Часы затмения

– Что приснилось?

– Авария.

– А-а...
– Она придвинулась вплотную и улеглась щекой мне на плечо.
– Господи, какой ты мокрый, - пожаловалась она.
– Как лягушка.

Я счастливо засмеялся и нащупал под одеялом ее бедро. Кожа была настоящая - теплая, мягкая, гладкая. Юля была настоящая. Все было по-настоящему. Три года назад я уснул за рулем, съехал в кювет и порядочно расшиб колени, когда машина боднула какой-то пенек. Рюрик (которому досталось на порядок меньше моего) орал так, что закладывало уши - обещал придушить меня, когда все закончится... А потом были больничная палата, гипс, и Юля каждый день, в неограниченных порциях, и можно было болтать с ней обо всем на свете, и признаваться в любви на разные лады, и гадать, что мы будем делать, когда гипс, наконец, снимут...

Тпр-р, подумал я. Не надо дальше. То, что дальше, тебя вообще не касается. У них своя жизнь, у тебя - своя. Отдельная. Юля за другого замуж выходила, тебя она вообще не знает (а если и знает, то недостаточно). Ты для нее -- совершенно посторонний мужик, каким-то макаром забравшийся в ее постель. И хоть похож ты на ее мужа как две капли воды... Словом, не надо. Ты не он, никогда им не был да и не будешь...

– Юль, - прошептал я. Она не отозвалась, тогда я легонько потряс ее за плечо.
– Юль, - позвал я громче.

– Ну что?
– промычала она.

– Скажи, мы... счастливы в браке?

– Умгу.

– Честно?

– Умгу.

– Что - умгу? Счастливы или нет?

– Счастливы, счастливы. Спи.

– И ты никогда...

Юля не дала договорить - теплая, сладко пахнущая ладошка плюхнулась мне на лицо, и я, весь обмякнув, вдруг поплыл.

Это было ощущение безграничного, ничем не стесненного счастья, словно мозг, обезумев, выпрыснул в кровь лошадиную дозу гормона радости, рассчитанную на десятилетия насыщенной жизни. Никогда - ни в объятиях мамы, ни под покровительством папы, ни в дружбе с Рюриком - я не испытывал ничего подобного. Собственно, ничего больше мне и не надо было - только лежать рядом с этой девушкой (точнее - уже женщиной), ощущать боком тепло ее тела и дышать, дышать, дышать через эту сладко пахнущую ладошку.

Мне пришлось снова напомнить себе, что я не ее муж. И потом, это просто свинство. Хоть люблю я ее с детства, хоть мечтаю о ней всю жизнь, - нельзя... Прав Мережко, понял я вдруг с неожиданной обезоруживающей ясностью. "Промежуточный" - это я. И не надо много ума, чтобы дойти до такого. Откровенно говоря, я ведь с самого начала все знал, просто трусил себе в этом признаться. Всю жизнь изображал ни много ни мало великого мученика, а на самом деле просто не хотел смотреть правде в глаза. Что ж, каюсь. Готов исправиться. Отныне буду только и делать, что смотреть правде в глаза, даже моргать не стану...

Выпростав лицо из-под Юлиной ладошки, я посмотрел влево. Электронные часы на тумбочке показывали 05:48. Через секунду восьмерка превратилась в девятку. "А в семь ноль-ноль зазвенит будильник", - всплыло в голове ненужное знание. Вообще я уже знал многое из того, что пропустил, но старался не отвлекаться. У меня вдруг появилась цель. Последняя, так сказать, воля.

Я освободился из Юлиных объятий, придвинулся к краю постели и со всею возможной осторожностью покинул брачное ложе. В оглушающей тишине матрасные пружины скрипнули дважды, но Юля как сопела, так и продолжала сопеть.

Я нашарил на тумбочке мобильник и, не надевая тапочек, вышел в коридор. Какое-то время ушло на то, чтобы сориентироваться в пространстве. Потом, действуя как матерый домушник, не зажигая нигде света, я добрался до кухни, обогнул круглый стол и уединился на лоджии.

Было зябко. За окном из предрассветной мути проступал знакомый до скуки пейзаж: мокрый пустырь, ощетиненный неровными полосами кустарника, пыхтящая ленивым паром труба котельной, плоские призраки соседних домов, а в просвете между ними - узкая полоса шоссе, по которой катила одинокая сонная легковушка.

На этот раз процесс узнавания не вызывал ничего, кроме отвращения. Плевать мне было, что это наша (то есть их) трехкомнатная квартира, что выложили мы (то есть они) за нее кругленькую сумму, и, конечно, не обошлось без долгов, и отдавать эти долги еще лет десять. Лишь одно в этой обывательской идиллии вызывало желание вмешаться.

Я поднес мобильник к лицу, отыскал в списке контактов имя "Валерий Палыч" и, помедлив секунду, нажал кнопку вызова. Я знал, что ответят быстро. Так и случилось.

– Да-а?
– донесся из динамика сонно-недоуменный женский голос.

– Привет, - прошептал я.
– Спишь?

– Уже нет...
– Валерий Палыч, точнее - Валерия Павловна, а для близких знакомых просто Лера зевнула с демонстративной истомой.

– Согласен: сглупил, - сказал я, уже начиная сомневаться, что поступаю правильно.
– Но так все спрашивают, разве нет?

– Не-а.

– Ну как "не-а", если "да-а".

– Ладно, убедил. Так что стряслось, милый?

Я поскреб ногтем щеку, прокашлялся.

– Дело вот какое. Мы... нам надо расстаться.

– О-о...
– сказала Лера и замолкла.

Я ждал продолжения секунд пятнадцать, потом не выдержал - зашипел:

– Алло! Ты что там, уснула? Слышишь? Говорю: надо прекращать все отношения!

– Это я поняла, - отозвалась Лера с ленцой.
– Я другого не понимаю: зачем так рано? Не мог попозже набрать, часиков в десять, а?

– Не мог.

– Ну, а я не могу разговаривать сейчас. Мы тут болтаем, отношения выясняем, а я вот положу трубку, посплю часика два да и забуду, о чем вообще шла речь.

Я набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.

– Слушай, Лер. Все серьезно. Все очень серьезно. Очень-очень, понимаешь? Считай, что я тебя обидел, жестоко оскорбил.

– Прям жестоко?
– с подчеркнутой иронией поинтересовалась Лера.

– Жестоко-жестоко. Жестче некуда. И сейчас, когда мы кончим разговор, удали, пожалуйста, мой номер, а я удалю твой. Идет? И если когда-нибудь я к тебе подойду, можешь смело слать меня куда подальше. Или дать пощечину.

– А по яйцам?

– Чего?

– По яйцам можно?

– Можно, - сказал я мрачно.
– Даже нужно. Со всей силы бей. Коленом.

В трубке снова воцарилась тишина, и я снова начал понемногу злиться.

– Антон, я что-то не понимаю, - сказала Лера наконец. В голосе ее появились жалобные нотки.
– Ты пьян или... Я не понимаю! Что с тобой? Что случилось? Все ведь так хорошо было.

– Не было, - сказал я, ненавидя себя за эти слова. Хотя нет, вру - ненавидел я муженька, Тошку-номер-два я ненавидел лютой ненавистью.