Цейтнот

Обоим страшно не хватало воздуха, но Ванда не собиралась даже останавливаться. Ей нравилось это ощущение, от него кружилась голова. Она сходила с ума от вкуса чужих губ, от движений чужого языка у себя во рту, от прикосновений к коже. Ей не хотелось отпускать Клинта, даже если бы он сейчас её оттолкнул, то она бы всё равно от него не отстала. Он будто разбудил в ней что-то дикое и неукротимое.

Клинт бы сейчас её не оттолкнул, слишком сильно он хотел сам её поцеловать, слишком неглубоко он спрятал свои чувства. Слишком сильно Ванда в него вцепилась, чтобы с лёгкостью можно было бы её оттолкнуть. Её губы были податливые и мягкие, он помнил, что в прошлый раз они были сухие и от Ванды пахло пуншем и Лориным платьем, которое она надела когда-то на их самое первое свидание. Он помнил это, и в сердце что-то незримо всколыхнулось, когда он увидел Ванду в этом чёртовом коралловом платье его жены.

Ванда повалила его на пол, и Клинт больно ударился затылком о половицы, хватая девушку за зад, невольно задирая лёгкую ткань юбки, касаясь запретных участков кожи. Он, словно ошпаренный, одёрнул руки, растерянно перебирая пальцами в воздухе, не зная, куда их пристроить. Ванда целовала его, нет, они целовались, оба, жадно и жарко, будто наконец-то дорвались до запретного. У Бартона мурашки протоптали уже не тропы, а карьеры, не только на спине, но и от затылка до мочек ушей и кончиков пальцев. Клинт в последний раз так целовался на собственной свадьбе. Долго, с чувством, почти задыхаясь, расцеловывая собственные губы чуть ли не до мяса.

Ванда переплела их пальцы, и Клинт перевернулся, подминая её под себя. Они наконец-то отцепились в губах, но тела соприкасались, и даже сквозь одежду обоим было горячо и восторженно возбуждающе. Ванда тяжело дышала, губы её были искусаны до багровой красноты. Клинт посмотрел на неё словно другим взглядом, не друга, а мужчины. Ванда была очень красива, чертовски привлекательна. Его взгляд так и порхал по её телу, по вздымающейся груди, по стройным ногам, по бёдрам, едва прикрытым юбкой.

Он смотрел на неё и не мог налюбоваться, удивлялся, как раньше не придавал этому значение, как не замечал очевидного. Ванда была очаровательно прекрасна в своей стеснительной улыбке, в счастливо распахнутых глазах, в которых читалась откровенная радость. Клинт провёл языком по своим губам и заправил Ванде волосы за ухо. Она замерла, перестав улыбаться и, кажется, дышать. Будто подумала, что он сейчас поймёт, что сделал, и начнёт её отчитывать.

— Пойдём наверх?

***

Оба здраво рассудили, что лежать в кровати и целоваться — это не измена. Оба понимали, что даже самая безобидная мысль об этом уже преступление, но сопротивляться было выше их сил. У Ванды перед глазами то и дело маячила Лора, с осуждением грозила ей пальцем, но Ванда отмахивалась от неё, пытаясь раствориться только в губах чужого мужа. Клинт резонно, по-мужски, отметил, что дальше поцелуев дело уж точно не дойдёт, а если и не дойдёт, то простительно. Лора в его голове обиженно тёрла слезящиеся глаза, и губы её дрожали, но Ванда была слишком реальна, чтобы ей отказать.

Ей нравилась тяжесть мужского тела и то, как бархатом расцветала его кожа на спине, когда она задирала футболку. Оба уже перестали чувствовать собственные губы, словно они были обколоты лидокаином, но продолжали целоваться, будто одержимые. Ванда всё не могла поверить в то, что склонила Клинта к этому, что заставила забыть о принципах. Было стыдно, но об этом можно было подумать чуть позже. Вдоволь настрадаться можно и потом. Всегда успеется.

Всего лишь поцелуи, усмехалась Ванда, а у самой в животе порхали взбесившиеся бабочки, и, когда Клинт стащил с себя футболку, она даже не подумала его остановить. Любовалась чужим телом, принадлежавшим чужой женщине, касалась его, пробегалась пальцами по торсу, расстёгивала ремень. Даже не пискнула, разве что застонала от удовольствия, когда Клинт стаскивал с неё трусики. Даже не подумала напомнить себе, что он женат, когда голова Бартона исчезла между её ног.

