Будь что будет
Шрифт:
– Не получится, завтра утром важное совещание. Целая гора дел.
– Только скажи: ты хочешь со мной увидеться?
– Конечно.
– Куда тебе можно позвонить?
– На работу нежелательно, лучше домой. – Она достала из сумочки блокнот, написала на листке номер и протянула ему. – Днем не звони, только после восьми вечера, и, если подойду не я, вешай трубку.
– Я вернусь, как только смогу, и приглашу тебя на ужин, нам столько нужно друг другу сказать.
– Только не торопи меня, дай мне время, я не была готова тебя увидеть, все как-то неожиданно, – понимаешь, у меня жизнь расписана по часам, работы тьма, я подменяю заболевшего коллегу. Часто езжу в провинцию, у нас не хватает людей, и сейчас мне нельзя давать слабину – вполне вероятно, что скоро я наконец-то получу повышение. А по вечерам меня ждет вторая работа: я занимаюсь домом, Лораном, проверяю уроки,
– Все будет так, как ты захочешь и как сможешь. Давай увидимся в воскресенье, когда у тебя будет время.
Только через месяц Даниэль увидел Арлену. Когда он звонил ей (после восьми вечера, как и условились), то часто слышал мальчишеский голос, Алло?.. Алло, кто это? И вешал трубку. Потом он начал звонить позже, и ему удалось поговорить с Арленой, на вопросы о работе она отвечала уклончиво, Да, все в порядке. А когда она спрашивала о его службе, он тоже особо не распространялся. И никак не мог понять, то ли Арлена торопится, потому что заканчивает очередной отчет на завтра, то ли развешивает белье, то ли просто не хочет с ним говорить. На воскресенье, когда она должна была освободиться, пришелся день рождения одной из ее племянниц – семейный праздник, пропустить который Лоран никак не хотел, тем более что там будет Пьер.
– Вот как! А почему он тоже приходит? – удивился Даниэль.
– Так уж повелось, мы собираемся на каждый праздник. У меня три сестры с мужьями и детьми, мы часто отмечаем дни рождения. Лорану очень важно чувствовать, что у него есть семья, Ему нравится, когда мы все вместе, и я не хочу лишать его кузенов и кузин.
Вопреки опасениям Даниэля, Арлена не водила его за нос, она просто не знала, как вести себя с этим ожившим призраком, ведь ей было так трудно избавиться от него после разрыва. Утром ей кажется, что их встреча – это большое везение, прекрасная возможность, а вечером – что нельзя вернуть все как было, по мановению волшебной палочки, так бывает только в кино. Иногда в ней закипает давний гнев, как тогда, когда он бросил ее ради Мари, но, оглянувшись назад, она говорит себе, что от той девчонки ничего не осталось. Понадобилось бы чудо, а она уже не в том возрасте, чтобы верить в чудеса, они оба – приземленные взрослые и стали на двенадцать лет старше.
Две недели Даниэль не звонил, и Арлена уже решила, что он передумал встречаться. И когда он связался с ней – Мне пришлось срочно вернуться в Алжир, – она забыла о своих опасениях, и в одно дождливое воскресенье они оказались в ресторане в Булонском лесу. Усевшись напротив него, она помолчала, сделала глубокий вдох, собирая разбросанные осколки своего мужества, и наконец проговорила, Знаешь, я много думала, ничего серьезного между нами быть не может.
– Почему?
– Потому что мне тридцать три, я слишком взрослая, чтобы заводить роман с женатым мужчиной, и вдобавок у тебя ребенок и жена, которую я знаю с детства. Причина в этом. Если мы будем встречаться, то как друзья. Договорились?
– Конечно.
Лучше подстраховаться, думала она, пока официант наливал Даниэлю помероль на пробу, Отлично, сказал тот. Их первый обед прошел немного необычно – оба не могли рассказать о своей настоящей работе. Об электричестве в Сахаре Арлена знала не больше, чем Даниэль – об алжирском железнодорожном транспорте. О семьях говорить не хотелось, это звучало бы упреком, так что приходилось выкручиваться, и в начале обеда беседа сводилась к новостям искусства и кино, потому что политикой они не интересовались, – однако времени ходить в кино или на выставки у них было мало. Они быстро наловчились огибать подводные камни, говорить обо всем и ни о чем, о тысячах общих воспоминаний, о Сен-Море или Динаре, о детстве, память о котором хранится глубоко внутри, но поговорить о нем не с кем, о войне (по-настоящему они узнали о ней, только когда она закончилась), о своей учебе в спартанских условиях, когда всего не хватало, и о мире, который так быстро изменился, о лицейских друзьях, которых они потеряли из виду, и о тех, кого встретили снова, а если они замолкали, то не потому, что больше нечего сказать, – им нужно было осмыслить, сколь многое их связывает. Единственное разногласие возникло, когда Даниэль попросил счет, и Арлена вмешалась, Нет, это я тебя пригласила, или платим пополам. Она достала из сумочки чековую книжку,
и Даниэль забрал счет, Давай не будем спорить, на этот раз приглашаю я, потому что мне это в радость, а в следующий раз пригласишь ты.За третьим обедом разговор зашел о Тома, настоящем, – его самоубийство до сих пор не давало им покоя.
