Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
И Достий, конечно, посидел.
За время болезни Достий редко выходил из своей комнаты или же коротал время у Теодора. Учение он отложил – не до него вовсе было. Потому молодой человек, ощутив выздоровление и приток сил, отправился в библиотеку, выбрал там себе несколько увесистых книг и засел за работу, выписывая для лучшего усвоения то, что казалось ему важным. Там-то, за этим занятием, и застал его Бальзак, когда внезапно появился в библиотеке. Это Достия удивило: Советник в это время дня обычно бывал в своем кабинете, зарывшись в работу – или обретался в кабинете Его Величества, споря о чем-то, доказывая свою точку зрения, рассчитывая – по крайней мере, именно это предполагалось думать всем, кто находил их там. Но узреть Бальзака тут в такой час – это было весьма неожиданно.
Высочайший
– Достий, – обратился он, – не в службу, а в дружбу, окажи мне любезность.
– С радостью, – кивнул охотно тот, и правда обрадованный, что может быть полезен. – Что нужно мне сделать?
– Этим вечером сходи со мной в оперу.
Достий округлил глаза. Предложение прозвучало неожиданно и совершенно непонятно.
– Я? – только и смог выдавить он. Бальзак кивнул.
– А отчего не Его Величество?..
– Дел слишком много. На этот вечер у него четыре важных встречи и с десяток писем – слишком весомых, чтобы доверить их секретарям – на которые надо подробно и обстоятельно ответить. О, позволь, я тебе поясню – вижу, не с того я начал… – Высочайший Советник оперся о край стола. – Я этим утром видел Максимилиана, и он в самых корректных выражениях передал мне, что его достойная супруга сетует по поводу того, что очень уж долго меня не видела.
– Стало быть, леди Гамелин зовет вас в гости?
– Упаси боже. Нет, она имеет в виду, что я не появляюсь на ее выступлениях. Для нее это пренебрежение обидно, и я ее могу понять: это ее работа. Если бы к моему труду кто-то относился столь попустительски, я, пожалуй, тоже испытывал бы неприятные чувства.
– Так за чем же дело стало? – все еще не понимал Достий.
– Для леди это первое возвращение на сцену после родов, событие, как я понимаю, очень важное. По-хорошему, стоило бы посетить оперу и Его Величеству, но дела не позволяют ему этого сделать. Посему, очевидно, отдуваться мне. Однако нахождение в королевской ложе всего одного лица…
Достий передернул плечами неуютно: он, наконец, сообразил, что к чему и как будто бы обозрел проблему во всей ее широте.
– Вы желаете взять меня на такое мероприятие, да не просто так, а в саму… – начал, было, он, но Бальзак остановил его жестом.
– Это всего лишь место, – равнодушно сообщил он. – Ничего сверхъестественного в нем не имеется, кроме того лишь, что придают ему прочие люди. Дружбы ни с кем, как ты знаешь, я не вожу, а присутствие рядом со мной духовника вполне объяснимо: я известная в высшем свете паршивая овца. А Теодора позвать мне не с руки: он потом хлопот не оберется. И так-то после свадьбы Их Величеств ему проходу не дают…
– Отчего это вы – и вдруг паршивая овца?.. – изумился Достий. Он бы понял, иди речь о министрах, или о каких-то придворных прихвостнях: слухи о беспутной юности Императора во дворце всегда кружили, передаваясь из уст в уста и обрастая новыми пикантными подробностями. Но ведь эту старую историю замалчивали, как могли – и чтобы прямо весь высший свет…
– Оттого что я в их глазах человек не на своем месте, – усмехнулся Бальзак внезапно едко. – Хлопотами их не занимаюсь, знакомств не вожу, протекций не составляю, и только зря занимаю место подле Его Величества, никак не заботясь об их, верных Императору подданных, благополучии.
Достий сморгнул. Он отчего-то даже прежде не думал об этой ситуации с такой стороны – полагал, что Советник просто человек нелюдимый и не находящий радости в общении, предпочитая уединенную тишь кабинета. А, оказывается, еще и вот что прячется…
Он припомнил всех тех церковных просителей, что оббивали пороги отца Теодора, и поежился снова.
