Двуглавый. Книга вторая

Выглядело всё это в моём представлении так: Яковлеву понадобились некие сведения о Михайловском институте, и он решил получить их, заведя в институте знакомства. Пришёл он в институт как клиент, попытался разговорить Бежина, а когда не вышло, воспользовался тем, что его перехватил Хвалынцев и узнал, что хотел, от Степана Алексеевича. Почему я считаю, что узнал? Потому что больше никаких попыток Яковлева подступиться к Михайловскому институту не было. Или, по крайней мере, таковые попытки остались нам неизвестными. Однако же полученные сведения привели Яковлева к необходимости устранения дворянина Елисеева. Вот, собственно, отсюда и растут слабые стороны версии — что такого сказал Хвалынцев Яковлеву, из-за чего тот так невзлюбил совершенно незнакомого ему человека, мы, боюсь, уже не узнаем…

Тем временем мы въехали в Кремль, тёзка по-быстрому переоделся в форменный сюртук и отправился на доклад к Денневитцу. Почти сразу явился и Воронков, однако начать Денневитц пожелал с доклада внетабельного канцеляриста Елисеева.

— Хм, думать он будет, — не особо одобрительно прокомментировал Карл Фёдорович реакцию Бежина на предложение помощи в возвращении к нормальной жизни. — Другой бы кто обрадовался, а этот, видите ли, подумает! Ладно, пусть подумает, я потом тоже подумаю, где ему помочь, а где и сам пускай справляется.

Ну да, понять Денневитца можно. Не каждому дворцовая полиция помощь предлагает, ох, не каждому, так что многие на месте Бежина и впрямь рады были бы, а он, такой-сякой-разэтакий, цену себе набивает, понимаешь…

— А Яковлев, поганец, и в Михайловский институт пролез, значит, — неодобрение в голосе надворного советника заметно усилилось. — Что-то у нас куда ни плюнь, везде в него попадёшь… Вы-то, Виктор Михайлович, сами как считаете, чего ради этого поганца в институт понесло?

Ну тёзка и выдал. Выдал всё то, что надумал на эту тему я, но, отдам ему должное, изложил мою завиральную идею куда стройнее и благообразнее, чем оно получилось бы у меня. Нет, определённо здешнее гуманитарное образование посильнее нашего будет, намного посильнее.

— Не слишком ли, хм, фантастично, Виктор Михайлович? — с явным сомнением спросил Денневитц.

— Не слишком, Карл Фёдорович, — тёзка так и не успел ответить, вместо него это сделал Воронков. — В свете того, что удалось узнать мне, совсем не слишком.

— Что же, Дмитрий Антонович, излагайте, — велел Денневитц.

— Сегодня проверены семь человек из восемнадцати, чьи имена были в списке, изъятом на квартире Хвалынцева, — начал Воронков. — Я начал проверку с лиц, имеющих наивысшие показатели предрасположенности к способностям, изучаемым в Михайловском институте. Так вот, трое из них мертвы, причём в одном случае это определённо убийство, в другом может быть убийством, и лишь в последнем убийством определённо не является. Из четверых оставшихся один, — Воронков обозначил поклон в тёзкину сторону, — присутствует здесь, один два года назад перебрался на Аляску, двое проживают в городе Подольске Московской губернии, ни с кем из них, кроме Виктора Михайловича, из Михайловского института не связывались.

— Про покойных подробнее, Дмитрий Антонович, — Денневитц приготовился внимательно слушать.

— Серов Василий Петрович, двадцати восьми лет, механик по арифмометрам Русско-Европейского коммерческого банка, пятнадцатого апреля прошлого года убит супругом своей любовницы Ганиной Зои Сергеевны Ганиным Фёдором Андреевичем, — выдал Воронков, глянув в записную книжку. — Дело я затребовал, однако успел и побеседовать со следователем, коллежским секретарём Максимовым. Тот рассказал, что о связи супруги на стороне Ганин не знал, пока не получил анонимное письмо, коим его известили о наличии у жены любовника и сообщили адрес, где Серов и Ганина встречались. Ганин явился туда, застал любовников вместе, Серова убил, дважды ударив винной бутылкой по голове, жену задушил голыми руками, после чего явился в полицию с повинной. Автора анонимного письма установить не удалось.

— Это, как я понимаю, определённо убийство? — захотел уточнить Денневитц.

— Именно так, Карл Фёдорович, — подтвердил Воронков и добавил: — Серов помечен в списке Хвалынцева как обладатель семи признаков.

— Дальше, Дмитрий Антонович, — потребовал Денневитц продолжения.

