Dreamboat 1

– Осип Давидович всегда уважал закон! При государе императоре уважал царские законы, пришли большевики - уважал большевистские, а если бы явились марсиане - стал бы уважать марсианские. Он не ворочал миллионами, не был поставщиком двора Его Императорского Величества, он всегда был замухрышистым, образованным, стало быть. Может быть, потому чекисты его в оценщики брали. Он бы, наверное, и у Кощея Бессмертного служить смог, не опасаясь за жизнь. Это кое-что значит!

– Да, золотых дел мастера всем требуются, даже Кощею, - сказал Северианов, стараясь скрыть иронию в голосе. Очередной стакан чудесной настойки исчез в глотке Никифора Ивановича, лицо сделалось добрым, как у насытившегося шакала, он равнодушно зевнул и, морщась, потер переносицу. В комнате остро пахло сивухой и кислыми щами.

– Нет, знаток ювелирного дела Осип Давидович, конечно, был замечательный, за тридцать лет можно кое-чему научиться, кое-что узнать. Помню, говаривал: "Покажите мне на секундочку любой драгоценный камень, и я вам скажу, какой он воды, сколько в нем каратов, сколько он стоит". Недаром, его знаниями сам городской глава, Михаил Васильевич Ободовский пользовались. Но как приказ Советов вышел - все сдал большевикам, да, откровенно говоря, у Осипа Давидовича и было не так уж много. Кретин!

– он счастливо рассмеялся.
– У него даже обысков не было, ни одного!

– Подождите, почтеннейший Никифор Иванович, если он такой правильный - кому понадобилось убивать его?

– Сам ума не приложу, господин штабс-капитан. Все знали, что Свиридский беден, как церковная мышь. Даже мазурики, я полагаю, знали.

Северианов вспомнил рассказ Самойлова: "человек был большого ума, выжига еще тот, да и мастер большой". Видимо, не так прост был господин Свиридский Осип Давидович...

– Вас, я слышал, по поводу его убийства в ЧК допрашивали, - спросил Северианов. Бывший сочувствующий уничтожению экономического рабства налил очередной стакан, и Северианов опасался, что тот окончательно окосеет раньше, чем расскажет что-либо полезное.

– Было дело, не отрицаю. И в уголовке допрашивали, и в чрезвычайке. Только что я могу знать, Видел, конечно, как в тот день Осипа Давидовича в ЧК возили, за ним всегда экипаж приезжал, останавливался, значит, на улице, а за Осипом Давидовичем - чекист заходил. Увез он его, значит, утречком, в десять часов, потом, к трем пополудни, Осип Давидович, значит, домой возвернулись...

Никифор Иванович слово в слово, будто под копирку, повторял то, что дал под протокол допрашивавшему его чекисту Яропольцу И.О. Северианова это не устраивало совершенно, но давить на бывшего сочувствующего уничтожению экономического рабства он не хотел, боясь разорвать незримую нить, тень задушевного контакта, возникшие при разговоре. Северианов поднял стакан, улыбнулся задушевной улыбкой влюбленного людоеда, и, чокнувшись с Вардашкиным, пригубил пахнущий березовым соком и медом напиток.

– В ЧК все рассказали, или не упомянули о чем, Никифор Иванович?
– спросил Северианов.
– Может, мне поведаете, если есть что... Может, видели чего? Больно уж ваша настойка хороша, только стаканами ее пить - кощунство, ее маленькими глоточками смаковать требуется, наслаждаться.

Вардашкин расцвел.

– Совершенно справедливо изволили заметить, ваше благородие, настоечка моя от любых хворей способствует. От простуды, суставной болезни, язвы и прочих лихоманок!
– Он сделал здоровенный глоток, шумно занюхал рукавом. Взгляд его из преданного сделался преданнейшим, грозящим перейти в верноподданический. Похоже, в данный момент для него не существовало человека ближе Северианова.