– Он часто мне снится, – призналась Арлена. – То есть кажется, что это он, но все расплывчато, он сидит в сияющем ореоле, читает сложенный вдвое лист бумаги, а я хожу вокруг него в темноте, пытаюсь приблизиться, спотыкаюсь, зову, но он не слышит.
– А я все время себя спрашиваю: как же я ничего не заметил? Ведь мы были так близки. Я не подозревал, что он такой ранимый, я корю себя за то, что оставил его, когда он больше всего нуждался в помощи, за то, что не оказался рядом в нужный момент. А иногда просто вздыхаю и говорю себе, что это ничего бы не изменило, такова его судьба, избежать ее было невозможно.
– Знаешь, что убило Тома? Все думают, будто он боялся отцовского гнева за то, что его поймали со шпаргалкой на экзамене, но на отца ему было плевать – нет, он сломался, когда понял, что не нужен мне, потому что мы с тобой вместе. Тома был влюблен в меня, а я не придавала этому значения, решила, что это юношеское увлечение, я не поняла, насколько сильна была его любовь, и когда он узнал о наших отношениях, то воспринял это как ужасное предательство со стороны самых дорогих людей. Этого он не смог перенести.
Воцарилось бесконечное молчание. Тома ушел почти пятнадцать лет назад, но по-прежнему был здесь, Раз уж мы об этом заговорили, должна признаться, что две вещи до сих пор у меня поперек горла: во-первых, то, что меня не упомянули в истории про Тома, когда «Маяк» выпустил о нем специальный номер, хотя именно мне он посвящал стихи, – ни слова, вообще ничего, и я почувствовала себя униженной, а во-вторых, мне так и не вернули тексты, которые я тебе отдала, хотя ты обещал.
– Я этим займусь, – сказал Даниэль с ободряющей улыбкой человека, который скрывает тревогу.
Он был уверен, что Мари снова воспротивится, пусть даже со дня выпуска того злополучного спецномера прошло двенадцать лет. Арлена оставалась в их семье запретной темой, ее имя не упоминалось, даже когда они приглашали лицейских друзей на ужин и вспоминали бывших одноклассников. Может, обида уже поутихла, думал Даниэль, лежа в постели рядом с мирно спящей Мари, и ей будет все равно, хотя очень сомнительно. И тут в ночи забрезжил слабый огонек, робкий и неуверенный.
Две недели назад во время семейного обеда Мадлен упомянула о проблемах «Маяка», который сдавал позиции из-за конкуренции с более современными журналами, да и сам Ле Гофф уделял ему меньше внимания из-за заседаний в Академии и своих литературных салонов. Нужна свежая кровь, объяснила Мадлен, нужно дать место другим художественным формам и общественным наукам, идти в ногу со временем, обновить стареющую редакцию, журнал теряет читателей каждый квартал, мы с Жанной завалены работой и не справляемся, а вы, молодежь, не хотите ли нам помочь? Но у нового поколения хватало своих забот, не было ни времени, ни желания читать последние номера, и вообще оно считало, что издавать такой журнал – это подвижничество и удел тех, кому больше нечем заняться.
Даниэль позвонил матери, Я обдумал то, что ты сказала о журнале, и у меня появилась мысль: почему бы не вернуться к истокам? Можно издать памятный выпуск о Тома через пятнадцать лет после его смерти, чтобы расшевелить аудиторию, – поговорить о том, каким человеком он был, расспросить одноклассников, какие воспоминания они сохранили, как относятся к его поэзии сегодня, я могу составить список, у кого взять интервью.
– Прекрасная идея, – сказала Мадлен. – Я позвоню Ле Гоффу и поговорю с ним.
Сложнее всего оказалось свести Ле Гоффа и Арлену, словно это были министры с перегруженным расписанием и целым ворохом непредвиденного и срочного. На неделе Арлена никак не могла освободиться, каждый день был забит под завязку, она выходила из дома в семь тридцать, чтобы отвести Лорана в школу, и редко возвращалась раньше восьми вечера, забрав сына у бабушки. На носу была следующая поездка в Сахару, объем работы зашкаливал, единственными свободными днями были выходные, точнее, воскресенье, но оба выходных оказались заняты у академика, который давно согласился участвовать в литературных салонах в провинции и отменить это не мог – его ждали, и он не хотел огорчать читателей. Даниэль с тревогой считал дни до второго апреля, даты отъезда Арлены в Алжир, но, позвонив ей, он почувствовал, что ее голос изменился, стал резким. Что-то случилось? – встревожился он.