Дети белой богини

– А машина на кого зарегистрирована?

– На отца. Да какая там машина! Старый гру­зовик!

– Очень хорошо. Он как?

– Кто? Грузовик? Месяц на ремонте стоял, вот как!

– Нет, я не о том. Ваш отец.

– Что значит - как?

– Ваша мама сказала, что...

– Ждите здесь.

Он остался на улице, в дом его все-таки не впустили. Было холодно, хотелось горячего чаю. Может, войти?

На пороге появился заспанный сторож. От него разило перегаром, но в целом Федор был вполне адекватен. Увидев Завьялова, оторопел:

– Тебе, Сан Саныч, чего?

В больницу к Маше Александр приходил ча­сто, все, кто работал там, его знали. К сотрудни­ку милиции сторож Федор всегда обращался ува­жительно, по имени отчеству. И до сих пор так называл: Сан Саныч.

– Поговорить бы, Федор.

– А Ирка сказала, насчет машины. Застрахо­вать, мол.

– Так я теперь страховой агент, — усмехнулся Завьялов.
– Работу новую нашел.

– Это ты молодец! Погоди, я Ирке скажу. Федор исчез, а вернувшись, подмигнул заго­ворщицки:

– Пойдем-ка мы в баньку. Вчера топил, небось, не выстудило еще.

– А почему не в дом?

– Там малой плачет. А дочка злится. Пойдем, Сан Саныч, от греха подальше. Ты на Ирку-то не серчай, - вздохнув, добавил он: - Пятеро их у нее. Младшему году нет, старшему уж скоро в армию идти. Вот мы с Татьяной и подрабатыва­ем к пенсии. Полный дом народу, а зять только калымом и пробавляется. А калым что? Когда

есть, когда и нет. Но в колхозе и вовсе не платят. В городе на работу не устроишься, разве что за тыщу рублей, как мы с Татьяной. Да нам хвата­ет. Тыща да тыща - равно две да две пенсии. На селе нас богатеями кличут. Пойдем, у меня там, . в баньке, заначка.

В баньке было не слишком-то тепло, но уж лучше, чем на улице. Правда, темно, окошко ма­хонькое; Включив свет, Федор достал из-под полы полбуханки хлеба и нарезанное сало в тряпице. Аппетитно запахло чесночком. Воровато оглянув­шись на слепенькое окошко, Федор полез за печь. Достал бутылку, до половины наполненную мут­ной белесой жидкостью, два граненых стакана.

– Давай, Сан Саныч. Помянем.

– Нет, не могу, - покачал головой Завьялов.
– Я лучше покурю.

Федор не стал упрашивать. Налил себе, вы­пил, потом стал жадно закусывать. Причмокивая,

сказал:

– Знатное сало. Кабанчика к ноябрьским за­кололи, мясо на рынок свезли, крышу покрыли. Да и себе кой-чего осталось. Сало вот. Сам со­лил. Ты давай, Сан Саныч, покушай.

– Да, спасибо.

Он затушил сигарету, положил на хлеб два кусочка розового сала и накинулся на бутерброд. Уж больно аппетитно пахло!

– Я чего приехал, Федор, - сказал, прожевав, -жену мою убили. Говорят, ты первым ее нашел.

– Брешут!
– уверенно сказал сторож.
– Не я. Михал Сергеич.

– Дежурный врач?

– Да.

– Но ты видел тело? То есть был в кабинете до приезда милиции?

– Был, - нехотя кивнул Федор и налил себе еще самогона. — Ну, будем.

Когда сторож выпил, Завьялов осторожно спросил:

– А следователь Горанин до тебя побывал в кабинете или после?

– Не. Я потом. В понятые меня определили. Горанин-то мигом прилетел; а до того в кабинет старшой, Михал Сергеич, никого не впускал.

– Понятно. Скажи, а тот человек, которого ты видел. Какой он?

– Так я ж следователю все сказал! Высокий, в черной куртке. Боле ничего не помню.

Завьялов поднялся и почти уперся в невысо­кий потолок баньки. Спросил:

– Вот я, по-твоему,, какой?

– Ты? Знамо высокий.

– Меж тем мой рост - метр семьдесят семь. Можно сказать, средний. А следователь Горанин, он какой?

– Ну-у-у! Сказал! Высоченный!

– Правильно, метр девяносто два. Значит, меж­ду высоким и высоченным есть разница? Я про­сто высокий, а Горанин высоченный. Тот чело­век, он какой был? Как я или как Горанин?

Федор задумался. Потом промямлил:

– Должно, как ты. Понимаешь, Сан Саныч, темно было. И холод собачий. Задремал я. Выпил немного и задремал. На диванчике своем. Ну чего мне на улице делать, сам посуди? Слышу голоса.

– Какие голоса?

– Женский и мужской. Ну, думаю, Маша де­журит. Ты ведь к ней ходишь по ночам. Я уж при­вык. Как Маша дежурит, жди гостя.

– Но я ведь ходил к ней не каждую ночь!
– с отчаянием сказал Александр. — А последнее вре­мя совсем не ходил!

– Да... А я почему-то на тебя подумал. — Про­бормотал Федор.
– Хотя постой... Тот парень, он тоже того... Тихий. И голос у него ласковый.

– Какой парень?
– хрипло спросил Завьялов.

– Лежал у нас один. Месяца два назад. Так они, бывало, ночами: «Бу, бу, бу. Бу, бу, бу».

– Разговаривали? С Машей?
– Он невольно подался вперед.

– Ну да, - кивнул Федор и потянулся к бутыл­ке.
– Еще, что ль, выпить? А, выпью! Вечером найдет моя, да и пропадет добро.

– Что это был за парень?
– спросил Завьялов, глядя, как Федор выливает остатки мутной жид­кости в стакан.

– Высокий, на лицо приятный. Парень как па­рень, - сказал сторож, допив самогон.

– С Фабрики?

– А я почем знаю?

Вспомнил, что сам Федор не фабричный, из села. А.тот вдруг разговорился:

– У нас в больнице чего только не случается. Сам посуди, чего ж им еще делать? Вот и крутят романы. Как сериал пройдет, так и начинают шеп­таться. Даром что руки-ноги переломаны. А у кого и голова перебинтована. Да ты сам знаешь, ле­жал. Кто и женится потом. Всякое бывает.

– А ночью? Ночью они ходят?

– Кто? — тупо спросил сторож.

– Больные.

– А я за ними не слежу. Кто не может, тот не ходит.

– Последнее время кто крутил роман?

– Да вроде Лешка Митрофанов из шестой па­латы, мальчишка еще сопливый, да Роза. Та за­мужем. А что им мужья? Болезнь, она, как война, все спишет. Как из нее вышел, так и очистился. Конечно, оно только промеж выздоравливающих можно. У кого болит, тому не до любви. Да и хо­дячие, они не шибко бойкие. Все разговоры раз­говаривают. К чему мешать? Скучно им, пони­мать надо. А до дела и не доходит. У нас в боль­нице как? Молодые к молодым, а старухи про­меж собой шушукаются. Лешка-то выписался небось. Пора.