Цейтнот

— Не надо представлять меня героем. Я не такой. Я просто сделал то, что от меня требовалось. Не надо сразу же бросаться на первого встречного, что начинает о тебе заботиться. Ты ведь не собака.

Клинт посмотрел Ванде в лицо, когда она от него отстранилась. Она выглядела до ужаса разбитой.

— Не расстраивайся.

— Мне стыдно.

— Не надо стыдиться, — её волосы в его пальцах казались шёлком.

— Я хочу уехать отсюда. Завтра же! Я больше не могу здесь находиться. Ты всё знаешь! Мне стыдно, — голос сорвался на крик. — Я не могу смотреть тебе в глаза.

Клинт молчал, обдумывая это предложение. Он не решался её отпускать, ведь кто тогда о ней позаботится, проследит, чтобы она ходила на тренинги? Где гарантии, что она снова не впадёт в депрессию и не попытается себе навредить?

— Я подумаю, ладно?

Ванда покачала головой, закрыла лицо в ладонях. От неё одуряюще пахло болью и стыдом. Клинт отвёл её наверх, с замирающим сердцем смотрел, как она одиноко бредёт в свою комнату. Он обнимал этой ночью Лору и сквозь пелену спящих комнат ощущал, как Ванда плачет в своей постели.

========== Часть 11 ==========

— Тема нашего сегодняшнего занятия — чувство вины и стыд. Перед тем, как уйти из жизни, большинство самоубийц испытывают вину за то, что собираются совершить. Они понимают, что их собственная смерть избавляет от проблем только их, при этом они обрекают окружающих их людей на страдания. Это оставшимся в живых придётся заботиться о похоронах, оповещать родственников, ходить на кладбища и прочее. Чувство вины усиливается, когда попытка суицида оказывается неудачной. Мы виним себя за многое: за то, что не получилось, за то, что кто-то помешал, за то, что струсили, за то, что хочется попробовать ещё или, наоборот, за то, что мы вообще попробовали. Вина рождает стыд. Мы стесняемся поделиться наболевшим с другими, потому что, узнав, что мы пытались покончить с собой, к нам начинают относиться с презрением. Ведь для большинства обывателей наложить на себя руки значит проявить слабость. И нам стыдно в этом признаться, потому что нам и так больно, а окружающие при этом нас травят. Люди замыкаются в себе, предпочитая ни с кем не делиться своими чувствами. Вина и стыд — базовые элементы жизни, но это негативные чувства, и нельзя их хранить в себе. Нужно избавляться от груза.

Пока наставник говорил, Клинт с неприкрытым беспокойством разглядывал притихшую Ванду. Она сидела прямо напротив него, в каком-то старом бесформенном свитере, размера на четыре больше неё, и смотрела себе под ноги, низко опустив голову. Грязные непричёсанные волосы сосульками прикрывали её красные глаза. Бартон практически был уверен в том, что она прорыдала всю ночь.

Она с ним не разговаривала, утром не вышла к завтраку, не поздоровалась с Лорой и детьми, молча уселась в машину, даже не глядя в сторону Клинта. Она не реагировала ни на утренний гундёж детей, ноющих, что в школу им жутко не хочется, ни на пытающегося привлечь её внимание Бартона. Он даже не знал, слышит ли она сейчас что-либо или с головой погружена в невесёлые мысли. Одно он знал точно — тема сеанса была как никогда кстати. Он тонул в собственной вине, Ванда тонула в собственном стыде.

— В любом случае, есть ситуации, в которых вы виноваты и отвечаете только перед самим собой. И себя нужно простить. Есть ситуации, когда вы виноваты перед близкими, и нужно попросить прощения у них. Есть ситуации, когда вас делают виноватым, но вы себя таковым не считаете…

Клинта немного раздражал монотонный бубнёж наставника, пока не сказавшего ничего полезного. Его угнетало мрачное настроение Ванды, и его гложило, что он приложил к этому руку. Он старался говорить с ней мягко, только бы не задеть её чувства, но всё равно Бартон ощущал себя так, словно бы сломал Ванде жизнь. Будто бы не пощадил её. Но лучше задушить её любовь в зародыше, чем пожинать плоды.

— А теперь я раздам каждому по листку бумаги и вы должны будете нарисовать то, что вас беспокоит. То, что делает вас виноватым, то, что заставляет вас стыдиться. Можете пользоваться ручками, цветными карандашами, фломастерами, даже акварелью. Всё необходимое лежит на столике посреди круга.

Клинту вручили альбомный лист, невероятно белый, аж рябило, и Бартон взглянул на Ванду. Она всего лишь на мгновение подняла на него свои глаза и тут же опустила, напряжённо шевеля пальцами, то и дело цепляясь то за свитер, то за волосы. Бартон не то, чтобы рисовать не умел, он даже не знал, что ему следует изобразить. Он знал, что его тревожит — Ванда, но стоит ли рисовать её?

Наступила тишина, наставник включил какую-то заунывную музыку, больше похожую на шум прибоя. Наверное, она должна была расслаблять, но Клинта она вгоняла в тоску. Он бездумно провел остро заточенным карандашом по бумаге, лишь бы что-то было, и снова посмотрел на Ванду. Она также бездумно водила ручкой по листу.

Бартон попытался сосредоточиться, но Ванда отвлекала. Она выглядела до боли несчастной и в сердце от этого неприятно щемило. Он вчера ночью разрушил её мечты. Клинт понимал, что в сложившейся ситуации поступил как никогда правильно, но всё равно было тошно.

На лицо Ванды упала прядь, и Клинт карандашом повторил её изгибы. Вина. Нужно нарисовать её. Он зарубил чувства Ванды на корню. Бартон прочертил волну, ещё одну, получилось нечто, похожее на корень дерева.

Он понимал, что Ванде было крайне неприятно слышать его обличающие слова, больно. Но она была неглупой, она прекрасно понимала, что между ними вряд ли что могло получиться. Нельзя было тешить её надеждами, это чревато. Клинт был уверен, что Ванда его понимает, просто ей нужно время, чтобы успокоиться.

— Это сердце?

Клинт вздрогнул, когда наставник, в этот раз мужчина, подошёл к нему сзади, вглядываясь в его рисунок. Бартон кивнул.

— Кто-то пустил корни в ваше сердце? — заинтересовался психолог, и Клинт напрягся, глядя на свой изрисованный неумелой рукой лист. Корни пронзали анатомически правильное сердце, в силуэте дерева едва ли можно было узнать лицо Ванды, но психолог явно угадал. Он смотрел прямо на неё.

— Вы ведь не пытались покончить с собой? Ходите лишь в качестве поддержки?

Клинт кивнул.

— Вините себя в том, что кто-то оставил в вашем сердце свой образ, или стыдитесь этого?

— Скорее виню себя в том, что я пустил корни в чью-то душу.

— Но разве это от вас зависело?

— Я этому способствовал.

Клинт страшно хотел знать, что нарисовала Ванда, что на душе у неё, но рисунка он не видел, заметил лишь, что она рисовала углём. Когда психолог разглядывал лист Ванды, он поднял на Клинта глаза, и у него внутри внезапно похолодело.

— Ну, пожалуй, на сегодня хватит. Время для объятий. Учёными доказано, что…

Ванда смотрела на Бартона настороженно и навстречу ему не шла, поэтому пришлось ему сгребать девушку в охапку. Она была напряжена, почти не двигалась, и на секунду Клинту показалось, что он обнимает дерево. Затем Ванда мучительно выдохнула и привычно положила свою голову ему на грудь, и он прижал её к себе, чуть ли пытаясь в ней раствориться. От неё пахло старым, залежавшимся в шкафу свитером и ластиком, прошедшимся по бумаге.

— Это скоро пройдёт, — прошептал он ей на ухо, и она кивнула, обнимая его крепче.