– Да, Достий, – заметил, читая по его лицу, Бальзак. – Люди именно таковы, по крайней мере, близкие к сферам управления люди, и желающие быть к ним еще ближе. Пока мы с ними сиживали за одной партой, им было все едино – что я, что место пустое. А потом, как я назначение получил, даже письма писали. Имени толком не помнили, представляешь? Его Величество как-то нашел у
меня эту писанину – «Дорогой Бальтазар, надеюсь, ты в добром здравии…».– Недоволен, поди, был?..
– Поначалу решил, что это чье-то амурное послание, очень уж слащаво было написано. Все выспросить стремился, не было ли у меня прежде какой симпатии. А как разобрался, весь этот мусор сам в камин и отправил – там-то, по правде сказать, ему самое и место.
– И что же, неужто ни единого человека без задней мысли?!
– Из тех, кто писал? Нет. Хотя многих своих однокашников я, бывает, нахожу то в списках городских собраний, то самих их встречаю на различных мероприятиях. Надо сказать, что большинству из них прожитые годы пошли на пользу и благодатно сказались как на характере, так и на манерах. Если отправишься со мной сегодня, я познакомлю тебя с одним из таких людей – если он, разумеется, будет, и я его узнаю. Сложно сориентироваться, он каждый раз с новой дамой, это сбивает с мысли.
– А ничего это, что я духовное лицо? Это приемлемо для такого места?
– В королевской ложе приемлемо что угодно, Достий: таково у людей восприятие, отчего-то они думают, что если ты там, то можешь позволить себе если не совершенно все, то очень многое. А я, как уже говорилось выше, паршивая овца в стаде, так что сопровождение духовника никому странным не покажется.
На том они и порешили. Странная эта беседа надолго выбила Достия из колеи – Бальзак уже с ним распрощался, а юноша все сидел да размышлял, припоминая отдельные слова и фразы, глядел в пухлый том, а ни буковки перед собой не видел. Чудны дела твои, Господи – как это понимать ему, как оценивать?.. У самого Достия друзей помимо этих немногих людей тоже не было. Святой отец, это само собою разумелось, а того полагал своим другом Его Величество, и, при самой первой встрече, отнесся к помощнику отца Теодора так же благожелательно просто оттого, что Достий – друг его друга. Советник же был другом Императора, и его точно таким же манером принимал и Теодор – как нечто от Наполеона неотъемлемое. Была, разумеется, еще миледи Георгина – но виделись они нечасто, да и по сей день юноша немного ее побаивался, все ожидая громов и молний на свою вроде бы неповинную голову. Всех их свела нелегкая судьба, и помимо друг друга у них никого не было. Достию даже странным казалось, что у других людей бывает иначе – многажды ему доводилось видеть, как гуляют целыми компаниями, и все-то он ломал голову, как в них люди общаются, как слышат каждого. Даже в собственном своем детстве – он припоминал – чаще бывал Достий одинок. То детство, что проходило в стенах приюта, и припоминать-то не желалось, а после, уже оказавшись во Фредерике, чужой пришлый малыш сначала опасался деревенских ребятишек, ожидая от них таких же каверз, как от приютских сотоварищей, а после те уж и не зазывали с собой играть, привыкнув, что тихий светловолосый мальчик часто отказывается. Да и стоял Фредерик от деревни на отшибе, взрослому-то ничего, а ребятне по лесу шастать было опасно, настоятель всегда предостерегал от таких прогулок Достия.
Он с некоторым даже нетерпением теперь дожидался вечера, потому как было все же любопытно хоть разок увидать оперу не снаружи, и еще раз услышать дивный голос леди Гамелин. Поэтому в назначенный срок Достий уже был готов, и они с Советником отправились в путь, устроившись в экипаже. Бальзак явственно нервничал – сжимал и разжимал пальцы, все ища, чем бы занять руки. Но подле не было ни документов, ни рабочих его гроссбухов, и совершенно некуда было себя девать.
– Отчего вы так обеспокоены? – спросил его Достий заботливо. – Что-то не в порядке?
– О, не переживай: все хорошо, – заверил его Советник. – Не люблю тратить время на глупости, только и всего.
– Почему же глупости? Я читал, что театральное искусство – один из столпов цивилизации, оно древнее и почитаемое, и наверняка в столице самая лучшая опера во всей стране!
– Что не отменяет того печального факта, что покуда ты сидишь и слушаешь арию, твою работу никто не делает. А я, Достий, люблю свою работу.
– Отчего же тогда не ответили господину Горькому вежливым отказом? Думаю, он бы понял…