Дьяволы

— А-а! Черт! — взвизгнул он, швырнув горящий клочок, причмокивая обожженные пальцы и моргая от световых зайчиков. Принцесса отползала, туша платье, а колдунья шагнула вперед, сверкнув глазами.

— Ты колдун?

— Маг, — пробормотал он, отступая, как опозоренный слуга. — Хотя колдовство глубоко уважаю. (Втайне Бальтазар считал колдовство методологией низшего сорта, удел глупцов, но сейчас не время для честности.) — Имею честь говорить с ученицей императрицы Евдоксии?

Колдунья гордо вскинула голову: — Да.

Тщеславие — их общая слабость. Бальтазар презирал его, но не гнушался использовать.

— Слышал, она была могущественнейшей! — вспенился он.

— Величайшей в эпоху, — сузила глаза колдунья. — Видела, как она метала молнии.

— Великолепно, — прошептал Бальтазар, мысленно отметив бредовость заявления. — Мое имя... — Он совершил максимально изысканный поклон, возможный в горящем здании с обугленными трупами. — Бальтазар Шам Ивам Дракси.

Он надеялся, что ее презрение смягчится. Напрасно. Оно лишь усилилось. — Я о тебе слышала.

Он застрял между страхом и лестью. — Надеюсь, хорошее?

— Разное.

Жар от пожаров мерк перед жаром, исходившим от нее. Воздух дрожал, рукава ее обугливались, волосы парили вверх. Мощь была очевидна. Но те, кто сливается с огнем, становятся как он: безрассудны, разрушительны и лишены тонкости.

Принцесса рванула к выходу, колдунья шагнула за ней, а Бальтазар, беспомощно пожав плечами, снова встал между ними. Глаза женщины, тлеющие как угли, сверкнули в его сторону.

— Ты смеешь противостоять мне? — прошипела она.

Гордости Бальтазару было не занимать, но жизнь дороже.

— Приношу униженные извинения за любую, э-э... Недоразуменность. Я и не думал мешать вам или вашему почтенному ковену. С наслаждением наблюдал бы, как вы обращаете эту мышь в пепел молниями, но... — Он споткнулся об обугленный труп гвардейца, отступая с поднятыми руками. — Меня сковало проклятое папское заклятие!

— Это... папское заклятие? — Колдунья презрительно взглянула на ржавое пятно на его запястье. — Выглядит жалко.

— Мои мысли вслух! Но оно эффективней, чем кажется! — Бальтазар кивнул на служанку, чьи ноги стали черными головешками. — Я раскрою его секрет и сорву, но пока... тьфу... вынужден защищать эту крысу.

Колдунья воздела руки: — Тогда сгори.

— Обязательно огнем? — взвизгнул Бальтазар, отшатываясь от жара. Пальцы его дрожали, но воля уже тянулась к двум мертвым гвардейцам. — Со мной это не пройдет!

Сияние вокруг ее рук усилилось. Сквозь кожу просвечивали кости, раскаленные докрасна. — А что пройдет? — она шагнула меж дымящихся тел.

— Ну, раз спрашиваете... — Бальтазар шевелил пальцами, мысленно нанизывая заклинания. — Трупы.

Большой гвардеец поднялся с бульканьем и громким пердежом. Его обугленное лицо застыло в удивлении, но шок колдуньи был куда ценнее.

— Меня? Сжечь? — Бальтазар выплеснул месяцы унижений. — Я задушу тебя, как оплывшую свечу.

Он дирижировал обугленными телами, как оркестром. Меньший гвардеец замахнулся на колдунью, промахнулся, ударил большого гвардейца, и отломил ему горящую руку. Но работы хватало: большой гвардеец впился зубами в руку колдуньи, периодически пукая — обычная проблема свежих покойников, если не контролировать сфинктер.

Колдунью окружили: большой гвардеец придавил ее весом, служанка вцепилась в лодыжки, обгрызая кожу. Потолок горел, меньший гвардеец брел кругами в пылающей одежде. А Бальтазар, ухмыляясь, наблюдал, как его «квартет» довершал дело.

— Я — Бальтазар Шам Ивам Дракси! Запомни меня, ты, огненная бездарность! — Бальтазар вскинул кулак, и трактирщик, подняв бочку над обугленной головой, обрушил ее на колдунью. Дерево треснуло, пиво хлынуло, навсегда затопив ее пламя шипящим паром. В воздухе смешались дрожжевой аромат, запах жареного мяса и... дорогих духов?

Он опустил руки — трупы рухнули в дымящуюся кучу. Лишь меньший гвардеец, шатаясь, поплелся к выходу, указав рукой на свет, перед тем как грохнуться лицом в грязь с финальным пердежом.

Козлогигант пригнулся под аркой, возвышаясь над Якобом. Чудовищная дубина с ржавыми гвоздями взметнулась, а его пасть разинулась с ослиным ревом, леденящим кровь.

Но Якоб видал страшнее.

Он подавил желание отступить, шагнул навстречу. Дубина рухнула вниз — щит отвел удар, гвозди впились в дерево, а клинок Якоба хрясь — врезался в мохнатое бедро. Чудовище завалилось набок, захрипев от боли. Козы на двух ногах неустойчивы, особенно с перерубленным бедром.

Хрясь.

В юности он снес бы голову одним ударом. Сейчас меч лишь прорубил шею наполовину, застряв в позвоночнике. Чудовище рухнуло, а кровь хлестала из раны.

Следом налетел человек в пятнистой шкуре, с булавами. Якоб прижал щитом к стене. Булава бессильно стукнула по плечу. Меч тык — в щеку, тык — в глаз, тык — в горло. Пятнистый сложился, как пустой мешок, хвост торчал из дыры в штанах.

Рогатый в овечьей шерсти с топором ворвался следом. Топор просвистел в миллиметре, выбив камень из арки. Меч Якоба лязг — отсек два мохнатых пальца, а третий болтался на коже.

Баран взревел, рванувшись через щит Якоба. Рога врезались в лицо с хрустом. Якоб отшатнулся, рухнул на колено, задыхаясь. Зверолюд взвизгнул, занося топор уцелевшей рукой.

Глухой удар.

Якоб мельком увидел искаженное яростью лицо Батист — та воткнула кинжал в шею барана. Алая кровь хлынула на белую шерсть. Топор выпал в грязь, пока зверь шарил по поясу за мечом. Батист добила его вторым кинжалом между рогов. Труп рухнул набок — немое доказательство лучшей тактики: друг за спиной врага.

— Черт! — Якоб рычал, пока Батист поднимала его и дрогнул, когда мимо промчалась лошадь, брызнув грязью в его сторону. Половина коней, не поместившись в конюшне, сбились в паническое стадо. Они носились без всадников, топча уродливые трупы у ворот. Сквозь дождь виднелись силуэты: грубые, звериные, в шерсти, с рогами и копытами, ощетинившиеся оружием. Впереди — человек в сверкающих доспехах.

— Откуда эта падаль? — прошипела Батист.

Якоб вытер кровь с пульсирующего носа: — Из Трои, наверное.