай, который произошел Четырнадцатого июля.

Накануне Пьер взял отгул, и они вместе с Лораном отправились к мэрии Тринадцатого округа – мальчик впервые в жизни уезжал один на три недели в летний лагерь, и они волновались не меньше, чем он. Автобус тронулся, родители махали вслед, стараясь сохранить веселый вид. После отъезда мальчика Пьер предложил Арлене выпить кофе и пригласил на завтрашний праздник – она согласилась без задних мыслей. Они встретились на балу пожарных на площади Гамбетта вместе с типографскими друзьями Пьера, всю ночь напролет танцевали рок-н-ролл и ча-ча-ча, перебрали сангрии, и Арлена забыла, что плохо переносит алкоголь. Под конец медленного фокстрота он сказал ей, Может, пойдем ко мне? Она расхохоталась, бросилась ему на шею, и они провели ночь вместе. И следующую ночь, и еще одну. Как влюбленные, встретившиеся после долгой разлуки, они наслаждались минутами счастья и избегали взрывоопасных тем. Это продлилось тринадцать дней. Как-то вечером Пьер задал дурацкий вопрос, Что мы теперь будем делать?

– А что мы должны делать? – ответила Арлена. – Ни ты, ни я не изменились. Так что давай хоть на этот раз постараемся не переругаться.

– Можно попробовать все заново. Ради Лорана. И ради нас.

– Ты знаешь, кем я работаю. И снова уезжаю в октябре, потому что мы готовим подземный взрыв.

Пьер надолго задумался, допил пиво, Ты права, мы не будем ругаться. Так они расставались, отдалялись друг от друга, снова сходились – каждый раз с ощущением непреодолимой пропасти и пустоты. И всегда кто-то из них задавался вопросом: «Сколько еще мы так протянем?»

Но на этот раз Пьер всерьез осложнил ей жизнь, Арлена не могла отделаться от мысли, что он использует сына, чтобы заполучить мать. В конце рождественского обеда она шепнула ему на ухо, Предупреждаю, все кончено, я не поддамся на шантаж.

В начале года Арлена села в аэропорту Орли на самолет «Каравелла», направлявшийся в Регган. Как обычно, сотрудники КАЭ и смежных компаний расположились в хвосте. Через десять минут они приземлились в Бурже, где на борт поднялись военные, которые выходят при посадке в столице. Арлен читала отчет, когда услышала голос, Ну надо же! Какими судьбами? Она подняла голову и увидела Даниэля – тот стоял в проходе у ее кресла.