Дон-Кихот Ламанчский. Часть 1 (др. издание)

— А прочтите за еще что-нибудь, сказалъ Санчо, можетъ быть мы найдемъ тамъ что-нибудь интересное для насъ.

Донъ-Кихотъ перевернулъ листъ.

— Здсь проза, сказалъ онъ, что-то въ род письма.

— Тоже, пожалуй, посланіе какое-нибудь, замтилъ Санчо.

— Судя по началу, это, должно быть, какое-то любовное письмо, отвтилъ Донъ-Кихотъ.

— Потрудитесь, ваша милость, громко прочитать его, сказалъ Санчо, потому что, страхъ какъ люблю я эти любовныя писанія.

— Изволь, отвтилъ Донъ-Кихотъ, и вслдъ за тмъ громко прочелъ:

«Твоя измна и мое несчастіе заставляютъ меня удалиться въ такое мсто, откуда слухъ твой поразитъ скоре всть о моей кончин, нежели мое проклятіе. Неблагодарная! ты предпочла мн человка, обладающаго большимъ, но не большаго, чмъ я. Если-бы благородство чувствъ считалось здсь богатствомъ, тогда я не завидовалъ-бы чужому счастію, и не оплакивалъ-бы погибшаго моего. Очарованіе, производимое твоей красотой, затмвается твоими поступками. Прельщенный красотой, — я видлъ въ теб ангела небеснаго, въ твоихъ поступкахъ — узналъ въ теб женщину. Но живи себ въ мир ты, вызывающая меня на брань; дай Богъ, чтобы никогда не раскрылся коварный обманъ твоего мужа, и теб не пришлось раскаиваться въ твоемъ поступк, или страшиться моего удара въ отмщеніе за то, чего ужь я не ищу».

— Изъ этого письма мы узнали еще меньше, чмъ изъ стиховъ, замтилъ Донъ-Кихотъ. Ясно только, что это писалъ какой-то отверженный влюбленный.

Принявшись за тмъ перелистывать весь альбомъ, онъ нашелъ въ немъ нсколько другихъ стиховъ и писемъ, частію перечеркнутыхъ, частію совершенно ясныхъ. Но во всхъ ихъ встрчались только проклятія, жалобы, упреки, удовольствія, огорченія, отказы и ласки, и все это воспвалось, восхвалялось и проклиналось.

Тмъ времененъ, какъ Донъ-Кихотъ разсматривалъ альбомъ, Санчо разсматривалъ чемоданъ и подушку, обшаривши въ нихъ вс уголки, вс складки, распоровъ вс швы, разглядвъ и ошупавъ всякій кусокъ ваты, словомъ, не оставивъ безъ тщательнаго разсмотрнія ничего; такъ разожгли его любопытство, найденные имъ червонцы, число которыхъ превышало сотню. И хотя онъ не нашелъ ничего больше ни въ чемодан, ни въ подушк, тмъ не мене примирился теперь и съ памятнымъ для него одяломъ; и съ фіербрасовскимъ бальзамомъ, и съ дубинами и кулаками погонщиковъ муловъ, и съ похищеніемъ котомки, и съ кражей кафтана, и съ голодомъ, жаждой, трудами, словомъ ршительно со всмъ, что привелось ему испытать за служб у своего добраго господина. Найденные имъ червонцы съ лихвой вознаграждали его за вс испытанныя имъ потери и лишенія.

