Девятая жизнь кошки. Прелюдия

– Желания надо загадывать при падении звезды, а то как она его на землю принесет?
– улыбается Рон.

– Давайте сбивать с неба звезды мечтами, и станем мечты продавать тиражами, - расходится Шут.

Только Леда молча смотрит куда-то на горизонт, словно Ассоль, ждущая корабль.

– Леда, а у тебя есть мечта?
– спрашиваю я. Она вздрагивает, услышав свое имя

– Что? Извини, я не слушала, о чем вы говорили.

– Совсем?!

– Совсем, я замечталась.

– Видимо, слышала. Мы говорили о том, что неплохо бы поделиться друг с другом мечтами. А, может, загадать их звездам.

– Или падающим звездам, - добавляет Шут.

– Или падающим звездам, - соглашаюсь я, - если таких наберется на всех нас. Только никто не спешит делится.

– Я могу, - отвечает Леда, и выдерживает паузу, - когда я смотрю на море, которое теряет солнечный свет, то мне кажется, что ему очень одиноко и страшно. Быть может, оно даже точно знает, что пройдет ночь, и солнце вернется. И оно вновь обретет цвет под солнечными лучами. Но сейчас оно все сереет и сереет, а вскоре станет совершенно черным. Иногда, я мечтаю быть маяком, напоминающим морю и всем, кто в море, что свет существует, даже когда исчезает солнце, луна и звезды. Когда все затянуто тучами. Когда в свет остается только верить, я хочу добавить крупицу, искорку реального света в эту веру. Порой, мне даже хочется быть таким светом для другого человека, но тогда я боюсь, что не смогу светить всегда. Что он найдет во мне путеводную звезду, а я больше не смогу дарить свет, то и он потеряет ориентиры, и пойдет ко дну.

Голос Леды тускло опечаленный, я впервые вижу ее такой: хрупкой, растерянной девочкой с огромными глазами, с дрожащими ресницами, открытой и уязвимой. Но с каждым словом ее лицо преображается, в глаза возвращаются хитрые искорки, голос крепнет, и мягко ведет за собой, словно опытный учитель танцев.

– А вообще сегодня я хотела бы научиться рисовать на теле!
– резко меняет она тему, - Шут, я знаю, что ты можешь меня научить! Готов исполнить мою крохотную мечту?

– Я ненавижу учить рисовать, но для тебя готов на все. А на ком учиться будем? Кто этот счастливчик?

– Герда, я хочу разрисовать тебя, - она пристально смотрит на меня, не задавая вопроса, а прямо выражая свое желание.

– Хорошо, - немного смущаюсь я, - а где мы возьмем краски? А ничего, что уже темнеет?

– Краски я достану, художников здесь море, а что темнеет, так это надо поторопиться! Я скоро вернусь. Не мечтайте без меня, - кричит она, оборачиваясь на ходу.

– Леда Герду расписала, и тихонечко сбежала, - бормочет Шут.

– Ты сегодня в ударе, - замечает Пророк, - я бы тоже хотел говорить стихами, но выходит только проза.

– Только не говори, что ты мечтаешь, чтобы я научил тебя рифмовать слова.

– Нет, будет с тебя сегодня учительствовать. Но на ваши художества я с удовольствием посмотрю.

– Там, глядишь, у тебя еще несколько фантазий появится, - ухмыляется Шут, - в таком-то процессе.

Кажется, проходит всего несколько минут, как Леда возвращается. В ее руках небольшая коробочка.

– У меня для тебя сюрприз, - обращается она ко мне, - темнота не помеха сегодня. Они светятся на теле. Конечно, не маяк, но будет интересно. Ты не передумала?

– Не передумала. Но это же стирается? Мне не хотелось бы лететь раскрашенной.

– Сотрем. Море и песок рядом. Обязуюсь привести тебя в первозданный вид к утру, если сама не сможешь. Приступим?
– смотрит она на Шута

– Конечно! Давай работать симметрично. Одна половина тела твоя, вторая моя.

– Уже расчлененка пошла, - говорит Рон, - Вот вам только волю дай.

– Никакой расчлененки, всего лишь обозначение территории. Только все тело мы, наверное, не успеем...

– Вот и хватит болтать!
– Леда макает палец в красную краску и проводит на своей щеке две полоски, - Ей нужно стоять или лежать?

– спрашивает она Шута, - в общем командуй!

Они озабочены рабочим процессом, обсуждают нюансы и цветовую гамму, а я в это время уже раскрашиваюсь самостоятельно: волной стыда. Мне одновременно очень хочется поучаствовать в этом эксперименте, и неловко встречаться с прикосновениями чужих рук. Тем более, мужских и женских одновременно. Но интерес побеждает, и когда они приступают, стыд разлетается на небольшие участки, быстро исчезающие под слоями краски. Леда тщательно копирует мазки Шута, и в сумерках сложно различить какую-то явную разницу между левой и правой половинами моего тела. Черно-красно-желтая палитра погружает меня в африканскую саванну. Не хватает лишь последнего штриха - в виде шейных обручей или множественного пирсинга. С каждым прикосновением внутренняя дрожь усиливается, будто пробуждается к жизни спящий десятилетия вулкан. Их пальцы вызывают из небытия ритмы вчерашней ночи, и стихия уносит меня прочь.

– Как же ты полюбуешься собой?
– сокрушается Леда, - останешься только в нашей памяти такой вот роковой красоткой!

– Зато в моей памяти останутся ощущения, весьма будоражащие, - отвечаю я.

– Будоражащие ощущения не у тебя одной, - восхищенно смотрит на меня Пророк, - лично мне так и хочется оттолкнуть Шута, и рисовать на тебе собственный рисунок, пусть даже неумело.

– С тобой то мы сегодня не прощаемся, будет чем заняться в большом и скучном городе.

– Вот и не знаю, подойдет ли это занятие для города. Грустно уезжать, - добавляет он.

– Еще целая ночь впереди, не беги впереди паровоза.

– Если продолжать говорить о мечтах, то иногда я мечтаю, чтобы в жизни не было расставаний. Только встречи. Одни лишь встречи, - каким-то необычайно томным голосом продолжает Пророк.

– Как же можно встречаться, не прощаясь? Это все равно, что родиться, не умирая. Даже кошки этого не умеют в своих девяти жизнях, - говорит Рон, - и вообще, ты правда хотел бы с кем-нибудь быть вечно и всегда?

– Вот потому я не всегда люблю делиться мечтами, - ершится Пророк, - не люблю, когда их подвергают принципу реальности. Конечно, я не хочу быть вечно и всегда с кем-нибудь. Наверное, даже с самим собой не хочу вечно. Но иногда так хочется нажать кнопку 'стоп' и оставить себе момент. Какой-нибудь чудесный момент, которого так жаль лишаться.

– Думаю, ты не одинок в своих мечтах. На этом построена целая индустрия. Я раньше увлекался съемкой, не на уровне искусства, конечно. А любительски пытаясь остановить все счастливые мгновения. Но, удивительное дело, стоит навести на мгновение объектив фотоаппарата, и тебя самого от него уже отделяет система линз. Теперь ты наблюдатель, охотник за мимолетностью, а сам выключен из жизни. Только чужой кусочек истории и можно поймать.

– Есть еще память, там нет линз. И можно, возвращаться и просматривать слайды в тяжелые времена.

Я беззастенчиво счастлива в этом таинстве, в которое посвятил меня отец. Фотобумага. Пленка, которую можно бережно изымать из святилища фотоаппарата только в темной комнате. Пленка, как ребенок, раньше времени столкнувшись со светом, может погибнуть. Проявочный бачок становится ее временным пристанищем. Там она приобретает устойчивость к свету. Плоские ванночки. Щипцы. И порошки с острым запахом и магическими названиями: 'Проявитель', 'Закрепитель', 'Фиксаж'. Живые моменты нашей жизни появляются на бумаге, как слепок прошлого. Проявляются, как запоздалый свет звезды, долетевший до Земли, возможно после ее гибели.