– Будет ли вам интересно, господин штабс-капитан, только я вот что поведаю. Вернулся, значит, Осип Давидович из ЧК, и все по-прежнему тихо, спокойно стало. Я и тогда не уверен был, а теперь и вовсе кажется, что привиделось мне, пригрезилось... Часов около десяти вечера я настойку продегустировал и задремал, каюсь, случился грешок. И вдруг проснулся, словно стукнуло что-то по голове, показалось что-то. Не знаю, может крик, может ещё что, только выглянул я в окошко, так как будто все спокойно во дворе. К тому же на улицах постреливают, тут что угодно напридумывать можно. Я, конечно, особого значения не придал, но посматриваю. У Осипа Давидовича свет в окнах, и как будто, ходят по комнате. Потом гляжу - с пустыря кто-то на улицу вышел. Кто - не разглядел, темно было, так, тень, силуэт, но что-то знакомое помстилось. Может походка, может еще что? Не знаю, врать не буду. Домыслы это мои, ваше благородие, не желаю в заблуждение вас вводить, честное слово!

– Во сколько это было?

– Не скажу, на время внимания не обратил, но думаю, где-то около полуночи.

Вообще-то, у Северианова не было оснований не доверять словам бывшего сочувствующего уничтожению экономического рабства: ночь, тьма, похмелье. Если он и видел кого-либо в свете фонаря при выходе на Астраханскую улицу, то не больше секунды и издалека, при таком раскладе трудно опознать даже хорошего знакомого, даже родственника. Или тут другое? Обостренный алкоголем взгляд, восприятие могут на подсознательном уровне подсказать человеку правильное решение, хотя он и не поймет его, потом мучиться будет, дескать, с чего я решил так, а не иначе? Могло быть такое, или я фантазирую, пытаясь выдать желаемое за действительное, подумал Северианов.

Вардашкин продолжал пьяно вещать.

– Сам с тех пор мучаюсь: сон ли был или явь? Гложет меня, покоя не дает эта мыслишка. В ЧК, понятное дело, не сказал ничего: либо подумают, что спятил, либо, чего похуже, арестуют - с них сталось бы.

Он махом выхлестал еще стакан, смахнул под стол пустую бутылку. Заплывшие масленые глазки бывшего сочувствующего уничтожению экономического рабства лучились такой обиженной преданностью, что Северианов подумал: если в ту ночь он был в подобном состоянии, то всем его россказням - грош цена.

– Как он шёл...
– бормотал в пьяном полузабытьи Вардашкин. Слышно было, как трясутся его коленки. - Знаете, такая стремительная походка, и фигура сутулая... Не могу описать. В общем, напомнил он мне чекиста, который утром за Осипом Давидовичем приезжал...

Обдирая руки и китель о злющие ветки, уворачиваясь от особо назойливых, норовящих уколоть глаза, Северианов обследовал пустырь. Тщательно, так раньше разыскивал в лесу следы диверсионной группы противника. Обнаружил, как минимум, с десяток укромных мест, откуда можно наблюдать за домом ювелира, оставаясь незамеченным. Следов человеческого присутствия среди кустарника было с избытком, только имели ли они отношение к убийству? Тем более, что здесь изрядно натоптали красные сыщики, словно толпа разъяренных бегемотов. И все же он нашел то, что искал. Или это ему показалось? Возможно... Он просто знал, где нужно искать. Обломанная на уровне глаз засохшая ветка. Отсюда открывался великолепный вид на дом Свиридского, и вход был, как на ладони. К сожалению, что происходит внутри разглядеть затруднительно: забор частично перекрывает окна. Северианов не поленился, опустившись на колени, словно ищейка внимательно рассмотрел траву и корни куста. Отрыл, выкопал старый, втоптанный в землю окурок, почти закаменевший, неизвестно какой давности. Козья ножка, самокрутка из газетной бумаги. Случайность? Вполне вероятно. Или кто-то отсюда вел наблюдение за домом? В момент убийства? Предположить можно все, что угодно, не исключено, что на этом месте курил втихую от родителей соседский подросток, заодно подглядывая за дочкой ювелира... Или веточку случайно обломили агенты Кузьмы Петровича Самойлова... Гадать бессмысленно.

