Часы затмения

Вскоре он знал все. Это был первый человек, который слушал меня серьезно, а выслушав - сразу поверил. Или сделал вид, что поверил. В любом случае я был ему благодарен.

– Значит, - проговорил он, взбалтывая красноватый виски в стакане, - в тот день, когда ты заявился ни свет ни заря и допытывался о котловане, - это был Тошка-номер-раз. А как Макар хлопнул по плечу - уже нет?.. Слушай, неплохой сюжет!

– Это не сюжет, - возразил я с горечью.
– Это моя жизнь.

– Да-да, извини.

– Кто знает, может, и с тобой то же самое творится. Сидим тут, разговариваем, вискарь сосем - отличный, кстати, вискарь, - а на самом деле есть еще один Рюрик. Рюрик-номер-два.

– Ну да?
– сказал Рюрик и сделал два крохотных глотка, словно пил чай.

Мы помолчали, слушая, как в мастерской пронзительно, точно насилуемая баба, визжит шлифмашинка. Потом Рюрик сказал:

– Хотя с другой стороны, если подумать, выглядит это как обыкновенная шиза, - ты уж извиняй.

Я безрадостно усмехнулся.

– Хотел бы я, чтобы ты был прав. Как бы просто все было, если бы это действительно оказалось шизой.

– Не скажи, - возразил Рюрик.

– Что - не скажи? Ну что - не скажи?
– сразу разгорячился я.
– Шиза лечится! Посижу полгода на таблетках. Ну год. Ну полтора. Через полтора года, глядишь - вполне себе человеком стану. А тут... Э-эх!

Я махнул рукой и залпом осушил стакан. Захотелось прокашляться, я сдержался, и на глазах моментально выступили слезы.

– Зверь, - сказал Рюрик с уважением.
– Я так не умею.

– И не надо, - просипел я, утирая глаза тыльной стороной ладони.
– Жизнь коротка, но может быть еще короче. И я не о затмениях говорю.

– Если о выпивке, то не согласен, - немедленно возразил Рюрик.
– Во-первых, это часть культуры человеческой. Во-вторых, прекрасное средство единения. А в-третьих, почему бы нет, если не злоупотреблять?

Я помолчал, переваривая услышанное. Затем потянулся к квадратной бутылке, налил себе на один палец и, приподняв стакан, провозгласил:

– За выпивку!

– За выпивку, - подхватил Рюрик с улыбкой.
– За прозрачную анисовую, мутный портвейн и мерзкую чачу.

– За вискарь, развязывающий языки, - добавил я.
– За конину и спотыкач. За единение, которое они даруют, и культуру, к которой приобщают.

– Аминь, - сказал Рюрик.

Мы чокнулись, выпили и некоторое время юмористически глядели друг на друга, пожевывая горький шоколад.

– А тот психиатр, - нарушил молчание Рюрик, - Мережкин который...

– Мережко.

– Ну да. Он что, решил, ты на войне тронулся?

Я устало отмахнулся.

– Да ни хрена он не решил. Завтра, говорит, увидимся, а зачем - сам не знает. Хотя без того уже все ясно. Я для него - безвредный психопат, ушибленный войной, а в крайнем случае - крайнем!
– человек с неуемным воображением.

Рюрик повел плечами.

– Его тоже можно понять, как-никак с больными людьми дело имеет. А бытие сознание таки определяет, это я тебе по собственному опыту говорю.

– Мне от этого ни холодно, ни жарко, - сказал я, скривившись.
– У тебя с ним хотя бы бытие, а у меня - затмения, мать их так. И чем дальше, тем хуже. В детстве было страшно, но все-таки это было детство. Я даже половины того, что происходит, не понимал, и это было спасением. Сейчас мне двадцать семь лет. Двадцать семь! Половина жизни уже тю-тю. Еще десяток затмений - и все, очнусь на том свете.

– При условии если таковой существует, - пробормотал Рюрик.

– А?

– При условии, говорю...

– Оставь ты эти шуточки, Ютландский!
– укоризненно отмахнулся я.
– Хватит, наслушался. Лучше скажи, как быть? Что делать?

– Что-что?
– проворчал Рюрик.
– Не спать. Другого выхода я не вижу.

– Не спать?
– переспросил я.
– И сколько, по-твоему, я протяну?

– По крайней мере, дольше обычного. Считай.
– Рюрик принялся загибать пальцы.
– Войны нет. Макара тоже: сидит. По роже я тебя бить не собираюсь. Что еще ты говорил насчет раздражителей? Всё, кажется? Так что у тебя есть все шансы протянуть дня три, пока не вырубишься естественным путем. А за три дня такого можно наворотить - на всю жизнь хватит.

Я представил, что можно наворотить за три дня. На ум приходили танцульки, бабы и почему-то прыжки с парашютом. Я с сомнением посмотрел на Рюрика.

– И всё?

– И всё, - сказал Рюрик со вздохом.
– Можно, конечно, устроить встречу "промежуточного" с Мережкиным...

– Мережко.

– Ну да. Но ты ведь, как я понял, категорически против?

– Не то чтобы совсем категорически, - промямлил я.
– Просто... боюсь.

– Чего боишься?

– Проснуться стариком.

Рюрик нахмурился.

– Ты ж говорил, что интервалы трехгодичные.

– Все равно, - сказал я.
– До сих пор были трехгодичные, а там, глядишь, станут десятигодичными. Не буду я, в общем, отсыпаться, хватит. Это как в лотерею играть. Или в русскую рулетку.

– Я - играл, - сказал Рюрик как бы между прочим.

Я с недоверием посмотрел на него и саркастически осведомился:

– И как - удачно?

– А ты как думаешь?
– в тон мне отозвался Рюрик.

После секундной паузы мы дружно загоготали. Рюрик вертел головой, показывая свои виски, а я, изображая патологоанатома, высматривал там пулевое отверстие. Потом я ни с того ни с сего спросил:

– А ты мне вообще веришь?

Рюрик мигом посерьезнел, но постарался это скрыть.

– Еще бы!
– сказал он с деланной беспечностью.
– Я вообще доверчивый, аки ребенок.

– Нет, кроме шуток. Веришь?

Рюрик опустил глаза.

– Я тебя люблю, Тоха, - сказал он тихо.
– В школе ты был единственный, кто... ну, понимаешь. Я этого не забуду никогда. Это, если угодно, долг, который мне не покрыть...

– Началось, началось, - проворчал я, но Рюрик не обратил на эту реплику внимания.

– ...И если у тебя проблемы, то это и мои проблемы тоже. Не могу сказать, верю я или нет. И не потому, что боюсь обидеть. А потому что действительно не знаю, что ответить.
– Он помолчал.
– Хотя нет, знаю: верю. Но не так, как ты ожидаешь. Я просто хочу помочь. Помочь во что бы то ни стало и в чем бы эта помощь ни заключалась. Понимаешь?

Преодолевая мучительную неловкость, я кивнул.

– Отлично, - сказал Рюрик с каким-то облегчением и вдруг посмотрел на меня в упор.
– А теперь ты говори: у вас с Юлей все серьезно?