Домой
Шрифт:
– Ну ничего, Нина. Главное, чтобы Яков Моисеевич был жив, а там уж разберутся. Строгий он, конечно, но, может, с мальчиком так и надо? Я… я не знаю. Ты же знаешь, что братик твой… А Володе скажи – пусть не переживает, какие мысли есть, такие и есть. Вы ведь дети еще в конце концов.
– Он вернется?
– Надеюсь, маленькая моя.
– Папа, тебя не арестуют?
– Не хотелось бы. Ниночка, если что – ты все знаешь, сразу к тете Лиде.
Нина кивнула. Они давно все обговорили – еще когда все только началось. Отец успокаивал ее как мог:
– Я, скорее всего,
Но Нина все равно нервничала. Отец приходил теперь поздно, и она почти целый день сидела у дверей, ожидая стука в дверь. Отец поспешно входил, обнимал ее, внимательно смотрел в глаза:
– Девочка моя, как ты?
Нина зябко дергала плечами:
– Да ничего…
– Холодно? Сейчас печку растопим.
– Давай…
– Что-то Володя давно не заглядывал, – заметил как-то Арсений Васильевич, растапливая печку, – ты бы зашла к нему?
– Потом, – рассеянно сказала Нина, – потом зайду.
Арсений Васильевич повернулся к ней.
– Ниночка, что с тобой? Что ты такая?
У Нины задрожали губы.
– Папа…что же – теперь так всегда и будет? Темно, холодно, еды мало? Страшно?
Арсений Васильевич бросился к ней:
– Что ты! Что ты, радость моя! Конечно, нет! Наладится все, наладится!
– А мне кажется, папа, что теперь всегда так будет – трудно, голодно…
Арсений Васильевич обнял ее:
– Не надо так думать, Ниночка. Все у нас наладится.
– И Володька тоже, – расплакалась Нина, – он… знаешь… какой-то не такой последнее время! Ты говоришь – не заходит! Я у него была вчера! Сидит, свой кукольный театр перебирает – и молчит! И на меня не смотрит! Я говорю, пойду тогда, он только головой кивнул, и все! Я ему не нужна больше! Ну и ладно… и он мне тоже.
Арсений Васильевич озадаченно посмотрел на дочку.
– Ну, Нина… так нельзя. А ты спросила – что с ним такое?
– Спросила, конечно! Глаза отвел и снова за свой театр. Ну и пусть со своим театром возится! Я знаю, что случилось! Потому что все стали друг другу враги!
Смирнов вздохнул:
– Нина, Нина…
Он накрыл на стол, вскипятил чайник:
– Давай поедим.
Нина медленно жевала хлеб. Арсений Васильевич украдкой смотрел на нее и растерянно думал, что скоро – все, хлеб кончится и у них… конечно, долгое время в лавке были какие-то запасы, Арсений Васильевич поступил очень умно, когда в самом начале этого кошмара пошел и сдал товарищам все, что у него было… все, да не все, конечно, в подвале оставались припасы, и в разных местах квартиры было припрятано кое-что… да и Лиде тогда удалось отнести и муки, и картошки, и сахару, и разных круп. Но теперь – все, надо что-то придумывать. Он устроился на службу, ведет дела в государственном магазине, там дают жалкий паек, а девочку надо кормить… надо будет начинать менять вещи, вечером прикинуть – что именно и как.
Нина поставила чашку.
– Папа… хлеба у нас почти не осталось. Вот там в буфете – последний кусок, на завтрак. Завтра испеку пирожки из остатков муки –
и все.– Да придумаем что-нибудь, Ниночка! – бодро сказал Арсений Васильевич.
В дверь робко постучали. Арсений Васильевич встал и открыл.
– Можно?
Арсений Васильевич посторонился. Володя неловко протиснулся в комнату.
– Я к вам… можно?
– Можно, конечно, Володенька. Что не заходил давно? – спросил Арсений Васильевич, скрывая тревогу.
Володя поежился. Нина поставила еще чашку.
– Садись с нами чай пить?
– Нет, спасибо… только что пил.
– Ну тогда так посиди.
Володя неловко сел на краешек стула.
Арсений Васильевич не отрываясь смотрел на мальчика. Худенький, бледный – это понятно, сейчас они все такие, и Нина тоже похудела – похудеешь от такой жизни…
– Как дома, малыш?
Володя поднял голову и сглотнул:
– Все хорошо. Арсений Васильевич, мама спрашивает – не поможете ли вы поменять… вот часы, папины?
– Давай посмотрю… оставь, попробуем. Скажи маме, я к ней потом зайду. А ты что бледный такой?
– Нет-нет, все в порядке, Арсений Васильевич… Спасибо.
Арсений Васильевич вздохнул. Ну ладно, может быть, попьет чайку, разговорится… Он отошел к комоду убрать часы.
Нина вскрикнула, Арсений Васильевич резко повернулся.
Володя клонился набок, потихоньку сползая со стула. Смирнов бросился к нему и успел подхватить.
– Что ты, мальчик мой?
Он довел Володю до кресла, почти дотащил. Усадив, потрогал лоб – холодный, совсем холодный, на виске капелька пота.
– Володенька, что ты?
Володя поднял голову, мутными глазами обвел комнату, посмотрел на Арсения Васильевича, как будто не узнавая его. Потом сознание стало возвращаться к нему.
– Ничего, – прошептал он одними губами, – простите меня.
– Володька, ты же есть хочешь! Папа, он голодный! Где хлеб?
Нина бросилась к буфету, достала оттуда тарелку с хлебом:
– На, ешь скорее… ну, давай кусочек маленький, жуй как следует…
– Нет, нет… не могу… брать, – шептал Володя.
Нина ловко сунула ему корочку:
– Жуй, хорошенько жуй… давай, давай… сейчас чайку тебе горячего дам, и – смотри – у нас кусочек масла оставался, сейчас намажу тебе бутерброд… кушай, кушай!
– Господи, ешь, ешь скорее… – растерянно бормотал Арсений Васильевич.
Володя вгрызся в хлеб, пряча глаза.
Нина быстро мазала хлеб остатками масла:
– Сейчас, Володенька!
Володя быстро вытер рот:
– Нет, нет! Все, я больше не буду, я вот только чаю глотну… и пойду, правда, мне пора…
Он попытался встать с кресла, но Арсений Васильевич удержал его:
– Сиди… как не стыдно тебе, Володя? Да и нам тоже… мы не догадались, ты не пришел – ну, ослаб бы совсем и помер, и кому лучше? Тебе мертвому или нам без тебя? Или матери с сестрами?
Володя поднял на него отчаянный взгляд:
– Арсений Васильевич! У нас же есть мамин паек! Она на службу пошла! Мы не голодаем! Просто… Анюта маленькая совсем, она плачет, а маме работать надо… и я… ну… простите, что я к вам пришел!