Северианов редко надеялся на госпожу Фортуну и розыски продолжил скорее из упрямства. Но капризная дама Удача сегодня благоволила настойчивым. Ибо свершившееся иначе, чем чудом, назвать было бы неверно. Обычно, такую работу проделывают служащие сыскной полиции, либо агенты уголовного розыска. Труд весьма нудный и неблагодарный. Сыщики обходят близлежащие дома и опрашивают жильцов, кто что видел, слышал и так далее. Занятие не для одного человека и не на один час. Но везение, фарт, колесо счастья, крапленая карта судьбы сегодня были на стороне Северианова! Поставив себя на место убийцы, он прикинул, где бы он сам в подобной ситуации оставил пролетку, так, чтобы не было возможности связать её местоположение с местом преступления. Решив для себя, что установил бы место дислокации в двух кварталах по Астраханской от проулка, на параллельной улице, он зашёл в дом напротив, решив начать опрос сверху вниз, поднялся по лестнице на два этажа и в первой же квартире встретил молодую даму, поведавшую много любопытного. Этот вечер дама запомнила превосходнейшим образом. У неё скрывался в то время от ЧК офицер, её возлюбленный, поручик Емельянов. Ближе к десяти часам вечера, как только темнеть начало, под окнами остановился экипаж; выглянув в окно, поручик увидел выпрыгнувшего на мостовую человека явно чекистского обличия и, решив, что явились по его душу, пришёл в неописуемый ужас. Попасться в лапы ЧК перед самым освобождением города - что могло быть обидней и несправедливее? Но человек на окна возлюбленной поручика внимания не обратил, а двинулся вдоль по улице. Спустя непродолжительное время, из пролетки появился еще один субъект, привязал лошадь и направился в противоположном направлении. Емельянов сильно нервничал, переживал, с ним даже случился нервический припадок, ему казалось, что в дверь стучат рукоятки маузеров, но было тихо. Они продолжали наблюдение ещё некоторое время, причем доблестный поручик все время порывался покинуть уютную квартиру подруги и ретироваться через чердак, потом пассажиры пролетки вернулись - и экипаж уехал. От счастья поручик Емельянов едва не задушил её в объятьях, и больше в ту ночь они про чекистов не говорили, а говорили о своей любви и скорой победе. Побеседовать с поручиком Емельяновым, к сожалению, не представляется возможным, ибо в данный момент он сражается с красными, но за точность в изложении событий той ночи она ручается. Северианов выслушал рассказ молодой дамы с огромным вниманием, не перебивал, вопросов не задавал, боясь упустить ниточку повествования. Лишь когда дама выговорилась и замолчала, начал ненавязчивый допрос. Во-первых, с чего дама и её возлюбленный решили, что в пролётке находились чекисты? Они были в кожанках? Нет? Ладно, а кобуры с револьверами на ремнях были? Тоже нет? Вообще невоенного вида? А с чего Вы взяли, то это чекисты?

– А кто ж?
– искренне удивилась дама.
– Кому ещё по ночам возможно так вольготно по городу раскатывать? Только чекистам, да ещё бандитам, лихим людям.

Северианов не ответил ничего, по-видимому, поручик Емельянов был изрядно напуган, постоянно ожидал ареста и чекистов видел в любом встречном.

Во-вторых, как долго отсутствовали таинственные пассажиры пролетки? Несколько часов? Вернулись ближе к полуночи. Так-так, превосходно. Вы на часы смотрели? Ах, поручик Емельянов смотрел. Прекрасно, прекрасно! Лиц, случайно, не разглядели? Нет? Фигуры, походка, во что одеты? Косоворотки, картузы, сапоги. Ничего особенного. Да, у одного куртка с отложным воротником и накладными карманами. Походка? А что, разве не у всех одинакова? А роста оба маленького. Впрочем, смотрела я сверху вниз, при подобном взгляде все небольшим кажется. Что ещё? Нет, никогда раньше не встречала этих людей, совершенно точно, господин штабс-капитан, я бы запомнила, если б когда-либо видела, у меня глаз-алмаз, а память знаете какая... Впрочем, все это было неважно, Северианов вовсе не рассчитывал, что дама запомнит кого-либо. Ночь, темнота, страх. Он сердечно распрощался с возлюбленной поручика Емельянова и спустился на улицу. Пошел не на Астраханскую улицу, а, как сказала дама, в противоположном направлении. Пройдя полквартала, свернул на улицу Архангельскую, и в скором времени вошел в тот же проулок, только с другой стороны.