Цейтнот

— Ты мне не мешаешь, — покачал головой Клинт. — Но если не хочешь, то я не заставляю.

Она кивнула, напряжённо смотря на него, всё ещё закрывая рукой дневник. Будто в нём хранилось нечто важное и запретное для него. Краем глаза, уже уходя, он заметил, как Ванда облегчённо выдохнула, будто одно лишь его присутствие причиняло ей дискомфорт.

Чем дольше Клинт смотрел на Ванду, тем сильнее он недоумевал. Она была с ним холодна, не так как в первые дни своего пребывания в этом доме, но былое доверие между ними словно бы пошатнулось. Она боялась лишний раз взглянуть на него, как делала это раньше. Старалась не говорить с ним, не тревожить по мелочам, и в такие моменты Бартон сильно скучал по прежней Ванде. По её оскалу дикой волчицы, по её смеющимся от его шуток глазам. Она старалась быть сдержанной наедине с ним, будто скованная цепями по ногам и рукам, и это слишком сильно бросалось в глаза. Клинт замечал странное поведение девушки, и его это беспокоило.

Она всё чаще стала проводить время в одиночестве. Старалась отделать от домашних дел побыстрее, чтобы засесть где-нибудь в укромном местечке с дневником один на один. Клинт видел, как она остервенело исписывает девственно чистые листы, а потом, опомнившись, оглядывается по сторонам, проверяя, нет ли кого поблизости, кто мог бы нарушить её покой.

Клинту казалось, что она его избегает. Да что уж казалось! Она действительно его избегала. Опускала взгляд в пол, когда он смотрел на неё, словно стесняющаяся девчонка, на которую впервые посмотрел парень. Отделывалась от него парой тихо сказанных небрежных слов и исчезала где-то в дебрях дома, и Бартон становилось неприятно. Его избегали, а это мало кому придётся по вкусу.

Ванда бродила по участку живой тенью, держа на руках Нейта, пока Лора готовила ужин. Что-то шептала ему, баюкая и улыбаясь, целовала полулысую, покрытую пухом голову. И смеялась, звонко и чисто, глядя на то, как он трясёт в воздухе ручками. У Клинта сердце замирало, когда он ловил этот момент. Было в этом что-то до дрожи притягательное, что-то очаровательное в том, как Ванда держит его сына, как гладит его лицу, как прижимает к своей груди. Что-то внутри у Бартона переворачивалось от этого зрелища.

Он ощущал себя покинутым. Раньше Ванда помогала ему с ремонтом: красила стены, носила инструменты, да просто могла сидеть рядом, и они болтали о чём-то своём, о каких-то малоинтересных мелочах. Ванда, сидя на досках, болтала ногой, смотрела на него из-под полупушистых ресниц, и этот взгляд колол его спину тысячью невероятно острых игл. Это был взгляд восхищения. И Клинт это нравилось. А к хорошему быстро привыкаешь.

Он звал её с собой, боясь опуститься до жалких уговоров, и она нехотя шла. Испуганная, затаившаяся, робкая. Она сидела в углу, прижав к подбородку колени, наблюдала за тем, как он забивает гвозди, думала о чём-то своём личном, а Клинт, исподтишка глядя на неё, вспоминал их поцелуй. И в голове всплывали слова Наташи, грубые, разоблачающие, правдивые. Бартон всё пытался уловить в воздухе влюблённость, исходящую от меланхолической Ванды, вглядывался в её лицо, анализировал движения тела, ловил во взгляде несуществующие эмоции. Смотрел, глаза себе чуть ли не дыр стёр, но никак не мог понять, правда ли это. Действительно ли она в него влюблена?

— Ты так часто заполняешь свой дневник. Тебе нравится?

Ванда замерла, словно бы оглушённая, глаза её заметались по помещению, и молчание длилось непозволительно дольше, чем могло бы.

— У меня задание от психотерапевта. Я пишу эссе.

— На какую тему?

— Ответственность.

— И что же ты уже написала? — Клинт на неё не смотрел, изредка прекращал долбить молотком по стоически прямым гвоздям, чтобы слышать, что говорит Ванда. Но не надо быть гением, чтобы понять, что ей абсолютно не хотелось ему говорить о своих мыслях. Будто бы они какие-то неправильные, тёмные, постыдные.