Клинт не подумал о защите, когда спешно избавлялся от брюк. Даже не вспомнил о жене и детях, когда срывал с исцелованных до крови губ Ванды своё имя. В голове была только Ванда и её стоны, только её тело и кожа, только её горячее тесное нутро, обхватившее его так крепко, что он вскрикнул ей в ухо, заставив изгибаться ему навстречу. В мыслях были только энергичные движения да поцелуи сквозь забытое дыхание. Внутри всё скручивалось от возбуждения, трения, жара. У Клинта в голове стучали молоточки и сердце билось так быстро, что он даже испугался, как бы его не хватил удар.

Он бурно излился на простыни и осел грузом, чувствуя своей грудью её. Упругую, мягкую, с затвердевшими от его прикосновений сосками. Он весь взмок, отлипнуть от кожи Ванды было просто нереально, она пахла так по-особенному нежно, что он готов был дышать ею вместо воздуха. Его всё ещё крыло волнами от шеи до пяток, скручивало ноги, будто бы ошпаривая кипятком, но он всё же перекатился на спину, позволяя Ванде отдышаться.

Клинт всё никак не мог набрать полную грудь воздуха, все лёгкие себе изодрал, пока не понял, что так выглядит старость. Усмехнулся, внезапно стало смешно, а потом невыносимо грустно, когда он вспомнил, когда у него был секс с женой. Давненько. Внезапно пришло понимание, что он женат. И вдруг стало больно дышать, будто в горло залили лаву, Клинт сжал зубы, всё ещё не чувствуя ног.

Лора. Чёрт.

Клинт повернулся к Ванде, она лежала на боку, лицом к нему, улыбалась, и он ощущал исходящий от неё свет, она горела изнутри, освещая его своим теплом. У Клинта рука промокла от её слёз, но он продолжал поправлять её волосы, не позволяя им налипнуть на взмокшее лицо.

— Почему ты плачешь? Тебе было больно?

— Мне было слишком хорошо, — призналась Ванда, смаргивая слёзы.

Когда она достигла пика и её накрыло чем-то одновременно тяжёлым и невесомым, когда лицо Клинта, нависающего над ней, размыло, и тело будто пронзило током, оставив в животе приятное ощущение чего-то горячего, Лора в её голове заплакала.

— Мне кажется, мы совершили глупость.

Клинт закрыл глаза, его не отпустило, ему всё ещё было до невозможности хорошо, но он видел перед собой уже не Ванду. Лору. Она косилась на него угрюмым взглядом, поникшая и печальная, и сердце сжалось до микроскопических размеров, готовое лопнуть от сознания того, что он только что натворил.

Клинт приподнялся на мокрых простынях, невидящим взглядом скользя по комнате Ванды. Глаза как назло зацепились за её малиновый дневник, ослепили. Дышать стало труднее, когда воображаемая Лора свернулась калачиком и зарыдала. Бартон обернулся, Ванда смотрела на него со смесью ужаса и раскаяния, а он ощупывал её взглядом, пытаясь запомнить изгибы молодого тела, тяжесть девичьей груди, вкус, оставшийся на языке, пока Лора не залепила ему пощёчину. Ванда молча плакала, и слёзы вины стекали у неё по подбородку, путаясь в складках натягиваемых на грудь простыней.

Клинт долго смотрел перед собой, тупо разглядывая разбросанные по комнате вещи, чувствовал голой спиной прожигающий взгляд Ванды, ощущал её тепло на своих руках и не только на руках. И очень сильно хотелось отмотать время на несколько минут назад, когда в голове то ли уже, а то ли всё ещё не было Лоры.

— Мне так жаль, — прошептала Ванда.

Честно говоря, Клинт не расслышал, он судорожно собирал вещи, пытаясь на неё не смотреть. Потому что в голове царил полный сумбур, и невнятные слова он разгадал лишь когда выбежал из чужой комнаты. Открытая детская немым укором проводила его дальше по коридору.

***

Клинт дотянул до последнего.

Сидел в гостевом домике, до умопомрачения попивая пиво, изредка вырубаясь от усталости. Долго ходил из угла в угол, считая шаги, крутя в голове свадебную церемонию, словно вечно заедающуюся старую кассету. Счастливое лицо Лоры в его воображение медленно угасало, становилось зловеще хмурым, будто в фильмах ужасов.

Клинту было жутко стыдно перед женой, чувство вины жгло, пожирая, раздирая изнутри. Дышать с каждой мыслью было труднее, но он хватал губами духоту, ища в ней спасения. Если Лора, не дай бог, узнает… Бартон даже боялся это представить. Это убьёт её, разрушит их жизни, крепкий брак, сломает детей. Клинт в ужасе метался по комнатам, не веря в то, что натворил, захлёбываясь в кошмаре, ставшем явью.