Часы затмения

– Истерик, - буркнул я и устало повалился на табурет.

До обеда мы гоняли лодыря. Потом, приняв душ и наскоро подкрепившись яичницей с помидорами, поехали за Рюриковым джипом. Охранник клуба "Пасадена", рослый татарин с бычьей шеей, встретил нас как родных, хотя ни я, ни Рюрик решительно его не помнили. Поболтав с ним о всякой чепухе - и разлучившись с парочкой сигарет, - мы сели в машину и отчалили. Рюрик предложил навестить Юлю, на что я ответил отказом. Он спросил, почему, собственно, так категорично, но ничего внятного не услышал. Тогда путем открытого голосования решено было ехать за город.

– За город так за город, - сказал Рюрик, зевая во весь рот.

Для начала съездили на рынок и приобрели здоровенный двухлитровый термос с идиллическим деревенским пейзажем на боку. Потом заехали на работу, и, пока Рюрик, симулируя раздражение, которого на самом деле не чувствовал, производил внеплановый разбор полетов, я готовил в термосе кофе. Кофе получился настолько ядреным, что его не то что пить - нюхать было боязно. Но мы его все же продегустировали. Чувствуя, как глаза буквально лезут на лоб, мы пришли к выводу, что неплохо бы как-нибудь обозвать это чудодейственное пойло. Остановились на говорящем названии "Гипербодрин" и запатентовали путем наклеивания соответствующей надписи поперек деревенского пейзажа. Выпили еще по чашечке - на посошок, как выразился Рюрик, - и выехали.

День выдался пасмурный, с редким неуверенным дождиком, накрапывающим каждые полчаса, как по сигналу. Бороться с сонливостью в таких условиях было настоящей мукой. Содержимое термоса мы уничтожили буквально за час, причем большую часть вылакал Рюрик - на правах водителя. Приготовив новую порцию "Гипербодрина" в какой-то закусочной на сотом километре, я попросил Рюрика научить меня водить.

– Как?!
– удивился он.
– У тебя ж права есть!

Права действительно имелись, но это ничего не меняло. Рюрик свернул с шоссе на какую-то бетонку, ведущую, по-видимому, на скотоводческую ферму, и уступил мне баранку. Прямо тут, на скользкой от влаги бетонке, я и научился переключать скорость, выжимать сцепление, разворачиваться - словом, водить. Это было на порядок легче бритья и не в пример приятней.

На водительское место Рюрика я больше не пускал. Оказалось, за рулем сон выветривается из головы практически полностью. А если вдобавок о чем-нибудь безостановочно болтать, расспрашивать, спорить, то можно чувствовать себя вполне сносно. Рюрик сразу включился в эту игру, и некоторое время она нас спасала.

Дважды кончался бензин, и мы дважды заливали полный бак. Пока работники бензоколонок делали свое дело, мы с Рюриком устраивали шуточные боксерские поединки, после которых у нас ныли, точно больные зубы, кулаки и предплечья. Впрочем, это только шло на пользу.

К исходу второй ночи хваленный "Гипербодрин" перестал действовать, от него лишь пучило живот и вязало во рту, как от хурмы. Посовещавшись, мы решили избавиться от бесполезного груза и торжественно (сигналы, прощальные свистки) выбросили наполовину полный термос в окно. Термос срикошетил от бешено несущегося асфальта и, тускло блеснув, плюхнулся в придорожную грязь.

Пару раз останавливались около безымянных озер, мутных и необыкновенно холодных. Водные процедуры отгоняли сон часа на полтора, пока тело не согревалось. После на плечи опускалась какая-то мягкая неподъемная тяжесть, стремившаяся смять нас в лепешку, и которой странным образом хотелось оказать содействие. Все чаще и чаще я ловил себя на мысли, что достигаю некого предела, преодолеть который человеку не дано, да и незачем. Незачем, повторял я про себя с тихим нарастающим отчаянием. Я цеплялся за это слово, как утопающий за протянутую руку. Незачем мучить себя. Незачем мучить Рюрика. Незачем достигать предела, который все равно не преодолеть.

Однако первым спасовал не я. В середине третьего дня, когда все темы для разговора были исчерпаны; все способы бодрствовать испробованы и признаны неэффективными; когда я, уже откровенно клюя носом, вел джип сквозь косой секущий дождь, Рюрик вдруг сказал просительным голосом:

– Слухай, я посплю маленько, да?..

Не дожидаясь моего согласия, он уронил голову на грудь и обмяк. Мелькнула досужая мысль, что теперь его и выстрелом не поднять, и тут в каком-то обессиливающем томлении я понял, что остался совсем один.

Это было началом конца. Мягкая неподъемная тяжесть, которая раньше распределялась на двоих, взялась за меня одного. Я издал протяжный, неслышный миру вопль. Сознание с пугающей быстротой стало отключаться, словно у обморочного. Я изо всех сил замотал головой, потом, чертыхнувшись, с размаху ударил себя полураскрытым кулаком по лицу. Помогло. На секунду в мозгах прояснилось: я увидел мокрое до черноты шоссе, с влажным хрустом исчезающее под колесами, услышал дождь, лупивший по крыше, почувствовал дрожь карданного вала под собой - и понял, что нужно тормозить. Я стал снижать скорость и одновременно сворачивать вправо, на обочину. Мимо, словно поезд-призрак, пронесся рефрижератор с прицепом, и тут Рюрик вдруг дернул головой, точно донимаемый слепнями мерин, и, не открывая глаз, скороговоркой пробормотал:

– Поднимай, поднимай, до самого верха, усек? Да смотри, завтра приду, пересчитаю...

Я истерически захихикал, и в следующую секунду мягкая неподъемная тяжесть стала вдруг твердой и непроницаемой, как железный занавес. Все шумы остались по ту сторону занавеса, я - по эту. Один на один со сном. Один на один с механизмом, который ждал три дня и наконец дождался.

Напоследок я успел подумать - с некоторым, впрочем, равнодушием, - что джип все еще едет. Потом и это прошло.

12

Толком не проснувшись, я вскрикнул, как ошпаренный, и попытался схватиться за руль. Руля не было. И педали тормоза тоже не было. Обильно потея, сопя и вращая вытаращенными глазами, я бессмысленно дергал конечностями, пока не осознал, что опасности никакой нет, что авария, которая, несомненно, случилась, давно стала фактом биографии, да и то незначительным, и лежу я всего-навсего в кровати под сырым от пота одеялом, и липнет это одеяло к коже, как клеенка.

– Фу-у-ух!
– выдохнул я с огромным облегчением.

В комнате, как обычно, царил утренний полумрак. Обессиленно моргая, я вдыхал ртом спертый воздух и все пытался разглядеть люстру на потолке. Разглядеть ничего не удавалось, и вскоре стало понятно почему. Это была не та комната, в которой я обычно просыпался. Я уже готов был пойти дальше и махом ответить на все последующие, еще не сформулированные вопросы, как вдруг сонный женский голосок проговорил у самого уха:

– Ты чего?

Мгновенно напружинившись, я вжал голову в плечи и приготовился орать. Каким-то чудом мне удалось задушить крик в груди, и тут, словно в озарении, я вдруг понял, кто лежит рядом.

– Юля, - выдавил я с придыханием.

– Чего не спишь?
– спросила она.

– Юля, Юленька, ты... мы женаты, да?

– О, господи, что еще на тебя нашло?
– Она говорила с медленной, сладостно-вымученной интонацией, как говорят люди, не желающие просыпаться.

– Нет-нет, все в порядке, - заторопился я.
– Все просто замечательно. Я - так... приснилось.