Домой
Шрифт:
Арсений Васильевич махнул рукой. Нина составила чашку и тарелочку с маленькими бутербродами на маленький поднос и поднесла к креслу:
– Ешь.
Володя хотел было что-то сказать, но она твердо перебила его:
– Ешь немедленно. Пока все это не съешь – не выпущу.
Володя опустил голову.
– Нет. Вам самим не хватает.
Нина молчала. Володя посмотрел на нее.
– Нина?
– Я все сказала.
Володя робко взял чашку, потянулся за хлебом, потом опустил руку.
– Я… не могу один.
– Ничего! – отчеканила
С едой было покончено, и Володя, не поднимая глаз, пробормотал:
– Большое спасибо.
– Не кружится голова? – спросил Арсений Васильевич.
– Нет, больше нет.
Нина, не сводя с него серьезного взгляда, выговорила:
– Завтра из остатков муки испеку еще пирожки. Зайдешь после трех.
Володя поднял голову, хотел что-то сказать, но встретил Нинин взгляд и угрюмо, потерянно кивнул:
– Спасибо вам. Я… пойду?
– Иди. До завтра!
Володя выскользнул за дверь. Арсений Васильевич задернул засов. Нина убирала со стола. Смирнов остановил ее:
– Погоди… давай еще по чашечке выпьем.
Нина налила отцу чай и села напротив. Вдруг она закрыла лицо руками:
– Папа, как мне стыдно! Я ведь была у него вчера, смотрела, как он со своим театром возится! Мне даже в голову такое не пришло, а он… хоть бы слово, хоть бы намекнул! Ничего не сказал…
– Конечно, не сказал, – расстроенно отвечал Арсений Васильевич, – он же гордый…
– Гордый! Но ведь так нельзя…
Арсений Васильевич перебил ее:
– Можно, нельзя – это все разговоры… он такой. Ну, уж какой есть.
На следующий день Арсений Васильевич ушел рано. У него все получилось – он удачно отдал часы Володиного отца знакомому на Сенном рынке, получив за них неожиданно много, золотое кольцо жены поменял на муку и сахар, кроме того, успел зайти к Лиде и с облегчением узнал, что у нее из спасенных из лавки припасов осталось довольно много.
Домой он вернулся довольный. Нина с утра из остатков муки пекла маленькие пирожки с вареньем, он отошлет ее к Альбергам, а потом она приведет Володю к ним. У Лиды сохранилась маленькая шоколадка, и она отдала ее Арсению Васильевичу – побаловать Ниночку.
Может, и Володе дать кусочек, подумал Арсений Васильевич и безмерно удивился такой мысли.
Его сын умер, не прожив и месяца. Арсений Васильевич иногда с раскаянием думал, что почти не помнит его. Не успел привыкнуть, оправдывал он себя, и тут же думал, что нельзя себя обманывать – к Ниночке привыкать не пришлось, она была любимой и бесценной с самого рождения. А мальчик…
Но теперь, глядя на Володю, Арсений Васильевич часто думал о том, каким был бы его собственный сын, если бы остался жив. Светленьким, сероглазым, как Нина, таким же разумным, веселым, настоящим дружочком? Или… и вот тут Арсений Васильевич представлял себе Володю. Такой же… упрямый, увлеченный, с постоянно меняющимся настроением, то задумчивый, то безудержно веселый, умница, а в чем-то наивный,
совсем маленький… то ласковый, то обиженный, с вечными идеями и придумками…***
Мама опять ушла, Эля читала Анюте сказку. Володя постоял в дверях, послушал, потом вышел в темный нетопленный коридор.
Дуняша теперь у них не жила – забегала время от времени, что-то убирала, стирала, готовила, но говорила так:
– Вы, Софья Моисеевна, как-нибудь сами устраивайтесь – я вам благодарная, но у меня и своя жизнь. Теперь у прислуги жизнь другая.
Мама не обращала внимания, но когда Дуняша сказала это в третий или четвертый раз, ядовито бросила:
– Так и живи своей другой жизнью – или ты думаешь, я без тебя не справлюсь?
И вышла из кухни. Дуняша прошептала ей что-то вслед. Приходила она по-прежнему, помогала, маме больше ничего не говорила.
В коридоре было холодно – отапливали они теперь только одну гостиную, там и спали, и кухню. Володя подошел к двери кабинета и потянул ручку.
Как тут теперь пусто, пыльно, холодно, темно…. Если закрыть глаза и открыть – может быть, снова папа будет сидеть за своим столом, и будет гореть лампа, и папа спросит:
– Что тебе, Володя?
Володя зажмурился, потом открыл глаза, покачал головой и усмехнулся. Глупый какой… ничего не произойдет, не появится папа за столом… может, его вообще уже нет.
Папы нет.
Не может такого быть, чтобы папы – не было. Как они тогда будут жить?
Стукнула дверь, Володя выскочил в коридор. Мама, близоруко щурясь, снимала пальто.
– Мамочка!
– Володя… что ты делаешь тут, холодно. Ты что, был в кабинете? Ничего там не трогал?
– Нет, конечно, мамочка… как ты?
– Хорошо. Я принесла немного поесть, пойдем. И не выскакивай в коридор, еще заболеешь… не хватало с тобой возиться!
Анюта и Эля бросились к маме. Она рассеянно отстраняла их:
– Погодите, погодите… сейчас будем обедать.
На обед был чай, хлеб и селедка. Анюта, посмотрев на рыбу, скривилась:
– Не буду такое…
– Не ешь, – равнодушно бросила Софья Моисеевна, – нам больше останется…
Анюта разревелась, мама не обратила внимания. Володя поднял сестру на руки:
– Анечка, не плачь! Рыбка вкусная, попробуй!
– Оставь ее, Володя, – резко сказала мама, – сейчас, знаешь ли, не до детских капризов.
– Она маленькая…. – нерешительно сказал мальчик.
– Что ты сказал?
Володя опустил голову.
– Ты что, споришь со мной? Возражаешь?
Володя молчал, не зная, что говорить.
– Выйди из-за стола. Пообедаешь после. А пока сядь в угол и думай о своем поведении.
Володя молча посадил Анюту на стул и ушел в угол гостиной. Каким уютным раньше было это кресло и каким противным – сейчас!
Мама с Элей ели хлеб и селедку. Анюта, перестав всхлипывать, тоже взяла кусочек. Наконец они встали из-за стола, и мама кивнула Володе: