Дети белой богини
Шрифт:
– Нет, - Александр покачал головой.
– Ну так позвонит. На днях, - уверенно сказал Герман.
– Тебя чем-то надо занять.
– Да я уж и так представляюсь везде страховым агентом. Просто так люди-то не больно откровенничают. И косятся.
– Ха-ха! Молодец!
Горанин поднялся, хлопнул его по плечу. Настроение у Германа было превосходное! Громко крикнул:
– Эй, двое в коридоре! Заходите!
В столовую робко протиснулись повариха и посудомойка.
– Можно, Герман Георгиевич?
– Нужно! Пищеблок надо содержать в порядке, гражданки. Чтобы
– Что вы, Герман Георгиевич!
– разом откликнулись обе.
– Смотрите, чтобы и на вас жалоб не было.
– Мы стараемся!
Герман был похож сейчас на помещика, который общается со своими крепостными. Но ему это шло, да и они не возражали. Барин был красивый и в превосходном настроении. Женщины смотрели на него, как на бога, и улыбались.
– Ну пойдем, Саша, - сказал Герман.
– Чайку попьем в кабинете у Елены Ивановны.
– Зачем ты с ними так, Герман?
– уже в коридоре упрекнул Завьялов.
– Люди, все-таки.
– Как?
– прищурился Горанин.
– Ну, вроде как запугиваешь.
– На то она и власть, чтоб ее бояться, - авторитетно сказал Герман. — Это называется не запугивание, а профилактика преступлений. Чтоб продукты у больных не таскали. Знаю я их. И хотя я мелкие хищения не расследую, но сам знаешь, как оно бывает. Маленькое преступление зачастую тянет за собой большое. Пойдем к Елене Ивановне. Чаю хочу. С конфетами.
– И Герман сладко причмокнул яркими губами.
Старшая им не просто обрадовалась. Вспыхнула вся, словно внутри нее зажглась электрическая лампочка.
– С конфетками, Герман Георгиевич?
– Она полезла в шкафчик.
– Может, варенья вишневого принести?
– Можно и вишневого, — кивнул Герман. — Но сначала выдайте нам личное дело санитарки Татьяны э-э-э... как бишь ее? Протокол надо заполнить.
Елена Ивановна открыла дверцу сейфа:
– Сейчас-сейчас. Вот оно. А может, чего покрепче? И с собой спиртику?
– Взятка при исполнении, - широко улыбнулся Герман. И кивнул: - Давайте.
– Герман, что ты делаешь?
– возмущенно сказал Завьялов, когда старшая сестра вышла.
– Какой еще спирт?
– Чистый, медицинский. Лучше водки. Да чего ты так уставился? В профилактических целях. Уколы мне прописали.
Горанин расхохотался. Потом пододвинул к себе личное дело санитарки, принялся заполнять протокол. Александр сидел и, не мигая, смотрел на галстук Германа. Заболела голова. Если бы Горанин был в том самом костюме... Костюм... Кабинет; где убили Машу... Почему-то на рисунке, то ли приснившемся, то ли на самом деле существующем, был костюм Германа. Весь в крови. Бред. Галлюцинация. Невольно скрипнул зубами.
– Зява, ты чего?
– оторвался от протокола Герман.
– Ничего.
– Плохо выглядишь, - посочувствовал Горанин.
– А где тот костюм?
– Какой?
– С манекена. То есть тот, похожий, который купил ты.
– Дома у меня,, где ж еще?
– Хотелось бы на него взглянуть.
– Зява, ты что?! Да кто ты такой, чтобы меня... В кабинет вошла старшая с чайником в руке, и Герман осекся. Елена Ивановна
принялась летать по кабинету. На столе появились чашки, рюмки, шоколадные конфеты. Потом бутылка. Покосившись на Завьялова, Герман тяжело вздохнул:– Увы, Елена Ивановна, только чай. Рабочий день еще не закончен. У меня тоже есть начальство.
– Понимаю.
– Старшая сестра принялась разливать чай.
Разговор за чаем был, что называется, ни о чем. Горанин сознательно избегал запретной темы — убийства Маши, старшая сестра слушала анекдоты и заливисто смеялась. Час пролетел незаметно. Посмотрев на часы, Герман протянул: «Э-э-э, пора и домой...» Елена Ивановна все-таки всучила ему бутылку спирта. Герман сунул ее в карман куртки и подмигнул заговорщицки:
– Если что, мы работали.
- А как же иначе?
– удивилась старшая сестра.
Для нее чаи в рабочее время были, как само собой разумеющееся. За такую зарплату еще и крутиться, точно белка в колесе!
Проводив их до выхода Елена Ивановна, постояла на больничном крыльце, проводила взглядом. Была в одном халате, но холода словно бы и не чувствовала. Герман первым сел в машину, потом открыл правую переднюю дверцу: —' Садись давай.
Завьялов подумал, что надо бы взглянуть на плакат. Тот, что висит в столовой у Германа. Если на обратной стороне - ничего, значит, на нет и суда нет. Это был только сон. И поэтому в машину Горанина все-таки сел. Хотя и не хотелось.
– Ты чего, Сашка?
– спросил Герман включая зажигание. Машина сразу откликнулась, тоже ведь женщина. Мотор заурчал почти неслышно, ласково. — Лицо у тебя какое-то странное.
– Да так.
– Обиделся, что ли?
– Не за себя.
– Э, брось! Любить людей - труд неблагодарный. Мало того, на шею тебе сесть норовят, если чувствуют слабинку. Так уж их Бог устроил.
– А ты веришь в Бога?
Герман выруливал на дорогу, ведущую в Долину Бедных. После долгой паузы вздохнул:
– У меня, Зява, свой Бог. И свои с ним счеты.
– Вот как? А разве можно считаться со Всевышним? По-моему, это не только безнравственно, но и бесполезно.
– Ты про костюм-то зачем спросил?
– напомнил вдруг Герман.
– В чистке он.
– И давно?
– С неделю.
Они уже подъезжали к коттеджу. Александр заметил, что калитка приоткрыта и с удивлением посмотрел на Германа - кто?
– Вера Васильевна, должно быть, пришла, -пожал широкими плечами Горанин.
Машина остановилась напротив гаража.
– У нее что, есть ключи?
– А почему бы нет?
– настороженно посмотрел на него Горанин.
И вновь мелькнула мысль: что-то здесь не то.
Выйдя из машины, Герман принялся объяснять:
– Я приезжаю с работы голодный, холодный, усталый. Времени на уборку у меня нет, ужин тоже готовить не буду. Не умею я этого делать. А тут Вера Васильевна. Не женщина, а клад!
Она стояла на пороге, смотрела, как Герман загоняет машину в гараж. Увидев, что он не один, заторопилась. На секунду скрылась в доме и вернулась уже в куртке и в сапогах. Столкнулись они у калитки. Не глядя на Германа, Вера Васильевна сказала: