Desiderata. Созвездие судеб

И, к удивлению Достия, Его Величество повел своего Советника отнюдь не к опочивальне, а к лестнице, ведущей к рабочим кабинетам, по дороге что-то рассказывая. До слуха юноши донеслось лишь «годовые поставки» и «эмбарго». Вздохнув над причудами своих друзей, он поспешил в комнату духовника – уверенный, что там его очень ждут.

Святой отец был как раз не занят – устроил себе короткую передышку. Духовник отодвинул ненадолго кипу писем и документов, а на освободившееся место пристроил кружку с чаем и теперь прихлебывал из нее иногда, читая тем временем газету. Ему много и часто теперь писали по делам Синода, среди льстецов попадались ведь и те, кому помощь действительно была нужна. Каждое послание Теодор тщательно проверял на достоверность, стоило ведь разобраться, прежде чем помогать, а не уловка ли это. Все чаще ему попадались жалобы на синодальных чиновников, и святой отец, теперь уже императорский духовник, разбирался по мере возможности. Постоянно составлял письма, прошения, а временами и отлучался из дворца в собор или же Синодальную контору. Достия он в свои дела посвящал лишь немного, что несколько печалило молодого человека. Ему хотелось быть подспорьем в делах своего любимого.

– Достий! – воскликнул отец Теодор, едва завидев вошедшего. – Ну наконец-то! Скажи мне ради всего святого, куда увез тебя Бальзак?! Я от Наполеона ни слова о том не добился.

Достий старательно запер за собой дверь на ключ и только потом приблизился к собеседнику.

– Простите, – начал он застенчиво. – Меня господин Советник с собой брал затем, что ему очень нужно было место одно посетить…

– Что ж за место?

– Театр, – совсем стушевался Достий. Восторг его от увиденного уже уступил место осознанию того, что духовному лицу, в общем-то не пристало посещать увеселительные мероприятия, и подобное поведение Теодора может возмутить.

– Театр? – духовник, тем не менее, был скорее удивлен, чем возмущен. – С чего бы это Бальзаку понадобилось ехать в театр?

– Леди Гамелин на сцену вышла впервые с тех пор как от бремени разрешилась. Господин Советник сказал, она обидеться может, ежели в такой вечер императорская ложа пустовать будет, а одному ему не с руки…

Отец Теодор вдруг улыбнулся.

– Ох представляю, что там за шепоток пошел, когда тебя увидели. Небось, судили да рядили, кто ты таков да почему к Советнику так близок.

Достий изумился.

– На что же я им? Право, и в лицо-то меня, наверное, не запомнили…

– Ну тебе понравилось хоть?

– До чего дивно там, святой отец! Такой зал большой, лепнина богатая… Звук так и порхает, каждый вздох со сцены слышно! А госпожа Гамелин как хороша была! Она, знаете, голосом так делала… – Достий осекся вдруг. – Ох, может, зря я туда ходил?

– Почему же зря? Я вижу, тебе понравилось. Что до сана твоего, то он тебе покуда позволяет такие места посещать, тем более уж императорский театр, – духовник протянул ему обе руки, и Достий с готовностью вложил свои пальцы в теплые ладони собеседника – даже левая рука согревала сквозь ткань перчатки.

– А вам нельзя, получается? – Достий вдруг ощутил огорчение. По всему выходило, для Теодора удовольствие от пения и то было запретным. Да что же такого греховного было в искусстве?

– Нельзя. Так что ты себе не отказывай – покуда можно, – Теодор, говоря о театре, видно, думал совсем о своем. Пальцы его, до этого просто рассеянно гладившие кожу, скользнули под манжеты сорочки – молодой человек даже вздрогнул. Хоть и было это прикосновение вполне целомудренным – оно происходило под одеждой и имело вполне понятный намек. И верно – Достий пискнуть не успел, когда оказался в объятиях.

Постепенно после болезни он почувствовал себя так же хорошо, как и прежде, а в порошках и микстурах надобность совсем отпала. Тело пробуждалось понемногу от болезненного оцепенения и скоро потребовало ласки, от которой пришлось отказаться на время недуга. Однако если про себя Достий еще думал, что он «изголодался», то состояние святого отца привело его в изумление. Подобной ажитации тот еще не проявлял никогда, и Достий только охнул, когда его спустя несколько мгновений еще и прижали к стене и жарко поцеловали – безо всяких пояснений.

– Погодите… – попытался было освободиться Достий. Он не мог даже с полной уверенностью утверждать, будто его удерживают. Нигде в теле он не чувствовал боли – только скованность и внезапную слабость.

– Прости меня – не могу, – шепнул ему на ухо отец Теодор. – Не могу уже давно…

Правая рука его проворно скользнула к вороту достиевой сутаны и принялась за пуговицы. Юноше вдруг вспомнилось полутемное купе поезда, зимние пейзажи за окном и его любимый, настойчивый, упрямый, словно бы желающий стереть своими ласками чужие прикосновения, вернуть себе окончательно и бесповоротно то, что пытались у него отобрать. Наверное, так было и в этот раз – многократные осмотры у фон Штирлица, видно, распаляли его, вызывали негодование и острую потребность убедиться, что узы их с Достием крепки как и раньше. Выходит, каждое чужое прикосновение вызывало у Теодора волну вожделения, приступ собственничества, происходящего от любви.

Достий стиснул зубы, чтобы не застонать, когда ощутил легкие поцелуи в щеку и горячее дыхание. Прикосновения губ очертили подбородок, вынуждая запрокинуть голову и оставить шею беззащитной перед ласками. Грудь уже холодило из-за расстегнутого ворота – и тут же обжигало суховатыми теплыми пальцами.

Пальцы вдруг исчезли, но оказалось, они метнулись к поясу брюк, возились теперь там, ласково трогая сквозь ткань.

– Ах, не надо… – прошептал Достий, уже и сам не понимая, что именно «не надо» – не то продолжать ласки, не то прерывать их.

– Я не люблю быть в долгу, – ответил духовник. – Впрочем, я больше хочу это сделать, нежели должен…

Не давая юноше сосредоточиться, он занимал того поцелуями, глубокими, сладостными, наверное, они пьянили не хуже вина – да Достий вина никогда почти не пил…

Штаны его тем временем вместе с бельем скользнули на пол, и Достий ахнул от своей догадки. Вот о каком долге говорил отец Теодор – о той сокровенной ласке, коей в тот памятный раз Достий пробудил его, ото сна и от излишней сдержанности.

– Теодор, нет!.. – юноша теперь испугался того, что может как-то ненароком все испортить, ведь он даже не представлял, что его однажды так приласкают, и не был готов совершенно. Но святой отец не торопился, опустился перед ним на колени и теперь покрывал поцелуями живот, который то и дело вздрагивал и поджимался от щекотки и смущения.

У Достия уже дрожали колени, он стонал и готов был сдаться, обнять любимого и попроситься в спальню (творить любовь не на ложе было бы ему слишком в новинку), как услышал тихий неприятный звук сверху.

Молодой человек неоднократно слышал его – то был скрип ступеней наверху, прямо над потолком комнаты. Ему даже нравилось прислушиваться и наблюдать, как этот звук перемещается по потолку вслед за шагами, но на этот раз шаги остановились прямо над ними. Поняв, что это может означать, Достий в панике уперся руками в плечи святому отцу в тщетной попытке отвлечь его от поцелуев.

– Нам нельзя сейчас… Остановитесь… – шептал он еле слышно.

– Ах, Достий!.. – только и выдохнул отец Теодор, обнимая его лишь крепче.