День последний

Вдруг шум смолк, как обрубленный, и крестьяне отхлынули от крыльца. Момчил быстро шагнул к самому его краю, так что, протяни он руку — так достал бы первые ряды чуйпетлевцев. Громадный рост и огненные черные глаза делали его похожим на орла, парящего над испуганным овечьим стадом. Иван Прах юркнул в толпу. Только Коложега с Обрадом остались возле поддерживающих крыльцо столбов, в нескольких шагах от грозного воеводы. Но тот как будто даже не видел их.

— Эй ты, с топором! На что жалуешься? — неожиданно спросил он, обращаясь к маленькому, тщедушному крестьянину с веснушчатым лицом и маленькими мигающими глазками.

Крестьянин на самом деле держал в руках топор и, видимо, оторвавшись от какой-то работы, прибежал сюда — послушать, о чем говорят односельчане.

Он съежился и попытался раздвинуть плечом стоявших позади, чтобы скрыться.

— Говори! — сурово приказал Момчил.

Крестьянин, прислонившись спиной к живой стене не

пускавших его, усиленно замигал.

— Да я что ж, воевода, — промолвил он, запинаясь.— Ведь я ... я ... с топором.

— Так. А что ты делаешь тут с топором?

— Начал было кол для плетня тесать, да крестьяне кликнули, ну я и пришел послушать.

— И порасспросить, что да как, и пошуметь вместе с другими? Так, что ли?

Некоторые робко засмеялись, стали перешептываться. Сзади опять раздался тот же молодой смелый голос:

— Он только и делает, что расспрашивает да распытывает. Ему и прозвище такое дано: Пытатель. Петрунко Пытатель. Ты лучше Коложегу спроси!

Отпрянув от перил крыльца, Момчил повернулся к своим.

— Твердко, Делян! —крикнул он. — Приведите ко мне того, кто меня учить вздумал. Посмотрю я, будет ли он и вблизи таким же храбрым.

Позванные быстро подбежали к лестнице, спустились с крыльца и кинулись — один с одной стороны, другой с другой — в обход толпе, чтобы схватить дерзкого. Остальные разбойники зашумели, заволновались; а по лицу Твердка и Деляна было видно, что' им давно уже хотелось сделать то, что от них потребовали, чем слушать брань и укоры крестьян.

— Погодите, погодите, хусары! Я сам выйду к вашему воеводе, — послышался тот же голос.

Крестьяне зашевелились. Было заметно, что кто-то из задних пробирается вперед. Наконец толпа расступилась, и, выйдя из ее рядов, у самых перил Обрадова крыльца остановился, вытянувшись в струнку, молоденький парнишка — тощий, кожа да кости, с желтоватым лицом, но с острым взглядом серых глаз, вперившихся, не мигая, в глаза Момчила. Парень был в расстегнутой на груди, измятой руба,хе; нечесаные волосы нависли у него над лбом; в руках он держал дубину; с плеч его сползала бурка.

— Вот я, — промолвил он, опершись на дубину. — А храбр или нет, смотри сам.

Момчил впился в него ястребиным взглядом.

— Кто ты и чей? — наконец тихо спросил он.

— Кто и чей? Да как все мы: чуйпетлевец. А ты что— севаст или дукс 1 чтоб меня допрашивать? — смело ответил парнишка, высоко подняв голову. — Они злодеи, а ты вдвое хуже их. ¹²

— Ты что же — стаивал перед дуксами и севастами? Знаешь, как они допрашивают? — медленно промолвил Момчил, не сводя с него пристального взгляда.

— Может, и стаивал, — был короткий ответ.

— А знаешь, как они допрашивают, чтобы заставить правду говорить?

— Тоже знаю. И ни их, ни тебя не боюсь.

Момчил пошевелил губами, так что белые зубы блеснули из-под густых черных усов.

— Я не севаст и не дукс, — твердо промолвил он. — Но в этих лесах попадись мне сам царь Иван-Александр, и ему не прощу обиды. Ты слышишь, парень? Я — Момчил из Родоп, беглый отрок, лесовик и разбойник с большой дороги! Эй, Твердко, Делян, подойдите сюда! — обернулся он к ним. — Вы были при том, как мы схватили того боярина, севаста, с бельмом на глазу, и пытали его в его собственной башне?

— В Липовице? Были, были, — воскликнули они, и какое-то жестокое, холодное выражение появилось на их бородатых лицах. — Мы его спрашивали, как он наказывает за побег, за порчу, за конокрадство, и как он нам рассказывал, так мы его и пытали. Сильный был человек, что и говорить!

— А за непокорность и злой язык — помните, что полагается?

— Помним, помним. Мы ведь тогда с того и начали.

— Ну так вот и этому буяну покажите, что здесь в лесах Момчил — не то что севаст или дукс, а сам царь, базилевс. И вы все это знайте! — прибавил он, грозно глядя на молчаливых, притихших крестьян.

Оба хусара, засучив рукава и взяв в руки по плети, подошли к парню. Но тот только переложил дубину из одной руки в другую и спокойно поглядел на Момчила.

— Делай как знаешь, а что правда —то правда. Спроси у крестьян и узнаешь, что твои хусары натворили.

— Эй, замолчи! — крикнул Твердко, нахмурясь и подняв плеть. — Раздевайся!

— Сперва научу тебя покорности, а потом, если то, о чем ты говоришь, подтвердится, накажу и хусар своих и себя самого, — никому пощады не дам, ни своим, ни чужим. Слушай, парень! Слушайте и вы, крестьяне! Момчил за правду опоясался этим мечом. Пусть он рассечет меня, если я лгу!

Произнеся это твердым и громким голосом, Момчил вынул меч из ножен и поцеловал рукоять.

— Начинайте! — сурово приказал он хусарам.

— Снимай барахло! — крикнул Делян. — А не то мы сорвем его у тебя со спины вместе с кожей.

— Погоди. Сейчас, — невозмутимо ответил парень.

Не выпуская из рук дубины, он скинул с плеч бурку

и остался в одной рубахе.

— И рубаху долой! — приказал Делян.

Парень прислонил дубину к бедру, наклонился, стянул с себя один рукав, потом другой и кинул рубаху на землю, оставшись голым до пояса.

— Ну, хусары, начинай, начинай! — воскликнул он

хрипло и насмешливо. .

Но хусары застыли на месте с поднятой плетью в руке, вперив изумленный взгляд в спину пария. А крестьяне начали перешептываться, качая головой, указывая друг другу на что-то и боязливо поглядывая при этом на Момчила.

— Что стоите столбом? — закричал он. — Почему не бьете? Или хотите, чтоб я с вас начал?

— Погляди, воевода! — пробормотал Твердко.

Одним прыжком перемахнув через перила крыльца,

Момчил оказался перед парнем, который глядел ему прямо в лицо. Наклонился и повернул его к себе спиной. Красное от гнева лицо его вдруг побледнело: вся спина пария — от плеч до поясницы — была покрыта широкими красными бороздами, следами плети. Рубцы были еще свежие и ярко алели на белой, тонкой, нежной, как у ребенка, коже.

— Славно тебя разукрасили! — мрачно промолвил Момчил и долго смотрел в землю, не говоря ни слова. Глаза его горели страшным огнем; он несколько раз встряхивал головой.