— Ответственность — это дар, потому что он дан не всем. Мы держим ответ не только перед другими людьми, но и перед самими собой. Мы даём себе обещания, и мы должны их сдерживать. И ответственность нам в этом помогает, — было видно, с каким трудом Ванде даются эти слова, будто она придумывает их на ходу. У Клинта было такое чувство, что он читает школьное сочинение Купера. — Любое наше действие влечёт за собой определённые последствия. И если бы мы не несли ответ, то мир бы захватил хаос.

— В чём ты ответственна? — поинтересовался у неё Клинт.

Ванда запнулась, не ожидая такого вопроса. Стушевалась, задумчиво кусая губы.

— Жить за двоих — за себя и за брата. Не подводить его и делать всё, чтобы его смерть не была напрасной. Вот, например, ты чувствовал ответственность за меня, когда Пьетро заслонил тебя от пуль. Почему? Потому что он отдал свою жизнь за тебя, оставив меня одну. И тебя гложила совесть, заставляя страдать. Ты не мог не прийти ко мне.

Слова Ванды больно резануло его по сердцу, хотя Клинт считал, что уже смирился со смертью Пьетро. Рука задрожала и молоток с грохотом опустился на пол, всего лишь в паре миллиметров от гвоздя.

— Мы за всё в ответе. Я — за разрушенные города, убитых людей, созданного Старком Альтрона. Здесь же тоже моя вина. Ты — за свою семью, детей, этот дом…

— За тебя.

Губы у Ванды дёрнулись, смыкаясь.

— Люди ответственны за свою любовь. Они влюбляются, дарят её другим, влюбляют в себя, а потом бросают тех, кого они любили, предают. Забирают чужие сердца. Влюбляясь, мы несём ответ за свои чувства, ведь они могут причинить боль другим людям.

Бартон нахмурился и обернулся, но Ванда тут же перевела взгляд с него на свои руки. Было в её словах что-то весьма говорящее, откровенно-обнажённое. И Клинт вдруг разозлился, ему хотелось, чтобы Ванда призналась ему, сказала всё начистоту, а не кидалась в него обличающими, приторно абстрактными словами.

Клинт хотел прочитать её дневник.

Он слишком часто мозолил ему глаза, чтобы о нём даже не вспоминать. Ванда не всегда носила его с собой, Бартон знал, что она хранит его на второй полке прикроватной тумбы. Блокнот был слишком запоминающимся: ярко-малиновая обложка была словно тряпкой для быка. Пухлая тетрадь, возможно, хранила самые сокровенные мысли Ванды, и именно их Клинт и хотел знать. Однажды девушка забыла в машине свою сумку, и Клинт знал, что в ней лежит этот чёртов дневник и соблазняет его одним лишь своим гипотетическим присутствием. Ванда вернулась за сумкой минут через пять, и Клинт столкнулся с её испуганными глазами. Она наверняка подумала, что он возьмёт его пролистать. Будто чувствовала. Но Бартон слишком сильно уважал чужое право на личное пространство, чтобы просто так взять и влезть Ванде в душу.

Клинт всю голову себе сломал, пытаясь придумать, как вывести Ванду на чистую воду. Ему казалось, что это жизненная необходимость, без правды он обойтись не сможет. И когда Ванда отказывалась с ним говорить, предпочитая увиливать, то желание разобраться у Бартона лишь усиливалось.

Ванда не решалась подходить к нему ближе, чем на расстоянии вытянутой руки, и ему казалось, что с каждым днём дистанция всё увеличивается и увеличивается. И его это задевало, будто она намеренно сводила их общение на нет. Словно он в чём-то провинился перед ней, хотя Клинт и понимал, что Ванда пытается держаться на безопасном расстоянии, потому что — если, конечно, она действительно в него влюблена, в чём Бартон ещё не был уверен, — боится выдать себя.

Но сколько бы она не старалась сдерживаться, её выдавали несущественные мелочи, на которые раньше бы Клинт просто не обратил внимания. Ванда могла зависнуть на несколько секунд, скользя липким взглядом по его торсу, когда он переодевался на озере. Пыталась не смотреть на него, когда он вытирался полотенцем. Усиленно отводила взгляд, развлекая на берегу Лилу, когда он, мокрый, проходил мимо. Пожирала его взглядом, делая вид, что не ему предназначается этот влюблённо-восхищённый вздох. Но кому ещё, разве что Куперу.