Дети белой богини

– А того парня как звали? Который с Машей по ночам разговаривал?

– Не помню. Ты у Татьяны спроси. Я их, пока лежат, всех по именам помню, а потом никак. Знаю только, что с переломом к нам попал. Недо­лго он лежал, у нас такие не задерживаются. Но с Марией быстро снюхались.

Сторож опьянел и теперь не соображал, что женщина, о которой говорит, убита, а перед ним сидит ее несчастный муж. Завьялов же казнил себя: да неужели ошибся? Ревновал к Горанину, а там другое. Маше было двадцать пять лет. Моло­дая еще. Ему-то под сорок. Тихая, добрая, милая. Роман медсестры и симпатичного больного - со­бытие рядовое.

– И все-таки, насчет того мужчины в черной куртке. Мог это быть тот самый парень?

– Не. Не помню, - промычал сторож. – Бежал быстро.

– А куда бежал?

– Туда... К бедным...

– В Долину Бедных?

– А черт... Черт его знает.

– В руках у него что-нибудь было?

– Не. Точно. Не было.

– Да, может, он и не из больницы бежал?

– Может, и не... Не из... Больницы...

Федор теперь едва ворочал языком. Завьялов понял, толку не будет. Надо побеседовать с боль­ными. С Розой и Лешей Митрофановым. И с де­журным врачом. Но почему Герман этого не де­лает? Показания со сторожа снял в то утро, когда нашли Машу. И все.

– Федор, тебя к следователю вызывали?
– спросил на всякий случай.

– Не. Что ты, что ты!
– замахал тот руками, потом тяжело опустился на лавку.

– Устал я... Ты Ирке скажи, здесь, мол, папа. Устал.

Завьялов вышел на улицу, и поежился от холода. Кто знает, сколько придется ждать автобу­са? Не надо было ехать. О парне, с которым Маша шепталась о чем-то по ночам, мог узнать и из дру­гого источника. Но что сделано, то сделано. Фе­дор убийцу описать не может. И опознать тоже не сможет.

Проходя мимо дома, стукнул согнутым паль­цем в окно. На пороге появилась хозяйка:

– Ну чего?

– Отец там, а бане. Лег.

– Что значит - лег? Вы пили, что ли?
– зло спросила женщина.

– Я не пью, - пожал он плечами.

– Да знаю я вас! Все вы не пьете! Шатаются здесь всякие! Ха! Агент он страховой! Алкаш! А я-то, дура, уши развесила!

– У вас ребенок плачет, — заметил он.

– Ты у меня тоже сейчас заплачешь! Я вот ко­беля на тебя спущу! Агент!

Он заторопился к калитке. Женщина, ругаясь, скрылась в доме. Ребенок, действительно, надры­вался в крике.

...На счастье, автобуса ждать пришлось недо­лго. Он был почти пустой, кондукторша, глянув в его удостоверение, тихонько вздохнула. И ска­зала:

– Я о вас читала. В газете. Что ж, так и не пой­мали его?

– Кого?

– Ну который в вас стрелял.

– Нет. Не поймали.

– Как же! Поймают они!
– разозлилась вдруг женщина.
– У-у-у! Сволочи!
– И неизвестно кому погрозила кулаком.

В дискуссию он вступать не стал. Политичес­ких митингов в общественном транспорте не вы­носил. Бессмысленно это, только душу травить. На Пятачке вышел и направился к своему дому. Визит в больницу решил отложить на завтра. Что ни говори, а бывать там, где убили Машу, не хо­телось.

День второй

Ему не повезло. Михаил Сергеевич три дня назад уехал в областной центр, на семинар, а Леша Митрофанов и Роза уже выписались. Пришлось беседовать со старшей сестрой. Когда в больни­це наступил тихий час, она согласилась уделить ему немного времени.

