Дети белой богини

– Нет, - Александр покачал головой.

– Ну так позвонит. На днях, - уверенно ска­зал Герман.
– Тебя чем-то надо занять.

– Да я уж и так представляюсь везде страхо­вым агентом. Просто так люди-то не больно от­кровенничают. И косятся.

– Ха-ха! Молодец!

Горанин поднялся, хлопнул его по плечу. На­строение у Германа было превосходное! Громко крикнул:

– Эй, двое в коридоре! Заходите!

В столовую робко протиснулись повариха и посудомойка.

– Можно, Герман Георгиевич?

– Нужно! Пищеблок надо содержать в поряд­ке, гражданки. Чтобы все было чисто, а больные довольны и сыты. Жалобы прокуратуре есть?

– Что вы, Герман Георгиевич!
– разом отклик­нулись обе.

– Смотрите, чтобы и на вас жалоб не было.

– Мы стараемся!

Герман был похож сейчас на помещика, кото­рый общается со своими крепостными. Но ему это шло, да и они не возражали. Барин был кра­сивый и в превосходном настроении. Женщины смотрели на него, как на бога, и улыбались.

– Ну пойдем, Саша, - сказал Герман.
– Чайку попьем в кабинете у Елены Ивановны.

– Зачем ты с ними так, Герман?
– уже в кори­доре упрекнул Завьялов.
– Люди, все-таки.

– Как?
– прищурился Горанин.

– Ну, вроде как запугиваешь.

– На то она и власть, чтоб ее бояться, - авто­ритетно сказал Герман. — Это называется не за­пугивание, а профилактика преступлений. Чтоб продукты у больных не таскали. Знаю я их. И хотя я мелкие хищения не расследую, но сам знаешь, как оно бывает. Маленькое преступление зачас­тую тянет за собой большое. Пойдем к Елене Ива­новне. Чаю хочу. С конфетами.
– И Герман слад­ко причмокнул яркими губами.

Старшая им не просто обрадовалась. Вспых­нула вся, словно внутри нее зажглась электричес­кая лампочка.

– С конфетками, Герман Георгиевич?
– Она полезла в шкафчик.
– Может, варенья вишневого принести?

– Можно и вишневого, — кивнул Герман. — Но сначала выдайте нам личное дело санитарки Та­тьяны э-э-э... как бишь ее? Протокол надо запол­нить.

Елена Ивановна открыла дверцу сейфа:

– Сейчас-сейчас. Вот оно. А может, чего по­крепче? И с собой спиртику?

– Взятка при исполнении, - широко улыбнул­ся Герман. И кивнул: - Давайте.

– Герман, что ты делаешь?
– возмущенно ска­зал Завьялов, когда старшая сестра вышла.
– Ка­кой еще спирт?

– Чистый, медицинский. Лучше водки. Да чего ты так уставился? В профилактических целях. Уколы мне прописали.

Горанин расхохотался. Потом пододвинул к себе личное дело санитарки, принялся заполнять протокол. Александр сидел и, не мигая, смотрел на галстук Германа. Заболела голова. Если бы Го­ранин был в том самом костюме... Костюм... Ка­бинет; где убили Машу... Почему-то на рисунке, то ли приснившемся, то ли на самом деле суще­ствующем, был костюм Германа. Весь в крови. Бред. Галлюцинация. Невольно скрипнул зубами.

– Зява, ты чего?
– оторвался от протокола Гер­ман.

– Ничего.

– Плохо выглядишь, - посочувствовал Гора­нин.

– А где тот костюм?

– Какой?

– С манекена. То есть тот, похожий, который купил ты.

– Дома у меня,, где ж еще?

– Хотелось бы на него взглянуть.

– Зява, ты что?! Да кто ты такой, чтобы меня... В кабинет вошла старшая с чайником в руке, и Герман осекся. Елена Ивановна принялась ле­тать по кабинету. На столе появились чашки, рюм­ки, шоколадные конфеты. Потом бутылка. Поко­сившись на Завьялова, Герман тяжело вздохнул:

– Увы, Елена Ивановна, только чай. Рабочий день еще не закончен. У меня тоже есть началь­ство.

– Понимаю.
– Старшая сестра принялась раз­ливать чай.

Разговор за чаем был, что называется, ни о чем. Горанин сознательно избегал запретной темы — убийства Маши, старшая сестра слушала анекдоты и заливисто смеялась. Час пролетел неза­метно. Посмотрев на часы, Герман протянул: «Э-э-э, пора и домой...» Елена Ивановна все-таки всу­чила ему бутылку спирта. Герман сунул ее в кар­ман куртки и подмигнул заговорщицки:

– Если что, мы работали.

 - А как же иначе?
– удивилась старшая сес­тра.

Для нее чаи в рабочее время были, как само собой разумеющееся. За такую зарплату еще и крутиться, точно белка в колесе!

Проводив их до выхода Елена Ивановна, по­стояла на больничном крыльце, проводила взгля­дом. Была в одном халате, но холода словно бы и не чувствовала. Герман первым сел в машину, потом открыл правую переднюю дверцу: —' Садись давай.

Завьялов подумал, что надо бы взглянуть на плакат. Тот, что висит в столовой у Германа. Если на обратной стороне - ничего, значит, на нет и суда нет. Это был только сон. И поэтому в маши­ну Горанина все-таки сел. Хотя и не хотелось.

– Ты чего, Сашка?
– спросил Герман включая зажигание. Машина сразу откликнулась, тоже ведь женщина. Мотор заурчал почти неслышно, ласково. — Лицо у тебя какое-то странное.

– Да так.

– Обиделся, что ли?

– Не за себя.

– Э, брось! Любить людей - труд неблагодар­ный. Мало того, на шею тебе сесть норовят, если чувствуют слабинку. Так уж их Бог устроил.

– А ты веришь в Бога?

Герман выруливал на дорогу, ведущую в До­лину Бедных. После долгой паузы вздохнул:

– У меня, Зява, свой Бог. И свои с ним счеты.

– Вот как? А разве можно считаться со Все­вышним? По-моему, это не только безнравствен­но, но и бесполезно.

– Ты про костюм-то зачем спросил?
– напом­нил вдруг Герман.
– В чистке он.

– И давно?

– С неделю.

Они уже подъезжали к коттеджу. Александр заметил, что калитка приоткрыта и с удивлением посмотрел на Германа - кто?

– Вера Васильевна, должно быть, пришла, -пожал широкими плечами Горанин.

Машина остановилась напротив гаража.

– У нее что, есть ключи?

– А почему бы нет?
– настороженно посмот­рел на него Горанин.

И вновь мелькнула мысль: что-то здесь не то.

Выйдя из машины, Герман принялся объяс­нять:

– Я приезжаю с работы голодный, холодный, усталый. Времени на уборку у меня нет, ужин тоже готовить не буду. Не умею я этого делать. А тут Вера Васильевна. Не женщина, а клад!

Она стояла на пороге, смотрела, как Герман загоняет машину в гараж. Увидев, что он не один, заторопилась. На секунду скрылась в доме и вер­нулась уже в куртке и в сапогах. Столкнулись они у калитки. Не глядя на Германа, Вера Васи­льевна сказала: