Есть ли сердца у призраков

Он чувствовал холод, пробирающий до костей.

Её холод.

Она подошла, даже не поднимая намоченной юбки, к первому плоту - с телом Крэнфорда. Склонилась над ним. Прошептала что-то.

– Сегодня в мир пришла весна, - громко сказала она.
– Пусть же Оримнея цветёт как никогда прежде в память о них. Пусть колосится пшеница и рожь, пусть поют птицы и расцветают яблони.

Люди молчали, и она, смахнув слёзы, отпустила плот.

– Я знаю, ты бы так хотел этого, - сказала Ариана вслед ему и вышла на берег.

Плоты тронулись, чёрные, мрачные, а спустя минуту они загорелись: лучники выпустили свои стрелы.

Река горела, и языки пламени отражались в её водах.

Осториан взяла его ладонь своей. Она дрожала. Ещё бы.

Только попробуй простудиться.

Она плакала.

Скоро горящие тела скрылись за поворотом, и вода снова стала чистой-чистой и прозрачной, как слеза.

***

После суда они с королевой сидели в её кабинете, пытаясь прийти в себя и найти силы для необходимого разговора.

Суд был ужасным. То есть, конечно, закончилось всё так, как было нужно, а именно приговором о смертной казни, и никаких проблем по ходу не возникло. Все, кто должны были, обвинили Гарднеров так, как должны были, и те вполне спокойно признали свою вину, но сил не осталось ни на что.

Когда он взошёл на трибуну и судья огласили, что слово передаётся лорду Д’Эрден-Ройсу, судебный зал просто взорвался; королеве пришлось объяснять, каким образом он остался жив и что делает здесь. Во время всей его обвинительной речи Ричард видел лишь поражённые взгляды. Он вышел, после него пригласили Ариану. Она взглянула на него, будто моля забрать оттуда, и, когда вышла из зала спустя пятнадцать минут, была полужива.

– Он так смотрел на меня, - сокрушённо выдохнула она.
– Я боялась, что не смогу его ни в чём обвинить.

– А чувствовал себя последней тварью, обвиняя его, ведь сам виноват не меньше.

– Ужасный день, верно?
– закрыла глаза Ариана.

Воспоминания прервал стук в дверь. Вошёл слуга, объявив, что пришла принцесса Ариана. Королева коротко кивнула, и Осториан вошла, опустившись на кресло рядом с Ричардом.

– Джек просил передать, что Александрия пришла в себя, но не помнит вообще ничего, - вздохнула она.
– Я ничего не поняла, кто такая Александрия?

– Дочь Хенритте Гарднер, к твоему сведению, - покачала головой королева.
– Жаль девочку.

– Почему?
– насторожилась Ариана.

– Ей всего девять. Да и вчера наш солдат, который уже наказан, толкнул её на пол. Он ударилась головой об выступ. Думали, вообще не выживет, а она, видишь, очнулась, - рассказала королева.

– Вы ведь не собираетесь казнить её?
– встала Осториан, глубоко вдыхая.

– Конечно, собираемся, что за вопрос?

– Она ребёнок, мама! Она ничего не помнит!
– закричала Ариана. Ричард встал и усадил её на кресло, положив руки на плечи.

– Она Гарднер, дорогая, мы не можем так рисковать, - отрезала Анамария.

– Или Александрия остаётся жива, или ищите другую королеву!

Дверь хлопнула.

– А я говорил Вам, что она ещё покажет себя, - усмехнулся он.

Общими усилиями к вечеру был всё же придуман план: людям сказали, что Александрия скончалась от воспаления лёгких. Ещё раз всё проверив и убедившись, что девочка не помнит даже своего имени, а может, скоро умрёт, было решено оставить её в живых, отправив куда-нибудь к морю и подыскав подходящую приёмную семью.

Осториан так и светилась от счастья.

– Чью-то невинную жизнь я всё же спасла, - заявила она Ричарду, когда вечером он зашёл в комнату, где сидели все три сестры.

– Поставив королеве ультиматум, - улыбнулся он.

Она придвинулась ближе и продолжила тихо:

– Я хочу сходить к Питеру. Поговорить с ним.

– Не лучшая идея.

– Ты проводишь меня?
– она с надеждой подняла глаза.

– Если нет, ты ведь всё равно пойдёшь?
– пожал плечами Ричард.
– Бери плащ, в замке холодно.

Она, радостно взвизгнув и предупредив сестёр о том, что уходит «буквально на пять минуточек погулять», Ариана выскользнула за дверь вслед за ним.

– Ровно минута, ясно?
– сказал он, когда они спускались по ступеням в подземелье замка.
– И я буду стоять за дверью. Мало ли что.

– Как скажешь. Не знаю, как выдержу эту казнь. Как буду смотреть, - опустила она глаза.

– Я буду рядом.

Стражники сразу пропустили их, и дубовая дверь распахнулась перед Арианой. Ричард встал чуть левее и кивнул ей. Она зашла.

Подслушивать - не по-джентельменски. Но он не джентельмен, да и не подслушивал. Они говорили довольно громко.

– Пришла поиздеваться?
– голос Питера. Глухой и хриплый - простудился, наверное.

– Нет, - просто ответила Осториан.
– Поговорить.

– Я прощения просить не буду, - горько, едко.

– Я тебя и так прощаю.

В коридорах повисла тишина.

– Тебя что-то мучает. Скажи мне, - тихо попросила она.

– Если бы в ту ночь я не стал угрожать тебе, если бы не напугал. Если бы ухаживал, дарил цветы и всё такое, - даже по голосу чувствовалось, как он скривился.
– Ты бы смогла… смогла бы…

– Полюбить тебя?

У Осториан всегда всё просто.

Он молчал, и она продолжила:

– Не знаю.

– У тебя тоже тёмные круги под глазами, - тихо говорит он.
– И губы припухшие. Ты его целовала?

– Разве это твоё дело?
– спокойно.

И впервые он солидарен с Осториан.

– Да, значит… И как?

– Я люблю его.

Он готов был поклясться, что понимает боль Питера. Что может быть страшней?

– Поцелуй меня.

Что?! Внутри всё кипит, и ярость готова выплеснуться. Потому что. В коридоре. Тихо.

Грёбанная тишина режет по ушам.

Где отказ?!

Где возмущения?

– Я прощаю тебя. Всё равно прощаю. Сколько одиночества должно быть в твоей душе, чтобы черпать радость в загубленном счастье других? Мне тебя жаль, Питер, - говорит она искренне, - потому что на несчастьях других не станешь счастливым. Они лишь оставят огромную пустоту в душе, которую ничем не заполнить.

Дверь тихо скрипит, и худенькая фигурка Осториан, которую сейчас хочется просто взять и сломать пополам, словно тень выскальзывает из-за неё. Солдат запирает камеру, но она идёт не наверх, а дальше по коридору, не сказав ни слова. Так же молча указывает на другую камеру. Открывают и её.