Домой
Шрифт:
– Иди ешь. И чтобы больше такого не было.
Володя упрямо покачал головой:
– Не буду. Что я такого сказал, мама?
Мама спокойно убрала со стола.
– А теперь умываться и спать. Все.
Анюта попробовала было заплакать, что хочет сказку, но мама указала ей на кроватку:
– Спать.
Володя лег на свой диван. Мама немного походила по комнате, что-то прибирая, потом тоже легла.
Эля и Анюта уже спали, Володя крутился на диване. Сон никак не шел – хотелось есть, и засыпать так, не помирившись с мамой – было совсем немыслимо. Наконец он решился,
– Мамочка…
Мама не шевелилась, и Володя позвал громче:
– Мама!
Мама открыла глаза:
– Что случилось?
Володя присел на корточки:
– Мамочка…
Что говорить дальше, он не знал. Почему мама рассердилась – он не виноват, просить прощения глупо, не за что.
Софья Моисеевна рассердилась:
– Ты зачем меня разбудил? Сказать – мамочка? Я целый день бегала по холоду, чтобы и дома не иметь возможности согреться и выспаться? Сейчас же в постель, и чтобы до утра я тебя не слышала!
Володя молча вернулся к себе. Он завернулся в одеяло и уткнулся в подушку, стараясь сдержать подступающие слезы.
Мама стала другой. Сначала растерянная, она сумела взять себя в руки, нашла службу – Володя толком не понимал, где и чем она занимается, приносила паек, готовила по вечерам, если днем этого не делала Дуняша. С детьми говорила коротко и резко. Не послушаться ее было невозможно. Даже Эля, как-то возразив и оставшись за это без обеда, с мамой не спорила.
Дни тянулись безрадостно. Гимназия не работала, утром Володя подолгу валялся под одеялом – слишком холодно было в комнате. Эля поднимала Анюту, разливала холодный чай, выдавала по куску хлеба и крошечке сахара. Сладкого хотелось, но Анюта так жадно смотрела на сахар, что Володя, вздыхая, отдавал ей свой. Эля качала головой:
– Маме расскажу!
Но она, конечно, ничего не рассказывала – получив лишний сахар, Анюта хотя бы не капризничала.
Приходила Дуняша, что-то делала по хозяйству, и Володя неохотно вставал. Начинался длинный день. Ничего не хотелось – пробовал читать – но, казалось, не понимал прочитанного, доставал альбом и пытался что-то рисовать – но никак не мог придумать, что бы изобразить.
В два Эля выдавала еще по кусочку хлеба и наливала чай, подогретый Дуняшей. Та уходила, в дверях совала Володе кусочек сахара или конфетку:
– Ты Анютке отдай, маленькая она…
Володя возвращался в комнату, давал Анюте гостинец, каждый раз что-то придумывая – конфетку принесла собачка, а кусочек сахара – маленькая кошка, вот только что она приходила, обещала завтра еще принести, если Анюта не будет капризничать. Эля кривилась на его выдумки, но ничего не говорила.
Иногда Володя выходил гулять, но на улице было холодно и страшно.
Вечером приходила мама, разогревала обед, командуя детьми:
– Володя, быстро тарелки! Эля, приборы…
Они обедали, мама ела быстро, потом прибирала со стола и приказывала ложиться спать.
Володя послушно ложился, но долго не мог заснуть, лежал и смотрел в потолок.
Как-то он спросил маму, знает ли она что-то об отце. Мама резко оборвала его:
– Что там можно знать?
Что это значило, он не понял, а переспросить
не решился.Иногда он выбирался к Смирновым. У них было спокойнее – Арсений Васильевич считал, что детство должно быть детством, по вечерам они с Ниной по-прежнему играли в лото, карты, рассматривали старые книги. Оба радовались, когда приходил Володя. Иногда вспоминали магазин, чайную.
– Вам жалко магазин? – как-то спросил Володя.
Арсений Васильевич отмахнулся:
– Да разве ж это главное? Главное – это Нина, Лида… И… Впрочем, ладно.
Арсения Васильевича печалила революция. Было жалко лавку и налаженную жизнь, не нравилась Нинина бледность, пугали выстрелы и неопределенность.
Он строил планы и тут же сам себя обрывал. Уехать в Городищну? В Галич? Но вспоминались рассказы о том, как громили лавки и поместья на Сашиной родине, как убили Сашину подругу.
Нет, в такое время лучше быть дома. Хотя где в такое время лучше?
Нина вышла в кухню:
– Папа, я есть хочу.
– Сейчас, Ниночка! – засуетился отец, – вот у меня тут картошка – жареная, и даже огурец соленый.
– Котлетку хочу.
– Достану. Сейчас пообедаем, я пойду – и достану.
Нина села за стол и закрыла глаза. Бедный Арсений Васильевич перепугался:
– Деточка моя! Тебе что, плохо?
– Нет…
– Ты мне скажи! Я все достану – и маслице вот было еще, и котлетку сегодня же вечером принесу, и… что еще хочешь? Я все достану!
Нина улыбнулась:
– Папа, как Володька у нас сознание потерял – ты теперь перепуганный.
– Будешь тут перепуганный. А ты меня зря не пугай – не то время, чтобы капризничать.
– Не буду, – согласилась Нина, – но котлетку хочется все-таки.
– Понял, понял.
– Папа, стучат, кажется.
Арсений Васильевич вышел из кухни и вернулся с Володей.
– Садись – покушай с нами.
– Нет, нет! Спасибо. Мы только что обедали, я не хочу, правда.
Арсений Васильевич вздохнул. Кто это сейчас не хочет? Но мальчик все время отказывается, только чай пьет иногда.
Володя сел в угол, поближе к печке.
– Замерз, сынок?
– Немного. На улице-то холодно как! Нина, слушай. Я к тебе по делу пришел.
Арсений Васильевич улыбнулся:
– Секретное что-то? Я скоро уйду, если что.
– Нет! Не секрет, что вы. Нина, я знаешь что спросить хотел? У тебя нет – маленькой куклы? Ненужной?
Нина удивилась:
– Куклы есть, конечно. Ненужной… а зачем тебе?
– Я хотел Анюте подарить. И нигде не достать. Вернее, как? Купить можно, я видел на рынке.
– А кто тебя на рынок пускал? – рассердился Арсений Васильевич.
– Я только зашел, посмотрел, сколько стоит, и ушел сразу, Арсений Васильевич. У меня совсем нет денег. Мне хочется Анюту порадовать. У нее есть куклы, конечно, все игрушки есть… Но хочется новую. Мама сейчас занята все время, устает… Анюта иногда капризничает… я и читаю ей, и играю, но все равно – жалко ее.
– Господи, пойдем, выберешь! – воскликнула Нина.
– Погоди… у меня нет денег на куклу – совсем. Но я потом отдам, честно! Или я тебе другую потом куплю.