Рыцарю печальнаго образа, между тмъ, ужасно хотлось узнать, это бы такой могъ быть хозяиномъ найденнаго имъ чемодана; заключая по деньгамъ, блью, стихамъ и письмамъ, что это должно быть какой-нибудь влюбленный, знатной фамиліи, доведенный до отчаянья измной своей возлюбленной. Но такъ какъ въ этомъ суровомъ и пустынномъ мст, трудно было собрать какія-нибудь свднія на этотъ счетъ, поэтому онъ ршился хать дальше, предоставляя выборъ пути воли Россинанта, выглядывавшаго, гд ему можно поставить безопасно одну ногу впереди другой. Рыцарю все мерещилось, что среди этихъ горъ, покрытыхъ хворостникомъ, его ожидаетъ какое-нибудь удивительное приключеніе. Погруженный въ эти мысли, онъ нечаянно увидлъ между кустарниками человка, пробиравшагося съ необычайной легкостью съ холма на холмъ. Онъ казался полунагимъ, съ черной всклоченной бородой, длинными, безпорядочно раскинутыми волосами, съ обнаженной головой и голыми ногами. Правда, на бедрахъ его висли какіе-то желтые бархатные штаны, но такіе порванные, что они открывали тло въ нсколькихъ мстахъ. Хотя двигался онъ чуть не съ быстротою молніи, тмъ не мене рыцарь печальнаго образа отлично разсмотрлъ фигуру и нарядъ его, и хотлъ, во что бы то не стало, послдовать за нимъ, но не Россинанту-же было пробираться сквозь окружавшіе его камни и хворостникъ, къ тому-же онъ и вообще-то двигался куда какъ не быстро. Донъ-Кихоту показалось, что незнакомецъ этотъ долженъ быть хозяинъ потеряннаго чемодана, и онъ ршился всюду искать его, хотя-бы для этого ему пришлось цлый годъ разъзжать по горамъ. Приказавъ Санчо обогнуть гору съ одной стороны, самъ онъ ршился слдовать по другой, надясь помощью этого маневра поймать незнакомца, такъ быстро скрывшагося у него изъ виду.

— Не могу я этого сдлать, отвчалъ Санчо, потому что какъ только я покидаю вашу милость, такъ передъ главами у меня начинаютъ мерещиться тысячи привидній, и, съ перепугу, просто душа въ пятки уходитъ. И это я вамъ говорю разъ на всегда, ваша милость, не удаляйте вы меня отъ себя.

— Согласенъ, отвчалъ рыцарь печальнаго образа, и восхищенъ тмъ, что питаешь такое довріе къ моему мужеству, на которое ты всегда можешь расчитывать, даже въ ту минуту, когда тло твое не могло бы расчитывать на свою душу. Ступай же позади меня шагъ за шагомъ, или какъ теб будетъ удобне, и обрати глаза свои въ фонари. Мы объденъ кругомъ эту гору и, быть можетъ, настигнемъ этого, только что мелькнувшаго передъ нами человка; ему, вроятно, принадлежитъ сдланная нами находка.

— Къ чему же исвать его въ такомъ случа, сказалъ Санчо; вдь если онъ окажется хозяиномъ этихъ червонцевъ, тогда, что же я то стану длать? Право, ваша милость, лучше намъ обойтись безъ этихъ ненужныхъ объздовъ, и оставаться съ найденными деньгами, пока не отыщется настояшій хозяинъ ихъ самъ собою. Къ этому времени я, дастъ Богъ, издержу уже вс эти деньги, такъ что отдать мн придется разв то, что я истратилъ.

— Санчо! ты судишь въ этомъ отношеніи очень ошибочно, сказалъ Донъ-Кихотъ. Если у насъ можетъ зародиться хотя мысль о томъ, что этотъ неизвстный человкъ — хозяинъ найденныхъ нами денегъ, въ такомъ случа, мы должны отыскать его и возвратить то, что ему принадлежитъ. Если же мы не станемъ отыскивать его, въ такомъ случа, хотя бы онъ и не былъ даже хозяиномъ найденныхъ нами вещей, мы будемъ виноваты передъ нимъ, какъ передъ настоящимъ владльцемъ, потому что есть данныя предполагать, что владлецъ этотъ ни это иной, какъ встрченный нами незнакомецъ. По этому, другъ мой, Санчо, ищи его безъ горя, чтобы не заставить горевать меня, не отыскавъ этого человка. Съ послднимъ словомъ, онъ пришпорилъ Россинанта, а Санчо послдовалъ за нимъ пшкомъ, неся на спин своей, благодаря Гинесу Пассамонту, все, что составляло недавно ношу его осла.