— Юрский Иннокентий Фомич, тридцати восьми лет, помощник инженера на заводе братьев Калининых, шесть признаков по списку Хвалынцева, в ночь с десятого на одиннадцатое мая прошлого года был насмерть сбит автомобилем на Золоторожском Камер-Коллежском валу, — назвал Воронков вторую жертву. — Свидетелей не было, автомобиль найти не удалось, и таким образом обстоятельства происшествия остались неизвестными. Однако умышленное убийство исключить здесь нельзя.

— Согласен, нельзя, — кивнул Денневитц. — Дело вы, Дмитрий Антонович, тоже затребовали?

— Затребовал, Карл Фёдорович, — ответил Воронков и перешёл к последнему на сегодня смертному случаю: — Кузес Евгений Мартынович, сорока одного года, семь признаков, столоначальник Надзорного департамента Министерства путей сообщения, был найден мёртвым у себя дома. Полицейским дознанием установлена естественная смерть от внезапной остановки сердца. Дело я тоже затребовал.

Да, скорость прохождения информации тут ни в какое сравнение с покинутым мной насквозь компьютеризированным миром не идёт. Тут вся документация существует и пересылается исключительно в «живом» бумажном виде, и дело это не быстрое. Но углубиться в размышления на эту тему я не успел, потому что Денневитц снова завладел общим вниманием.

— Мне всё это не нравится, — поморщился он. — Очень не нравится. Продолжайте, Дмитрий Антонович, работу по списку Хвалынцева, надо получить ясную общую картину. Вам, Виктор Михайлович, мои поздравления, при всей смелости ваших предположений вы, похоже, не слишком в них ошиблись. В Покров вам, как я полагаю, ещё рано, пусть сначала Дмитрий Антонович разберётся с этим списком. Продолжайте пока изучать Михайловский институт изнутри, оно вам пригодится.

Как и Воронкову, тёзке оставалось лишь принять поручение начальства, признавая, однако же, что поручение в имеющихся обстоятельствах вполне разумное. В Покров дворянину Елисееву, конечно, очень хотелось, но сначала и правда лучше бы выяснить судьбы людей из списка Хвалынцева. Да и Денневитцу с Воронковым неплохо бы позаботиться о том, чтобы не повторилась трагическая история с несчастным господином Ноговицыным.

…На проверку остальных одиннадцати человек из списка у Воронкова ушло ещё два дня. Результаты, откровенно говоря, пугали — пусть к двум насильственным смертям прибавились ещё всего две, обе они прервали жизни людей с высокими показателями предрасположенности. Некий Генрих Андреевич Гартман, обладатель шести признаков, был застрелен из револьвера — уж не тот ли самый Голубок руку приложил? А Анастасию Максимовну Судельцеву её семь признаков не уберегли от порции крысиного яда. В этом случае, правда, установили вину племянника, пожелавшего ускорить получение наследства, но в свете остальных смертей дело, скорее всего, будет отправлено на доследование.

С остальными, слава Богу, ничего такого страшного не произошло — все девять были живы, возможно, и здоровы. Но у всех у них и число признаков предрасположенности не превышало пяти, да и то у троих всего человек, у остальных и того меньше. Тоже вот, кстати, вопрос без ответа — зачем Хвалынцеву понадобилось, чтобы об этих людях не знали в Михайловском институте? Денневитца этот вопрос также занимал, судя по тому, что Карл Фёдорович запустил по всем живым процедуру их негласной проверки силами полиции и жандармов. Не просто же так появились эти люди в списке Хвалынцева, должно, просто обязано быть какое-то объяснение такому его к ним отношению…

Ещё через день Воронкову доставили дела по всем смертным случаям в списке Хвалынцева, включая и тот, где смерть признали естественной, и сыщик принялся внимательно их изучать. Сидел он с ними целый день, а затем отправился лично беседовать с теми, кто вёл по этим делам следствие.

Дворянин Елисеев каждое утро добросовестно выдвигался в Михайловский институт. Эмма получила-таки обещанные Кривулиным выходные, и эти дни тёзка перемещался между кабинетом Кривулина, секретным отделением, отдельной палатой в институтской лечебнице, которую сейчас занимал Бежин, и столовой, периодически задерживаясь в каждом из этих мест. Задерживаясь, ясное дело, не просто так. Потихоньку тикал срок, отпущенный Денневитцем институтским руководителям на составление проектов улучшения работы заведения, и как-то неожиданно для себя, впрочем, для меня тоже, тёзкины акции в институте взлетели до небес — каждый из озадаченных Карлом Фёдоровичем деятелей пытался заранее довести до него через дворянина Елисеева свои идеи, а заодно и ненавязчиво так выяснить, чего бы написать такого, что обязательно понравится высокому начальству в Кремле.