Елену Иванову он, честно сказать, недолюб­ливал. И Маша на старшую постоянно жалова­лась. Есть, мол, у нее любимчики, которым все сходит с рук, — и опоздания, и прогулы, а с ос­тальных спрашивает по всей строгости. К тому же грязнуля, больничное хозяйство должным об­разом не содержит. Тайком излишки спирта сбы­вает налево, да и сама выпивает с врачами. Вы­писываясь, каждый считает своим долгом отбла­годарить медперсонал, коробки конфет в шкаф­чике у старшей не переводятся, деревенские везут родственникам кто молочные продукты, кто мясо, кто домашнюю колбасу. Каждую неделю в кабинете у главврача застолье. Ни простых мед­сестер, ни санитарок, естественно, не зовут.

А грязь потом за ними вывози. Именно из-за это­го у Маши со старшей были трения, одно время жена даже собралась увольняться. Но куда де­ваться? Ездить в соседний город? Далеко, да и неудобно. Здесь-то работа под боком, в несколь­ких минутах ходьбы. И Маша терпела. Ждала перевода - знакомая пообещала место в роддо­ме. Не дождалась...

Он же, как всякий любящий муж, начальство жены видел ее глазами. Естественно, осуждал и заочно не любил, не разбираясь в том, где прав­да, а где ложь. Столкнувшись с Еленой Иванов­ной на рынке либо в магазине вежливо здоровал­ся, но поспешно отводил глаза: чувств своих скрывать не умел. Но та была с ним ласкова - все-таки, сотрудник милиции. Хотя в N и считают Завьялова тихим и безобидным, но, как говорит­ся, в тихом омуте черти водятся. О его дружбе с Гораниным весь город знает, а Горанин может все, везде у него схвачено. И Машу Елена Ивановна из больницы откровенно не выживала, несмотря на конфликт. Выходит, и здесь все прикрывала широкая спина Германа.

Теперь старшая сестра смотрела на него с прищуром, настороженно. Делить им больше было нечего, он так и сказал:

– Давайте забудем о конфликте, который был у вас с Машей. Все это пустяки. Стычки по ра­боте, мелкие ссоры, подсиживания. Самое глав­ное - жизнь. И здоровье. К сожалению, мы по­нимаем это слишком поздно. Когда теряем близ­ких людей.

– Да-да, - поспешно кивнула Елена Иванов­на. И добавила: - Надеюсь, вы понимаете, что я не... То есть к тому, что случилось, не имею ни малейшего отношения.

Она была женщина неглупая, потому как афе­ры с казенным спиртом проворачивала ловко, уже немолодая, но, что называется, в соку - яркая, энергичная. И полнота ее была здоровая, та, что радует глаз, а не наталкивает на мысль о нару­шенном обмене веществ. Глаза цвета пожухшей осенней листвы, подведенные коричневым каран­дашом, медные волосы все в тяжелых, словно бы кованых завитках, на губах малиновая помада. Таких женщин мужчины вниманием не обходят, и он вдруг подумал, что не случайно старшая се­стра организовывала в больнице застолья в кон­це каждой недели. А ведь она замужем,» мать дво­их детей. Дети взрослые, но живут с ней, есть и внук. Однако домой в пятницу вечером Елена Ивановна не торопится.

Он думал о чем угодно: о старшей сестре, как о женщине, о ее любовнике, возможно, одном из врачей, о взрослых детях. Только не о том, что Машу убили в этом кабинете. Почему-то боялся об этом думать.

– Елена Ивановна, я хочу найти убийцу своей жены, - выговорил он с трудом. Ведь вот здесь, на этом полу, она и лежала. И кровь...

– А разве не милиция этим занимается? На­сколько я знаю, следствие ведет ваш друг, Герман Георгиевич Горанин.

– Я решил ему по-дружески помочь.

– А Герман Георгиевич в курсе?
– подозри­тельно спросила старшая.

– Ну разумеется. Я ведь без протокола с вами беседую, но могу организовать визит в прокура­туру.

– Нет, нет, что вы!
– заволновалась Елена Ива­новна.
– Зачем же!

Сплетен в городе N боялись все. Даже если человек не при чем, оговорить его проще просто­го. Вызовут Елену Ивановну в прокуратуру, и пой­дет гулять по городу: Завьялова, мол, кое-что зна­ла, вот старшая и подсуетилась. А тут еще и лю­бовник. Как бы ни доверял муж, но когда весь го­род узнает, кто знает, до чего дойдет?