Когда рыцарь и его оруженосецъ почти уже окончили объздъ кругомъ горы, они неожиданно наткнулись, на берегу ручья, на трупъ мула, лежавшаго еще съ уздою и сдломъ, но уже на половину съденнаго волкани и воронами; это еще боле убдило ихъ, что мелькнувшій передъ взорами ихъ человкъ былъ никто иной, какъ владлецъ погибшаго мула и найденнаго ими чемодана. Тмъ временемъ какъ ваши искатели приключеній съ любопытствомъ осматривали трупъ мула, они услышали свистъ, похожій на свистъ пастуха, сзывающаго свое стадо; и почти въ туже минуту увидли, по лвую сторону отъ себя, огромное стадо козъ, за которыми шелъ довольно пожилой пастухъ. Донъ-Кихотъ громко кликнулъ его, прося подойти къ себ. Пастухъ также крича, спросилъ рыцаря, какъ попалъ онъ въ такое мсто, куда кром козъ, волковъ и хищныхъ зврей не заглядывалъ никто. «Приди сюда», крикнулъ ему Санчо, «и теб скажутъ все, что нужно».

Пастухъ послушался, и подойдя къ Донъ-Кихоту, сказалъ ему: «готовъ биться объ закладъ, что вы разсматриваете теперь этого мертваго мула. Вотъ ужь шесть мсяцевъ, какъ онъ лежитъ здсь. Но, скажите на милость, не встртили ли вы гд-нибудь его хозяина?»

— Ничего мы не встртили, отвтилъ Донъ-Кихотъ, кром чемодана и подушки, найденныхъ нами недалеко отсюда.

— Я ихъ тоже находилъ, отвчалъ пастухъ, да только и дотрогиваться ни хотлъ, боясь какъ бы еще бды съ ними не нажить, не обвинили бы меня чего добраго, въ краж; чортъ вдь всегда готовъ подставить вамъ что-нибудь подъ ноги, и повалить насъ ни за что, ни про что.

— Это самое и я думалъ, сказалъ Санчо; я тоже нашелъ этотъ чемоданъ, и тоже побоялся даже подойти въ нему; и какъ тамъ все было, такъ все и оставилъ, потому что не въ моей это натур привязывать собакамъ погремушки.

— Скажи мн, добрый человкъ, спросилъ Донъ-Кихотъ пастуха, знаешь ли ты хозяина этихъ вещей?…

— Все что я знаю, отвчалъ пастухъ, это то, что около полугода тому назадъ, пріхалъ въ ваши пастушьи шатры какой то молодцоватый господинъ на этомъ самомъ околвшемъ мух и съ тмъ самымъ чемоданомъ, который вы нашли на дорог, и, какъ говорите, не тронули. Онъ просилъ насъ показать ему самое дикое и пустынное мсто въ горахъ. Мы указали ему на это, потому, говорили мы ему, что если вы продете еще съ полмили, то, быть можетъ, уже и не выберетесь оттуда; и удивляемся мы только, какъ это вы попали сюда, гд нтъ и слда дороги. Не далъ онъ на это никакого отвта, продолжалъ разсказчикъ, а повернулъ своего мула и словно стрла улетлъ отъ насъ; и невольно подумали мы тутъ, чего бы ему такъ спшить? Съ той поры не было о немъ ни слуху, ни духу; какъ вдругъ остановилъ это онъ разъ, ни съ того, ни съ сего, одного изъ нашихъ пастуховъ, далъ ему нсколько пинковъ руками и ногами, потомъ кинулся къ его ослу, забралъ все, что тамъ было хлба и сыру и быстре оленя убжалъ въ горы. Узнавъ это, ршили мы, собравшись вмст — искать его здсь, въ самомъ густомъ лсу, и въ вечеру другаго дня нашли его въ дупл одного дерева. Увидвъ насъ, онъ скромно такъ подошелъ въ намъ, только весь въ лохмотьяхъ, загорвшій такой, просто лица за немъ нтъ, то есть такъ это онъ весь перемнился, что еслибъ не платье его, хотя и изодранное, то право не знали бы мы, тотъ ли это самый человкъ, котораго мы искали. Ласково поклонившись, сказалъ онъ намъ, какъ человкъ разсудительный, чтобы мы не удивлялись такой жизни его, потому что онъ кается здсь по обту, замаливая въ этой пустын многія свои прегршенія. Мы просили его сказать намъ, кто онъ? да только напрасно; сказали ему на счетъ пищи, что пусть онъ только укажетъ намъ куда приносить ее, и мы будемъ длать это аккуратно и отъ чистаго сердца; а если это ему не нравится, то пусть онъ проситъ ее у насъ, а не отнимаетъ силою. Онъ поблагодарилъ насъ, просилъ простить ему, что не хорошо онъ такъ обошелся недавно съ однимъ нашимъ пастухомъ и клялся намъ, во имя Бога, что будетъ просить теперь пищу у насъ, и не станетъ отнимать ее ни у кого. На счетъ же того, гд онъ живетъ, онъ сказалъ намъ, что у него нтъ другаго жилья, кром тхъ мстъ, на которыхъ застанетъ его ночь; и такъ жалостно заплакалъ онъ, что, право, если-бы мы были каменные, то и тогда слезы его разжалобили бы насъ. Къ тому же довольно было увидть, чмъ онъ сталъ теперь противъ того, какимъ мы видли его въ первый разъ. Тогда онъ быхъ молодой, красивый такой господинъ; по его разговору и учтивости видно было, что онъ принадлежитъ къ благородной фамиліи; такъ что мы передъ нимъ были мужики мужиками. Между тмъ, заговоривши съ нами, онъ вдругъ остановился, снова онмлъ, уперся глазами въ землю, и долго такъ стоялъ. Мы съ удивленіемъ глядли на него, ожидая чмъ все это кончится; и все большая и большая жалость брала насъ къ нему; а онъ все тамъ стоитъ, ни словечка не промолвитъ, и только то подвинетъ, то опуститъ глаза, да вдругъ, словно найдетъ на него что-то такое; начнетъ кусать себ губы, да хмурить брови; тутъ стало ясно намъ, что не спроста все это такъ дется съ нимъ. И скоро увидли мы, что-точно не спроста, потому поднялся это онъ вдругъ, какъ бшеный, съ земли, на которой было прилегъ, да какъ кинется на перваго попавшагося ему подъ руку нашего товарища, такъ еслибъ мы не вырвали этого бдняка изъ его рукъ, то тутъ бы онъ его и уходилъ своими кулаками и зубами, и все онъ кричалъ: «а, измнникъ Фернандо, ты заплатишь мн наконецъ за тотъ позоръ, которымъ ты покрылъ меня. Я вырву наконецъ это злодйское сердце, полное обмана и измны». И много еще кричалъ онъ кое-чего, все честя измнникомъ и обманщикомъ этого Фернанда. Мы отняли у него наконецъ нашего товарища, и тогда, не промолвивши ни слова, онъ со всхъ ногъ убжалъ отъ васъ, скрывшись такъ быстро между скалами и хворостникомъ, что намъ никакъ нельзя было услдить его. Такъ и ушли мы, ничего не добившись отъ него, и узнавши только, что по временамъ съ нимъ длается что-то не доброе и что должно быть этотъ Фернандъ чмъ то очень ужь досадилъ ему. И уврялись мы въ этомъ все больше и больше всякій разъ, когда намъ доводилось встрчаться съ нимъ, когда онъ приходилъ къ намъ просить хлба, или силою отбирать его, потому что ужь когда найдетъ на него такая несчастная минута, въ ту пору ничего не возьметъ онъ добромъ, какъ ни предлагай ему, а нее наровитъ добыть кулаками. Когда же случится ему быть въ полномъ разсудк, тогда ласково проситъ онъ насъ — ради Бога, и поблагодаритъ, и заплачетъ потомъ. И могу вамъ по чистой правд, сказать, господа, продолжалъ пастухъ, что вчера я и еще четверо пастуховъ нашихъ — двое друзей и двое работниковъ моихъ — ршили искать его, и если найдемъ, то думаемъ добровольно или насильно отвезти въ городъ Альмодоваръ, до котораго будетъ миль восемь отсюда. Тамъ мы хотимъ попробовать лечить его, если только бдняка этого вылечитъ ужь что-нибудь, или, по крайней мр, сговорились мы узнать отъ него: это онъ, и есть ли у него родные какіе, которыхъ мы могли бы извстить о его несчастіи. Вотъ, господа, все, что я могу вамъ сказать объ этомъ человк. Теперь вы можете увряться, что хозяинъ найденныхъ вами вещей, тотъ самый человкъ, который убжалъ отъ васъ какъ молнія, да отъ чего ему и не бгать какъ молнія, когда онъ не носитъ на себ никакого платья.

Донъ-Кихотъ, сказавшій передъ тмъ пастуху, какъ быстро скрылся отъ него въ хворостник странный незнакомецъ, чрезвычайно удивленъ былъ тмъ, что услышалъ о немъ. Чувствуя все боле и боле возраставшее желаніе узнать, кто былъ этотъ таинственный человкъ, онъ ршился послдовать своему первому внушенію и искать незнакомца въ горахъ, ршительно везд, не оставляя безъ осмотра ни одной трещины и ни одной пещеры. Но судьба устроила дло лучше, чмъ онъ ожидалъ, потому что въ эту самую минуту, таинственный незнакомецъ показался въ горномъ проход, выходившемъ вамъ разъ на тотъ лугъ, на которомъ находился теперь Донъ-Кихотъ. Несчастный подвигался впередъ, бормоча что-то такое, чего нельзя было разобрать и вблизи. Нарядъ его былъ таковъ, какъ мы уже описали, только когда онъ былъ уже очень близко отъ Донъ-Кихота, послдній разсмотрлъ на плечахъ его слды камзола, висвшаго теперь въ лохмотьяхъ и, какъ видно было, сдланнаго изъ дорогой душистой замши; вещь, ясно показывавшая, что господинъ этотъ принадлежалъ къ весьма порядочному обществу. Приблизившись къ рыцарю, онъ поздоровался съ нимъ очень вжливо, но какимъ то глухимъ, отрывистымъ голосомъ. Донъ-Кихотъ, съ своей стороны, чрезвычайно вжливо раскланялся съ нимъ, сошелъ съ коня, приблизился къ незнакомцу и горячо обнявъ его, продержалъ такъ нсколько минутъ, прижавши къ своей груди, точно встртилъ въ немъ стараго друга посл долгой разлуки. Незнакомецъ, котораго мы могли бы смло назвать оборванцемъ жалкаго образа, подобно тому, какъ Донъ-Кихотъ назывался рыцаремъ печальнаго образа, освободясь наконецъ изъ объятій рыцаря и положивъ на плечи ему свои руки, стадъ пристально осматривать, какъ-бы желая узнать его; удивленный, быть можетъ, костюмомъ, оружіемъ и всею фигурою Донъ-Кихота еще боле, чмъ Донъ-Кихотъ — оборванной и несчастной фигурой незнакомца. Посл нсколькихъ минутъ молчанія, несчастный пустынникъ заговорилъ первый, что именно, это мы увидимъ въ слдующей глав.

Глава XXIV

Исторія передаетъ, что Донъ-Кихотъ съ чрезвычайнымъ любопытствомъ слушалъ несчастнаго рыцаря горъ, который между прочимъ сказалъ ему: «милостивый государь, это бы вы ни были, потому что, правду сказать, я васъ вовсе не знаю, я тмъ не мене очень благодаренъ вамъ за принятое вами во мн участіе, и желалъ бы отблагодарить васъ за него не однимъ только желаніемъ.»

«Я намренъ только служить вамъ чмъ могу,» отвчалъ Донъ-Кихотъ, «и желаніе это такъ сильно во мн, что я ршился было не покидать этихъ горъ, пока не открою и не узнаю отъ васъ самихъ: можно ли чмъ-нибудь помочь вашему горю, о которомъ краснорчиво говоритъ теперешній вашъ образъ жизни? И если ваше несчастіе изъ тхъ, для которыхъ не существуетъ утшеній, то я готовъ хоть немного облегчить ваше горе, присоединяя къ слезамъ вашимъ мои, потому что имть вблизи себя брата, сочувствующаго вашему несчастію, значитъ до нкоторой степени ослабить его. И если вы сколько-нибудь довряете моимъ намреніямъ, то заклинаю васъ именемъ того, кого вы любили, или любите больше всего за свт, откройте мн: что заставило васъ жить здсь, какъ звря пустыни? клянусь,» продолжалъ Донъ-Кихотъ, «моимъ рыцарскимъ орденомъ, въ который, хотя и гршникъ, я удостоился вступить, клянусь моимъ званіемъ странствующаго рыцаря, что если вы согласитесь довриться мн, то я буду отнын самый пламенный, самый преданный слуга вашъ, и не перестану заботиться о томъ, чтобы уврачевать ваше горе, или, если это невозможно, оплакивать его вмст съ вами.»