Люблю, когда друзья мои в ТбилисиВ пылу беседы общей за столомЗаговорят, до звона речь возвысив,Своим почти орлиным языком.Я прислонюсь тогда щекой к ладони,Заслушаюсь, на лица загляжусь,Порадуюсь, что я не посторонний,Что своего молчанья не стыжусь.Что вот и сам твержу я с их же пыломНа языке, что дал мне дед-тверяк.А небо над художническим пиромЗашло за звезды… Полночь при дверях.Но все внимают листья-непоседы,И складки гор, и дуновенье трав,Как мы ведем высокие беседы,С грузинской речью русскую смешав.Я говорю о стихотворном ладе,Ликую. А пока я говорю,Сосна Мтацминды клонится и гладитПо-матерински голову мою.1963
«Художник должен быть закрепощен…»
Художник должен быть закрепощен,Чтоб ощущал достойную свободу,Чтоб понимал, когда и что почем,Не суете, а доблести в угоду.Художник должен быть закрепощен,Как раб труда, достоинства и чести,Ведь
лишь тогда, питомец мира, он,Как слово точно взятое, — на месте.Художник должен быть раскрепощен,Когда мальчонка ритмы отмеряетСвоей ручонкой — явь его и сон, —Но он тогда от счастьяУмирает.Художник знает музыку и цвет,Он никогда не бог и не безбожник,Он только мастер, сеятель, поэт.На двух ногах стоит его треножник.Одно замечу, обрывая стих,Хоть в нем одном и участь, и отрада, —В монархии подобных крепостныхЦарей-освободителейНе надо!1963
Цикады
Я думал — рассветные птицы поют,А это цикад свиристенье.Внушает им пенье их темный уют,Дрожащие ночью растенья.А я пробудился. Как будто в окнеБольшая заря наставала.А было черно. И подумалось мне:Лишь этого недоставало.Но так и случилось. В оконный проемШумели кусты-невидимки.И думал я долго о прошлом твоем,Что в бедной скрывается дымке.От этого зябко щемило в груди,И будущее закрывалосьВсе тем, что угасло давно позади,Но все ж позади оставалось.И всю эту влажную южную ночьС открытыми спал я глазами.И было уже мне мириться невмочьС бездомными их голосами.Но вот они смолкли, зажав в кулачкеРассветной росинки монету…И снилось тебе о домашнем сверчке,Которого все еще нету.1963
Указ Петра
Незаконнорожденных записывать в художники.
Петр I
Забавна эта мысль Петра,Но сколь мудра и величава,Пронзающая до нутра,Смешная с первого начала.Мне интересен лик егоВ тот миг, когда он быстро взвесилВсе «да» и «нет» до одного.Он был тогда угрюм иль весел?Он, может, так захохотал,Что терем колоколом грянул,А может быть, чертеж скаталВ трубу подзорную и глянул?И увидал, как на страду, —По всем колдобинам России,С холстом и кистью не в ладу,Идут внебрачноприжитые.И, маясь дивною судьбой,Находят лад и знаменитоВсей неприкаянной гурьбойГрехи отмаливают чьи-то.Пусть в нас иной, несхожий пылВеликой волею заронен,Нам надо помнить, как он был,Художник русский, узаконен.1963
Звезда полей
«Звезда полей,Звезда полей над отчим домомИ матери моей Печальная рука…» —Осколок песни тойВчера над тихим ДономИз чуждых устНастиг меня издалека.И воцарился мир,Забвенью не подвластный,И воцарилась даль —Во славу ржи и льна…Нам не нужны словаВ любви настолько ясной,Что ясно только то,Что жизнь у нас одна.Звезда полей, звезда!Как искорка на сини!Она зайдет?Тогда зайти звезде моей.Мне нужен черный хлеб,Как белый снег пустыне,Мне нужен белый хлебДля женщины твоей.Подруга, мать, земля,Ты тленью не подвластна.Не плачь, что я молчу:Взрастила, так прости.Нам не нужны слова,Когда настолько ясноВсе, что друг другуМы должны произнести.1963
Селигер
Ты помнишь, как молоды былиМы той обручальной весной,Где сосны водою сквозилиВдоль нашей тропинки лесной?Крученые ветхие листьяДа ветки желтели обочь,И дождь еще первый не лился,И холод прихватывал ночь.Но вздохи озерного ветраЛедок обращали в ничто.Была ты в косыночке светлойИ в кожаном синем пальто.Была ты мила без оглядкиИ тем, что за мною воследТак смело на третьем десяткеДостигла шестнадцати лет.Теперь я нисколько не знаю,Ты помнишь ли это. Но яСебе хорошо представляю:Синь, волны, косынка твоя.Двух лип вековая обнимка,Вчерашнего года траваДа робкая вешняя дымка,В которой висят дерева.1963
Живописцу
Да что мы словно сговорилисьПрироду русскую считать(Не оттого ль, что ель не ирис?)Унылой скромнице под стать?Я говорю о том, что зреньеНе всем реальное дано.Иной лишь смутное виденьеПереведет на полотно.Другой лесок сквозь мелкий дождикУмело выдаст напоказ,И говорит уже художник:«Она застенчива у нас».А что ей, собственно, стесняться?Чего ей скромничать, когдаТакие краски в ней теснятсяИ в май, и в зной, и в холода!Да взять хоть май, когда природаТакой являет нам размах,Что у детей и цветоводовЗмеятся радуги в глазах.Или январь, когда так дивноВозносят иней, не листву,Деревья, словно клубы дыма,Застывшего по волшебству.Ах, даже малый подорожникТакою сложностью богат,Что ты, застенчивый художник,Ему ни сват уже, ни брат.Не
оттого ль и солнце, в окнаСквозь лиственный влетая быт,На наши робкие полотнаТак снисходительно глядит.1963
Осташков
Осташков древний, травянистый,Устав от сутолоки туч,Поймал сегодня жарко-чистый,Слегка колеблющийся луч.Поймал на радость окнам, скверам,Вдруг просиявшим оттого,И отразил всем Селигером,Всем водным зеркалом его.И сразу солнечные пятнаПошли, блистая, нарасхват.Молочной зеленью стократноРаздался Набережный сад.Волной и дегтем пахла пристань.Пел катер в млеющей дали.И увеличивались листья,И усыхали колеи.…Гнал ветер тройку туч отставших…Пройдя сквозь домиков ряды,Мы с дамбы видели Осташков,Встававший прямо из воды.Его заборы, стены, крышиВ лучах пестрели. И рваласьНад жестью, дранками все вышеЛиства.И радовала глаз.Там, в стороне, неутомимоЗа колокольней кожзавод,Подъяв трубу, метелкой дымаПрозрачный чистил небосвод.А здесь — законом под опекуВзята — в пейзаж внося свое,Стена осьмнадцатого векаОберегала кожсырье.И все из озера вставало,По пояс в солнечной воде.Моторка голос подавала,Скользя по синей борозде,А в переулках тишь стояла,Как будто время там не шло,А только бабочкой сновалоДа из-под лип травой росло.Но невозможно оторватьсяОт общих действий ни на час.Но в дождь и вёдро жадно длятсяДела, связующие нас.И на ходу в машину селаДуша, предчувствуя поля,Где дыбилась в горячке севаТревожно-влажная земля.1963
Ночные бабочки
Я жил в горах.Легко и гордо.Но по ночам, как злая новь,Мне перехватывала горлоМоя старинная любовь.Она депешею влеталаВ мой дом, не трогая дверей,Ночною бабочкой виталаНад желтой лампочкой моей.Я уходил. И под ветвями,Как будто мальчик во хмелю,Перед садами и плодамиВинился в том, что я — люблю.Что я — опять! — забыл о деле,А надо мной, полонены,Ночные бабочки хотелиДостичь мучительной луны.Я бормотал свои тирады,Не поднимая головы,Но иронически цикадыНа них свистали из травы.Они одни мне отвечали,Смеясь на тысячи ладов.А виноградники молчали,Уже грузнея от плодов.А на горе желтела точкаИ вспять звала меня, к крыльцу,Где в стекла рамы билась строчка,Роняя с крылышек пыльцу.Тогда-то, это все изведав,Давно, средь этих же долин,Живой склонялся ГрибоедовНад бедным правнуком своим.Он ничему не удивлялся.Он просто веровал и знал.И белый дух над ним склонялся,И лик ронял, и горько звал.Зачем смеяться над любовью?Мы не годимся в свистуны.Мы чистой завистью и кровьюНе суесловью преданы.Я шел домой сквозь шорох ночи.Там разбирал свои листы.И южных звезд смотрели очиВ мое окно.Совсем как ты.И если что-то мне мешало,Так только то, что за стенойПора осенняя шуршалаДа мышь летучая летала,В окно влетала. И витала,Как тень, за бабочкой ночной.1963
«Все выпадает снег…»
Все выпадает снегИ тает, тает, тает.Зачем я слово далДеревьям и весне,Что первая капельМеня другим застанетИ что зеленый шумПоявится во мне?Холодный, ясный час.Горит зари полоска.Зачем я пил вино,И плакал, и шумел?Я вовсе не хотелТакого отголоска,Такой тоски в себеЯ вовсе не хотел.Я сетовал на снег,Я проклинал погоду,Я повторял словапустые горячо.Но как я мог винитьЛюбимую природуВ том, что стихи моиНе выросли еще?Все вовремя живет.Ничто не пропадает.Никто не виноват…А между тем в окнеВсе выпадает снегИ тает, тает, тает,Как будто слово далДеревьям и весне.1963
«Ты камнем упала, я умер под ним…»
Ты камнем упала, я умер под ним.Ты миг умирала, я — долгие дни.Я все хоронил, хоронил, хоронимДрузьями — меня выносили они.За выносом тела шел вынос души.Душа не хотела, совала гроши.А много ли может такая душа,Когда и у тела уже ни гроша.Однако могильщики ну и народ —Умелые руки, большой оборот.И знаешь, все просят подумать о них:Работать на пару, а пить на троих.И знаешь, как шутят, дыша в кулаки:Метро наменяло на всех пятаки.…Там желтая глина, там воздух сырой.Там люди сговорчивей между собой.Кто звезды попутал, кто карты смешал?Кто боженьке в ухо чего надышал?Я что-то не помню — за что бы с меня —Дарованной ночи, дареного дня.Уж так ли высоко на свете я жил,Чтоб бог мне на душу тебя положил.И так ли остался, в таком ли долгу,Что сам до земли долететь не могу.1963