Европейская поэзия XIX века

ДУВРСКИЙ БЕРЕГ Перевод М. Донского

Взгляд оторвать от моря не могу. Тишь. Смотрится луна В пролив. Там, на французском берегу, Погас последний блик. Крут и высок, Английский берег над водой навис. О, подойди к окну! Как ночь нежна. Лишь там, где бухту ограждает мыс, Где отделен серебряный песок От черной бездны пенною каймой, Вздыхает море, галькою шурша: То отступает, то опять — бросок, Льнет к берегу и снова рвется вдаль, И в мерном плеске чувствует душа Безмерную печаль. Софокл [38] в былые дни Так вслушивался в гул эгейских волн,— Его воображению они О горестях людских вели рассказ. Гул северного моря, скорби полн, Рождает те же помыслы и в нас. Давно ль прилив будил во мне мечты? Его с доверьем я Приветствовал: он сушу обвивал, Как пояс из узорчатой тафты. Увы, теперь вдали Я слышу словно зов небытия, Стеная, шлет прилив за валом вал, Захлестывая петлю вкруг земли. Пребудем же верны, Любимая, — верны любви своей! Ведь мир, что нам казался царством фей, Исполненным прекрасной новизны, Он въявь — угрюм, безрадостен, уныл, В нем ни любви, ни жалости; и мы, Одни, среди надвинувшейся тьмы, Трепещем: рок суровый погрузил Нас в гущу схватки первозданных сил.

38

Софокл (496–406 гг. до н. э.) — великий драматург Древней Греции. Здесь имеется в виду его трагедия «Антигона» (эписодий II, строки 686–694).

ШЕКСПИР Перевод В. Рогова

Все отвечают нам. Свободен ты. Мы ждем и ждем — но ты, с улыбкой, нем И выше знанья. Пик, светилам всем Открытый средь безбрежной высоты, На дне морском найдя упор пяты, Отчизну в Небесах Небес обрел, Подножье лишь отдав на произвол Пытаний земнородной суеты. И ты, кто видел свет, гонящнй мрак, Кто сам себя постиг, почтил, взрастил, Шел по Земле не узнан. Лучше так! Всю боль, что дух бессмертный ощутил, Все немощи, все скорби обняло Победоносное твое чело.

ГРЯДУЩЕЕ Перевод Э. Шустера

Человек — это странник с рожденья. Он родится на судне, Под которым волнуется время; Изумлен, осчастливлен, Раскрывает он солнцу объятья, Озирает он Времени реку. Человек размышлять начинает. Впервые — проснувшись В снежно-белом ущелье, Что под клекот орлиный Расстилает потоку Первозданное ложе; Затем — на равнине, Где лениво река Распрямляет извивы, Приближаясь к всеядному морю. И всегда человеческий разум — Это мир отмелькавших брегов. Что терзаться и грезить о землях, Промчавшихся мимо До того, как поток подхватил И понес человека сквозь Время; Что терзаться о землях за смертью. Только путь быстроходного судна Будет познан; лишь вехи пути Будут в памяти жить человека. Кто сегодня пройдет за пределы, Что поставило вечное Время? Кто сумеет увидеть не пажить, А зеленую землю до плуга? Кто к земле так же близок, как люди, Что когда-то земле подарили, Не скупясь, неуемных детей? Кто та дева, Что мать-землю поймет и постигнет, Как Ревекка однажды У колодца под пальмой постигла? Кто страж Чувств земли, как весна, просветленных, Как весна, незапятнанных, чистых? Есть ли бард, Что умеет помыслить о боге, О душе и о мире Настолько же просто И пронзительно, как Моисей Мыслил ночью, у спящего стада, Под пустынной арабской звездой? Голос Духа Услышит ли он и склонится? Нас теперь полноводное Время Несет по бескрайней равнине. Невозвратен истоков покой. А к реке города подступают, Раздаются стоустые крики; Непонятен их смысл, Непонятны все те измененья, Что мы видим и знаем повсюду. Что сказать? Полноводное Время Потеряло достойное русло; Города не расступятся снова, Не растает их черное стадо; Тем сильней будут гомон и грохот, Чем нахальней вторжение торжищ, Чем ровней будет эта равнина, Чем свирепей нависшее солнце. Никогда никому не увидеть Красоты первозданной потока, Не вкусить даже капли покоя. Но, что было до нас, мы не знаем И не знаем того, что грядет. Может быть, полноводное Время, Растекаясь за грани пространства, Удаляя мерцанье и блики Заодно с городами все дальше, Возвратит если не первозданность Снежно-белых утесов ущелья, То хотя бы бессуетность, гордость. И на глади безбрежной потока, В обезлюдевшем, смолкшем пространстве, Освеженном могучим дыханьем Океана, покой, может быть, В человека вселится; В безмерном растает пустое, Уплывут берега в неоглядность, Выйдут звезды, и ветер прохладный Понесет человеку навстречу Вздох и запах предвечного Моря,

ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО Перевод А. Сендыка

Ляг в могилу, не ропщи, Успокойся, замолчи,— Их довольно, и любой Может справиться с тобой. Мне давно уж все равно: Что бело, а что черно… Будет все, как нужно им,— Станешь нем и недвижим. Этой сваре много дней. Были люди и сильней И упорнее, чем ты,— Только всем заткнули рты. Не ропщи, что не жил всласть!.. Форт безумья должен пасть. И падет, а твой резон — Пасть на миг скорей, чем он.

ПАЛЛАДИЙ [39] Перевод А. Сендыка

В горах, где бурный Симоис [40] рожден, Стоял Палладий средь лесов и скал. Герои, защищая Илион, Не видели его, но он стоял, Стоял в сиянье солнца и луны, Дыханием ветров обласкан всласть, Врагов сметая с крепостной стены, Твердыне славной не давая пасть. Душою Трои был священный храм, Сладки там были воздух и вода, Росла трава нетоптаная там… Но как же редко я ходил туда… Поутру битва вспенится опять, Поутру станет Ксанф [41] от крови ал, Аякс [42] и Гектор [43] выйдут умирать, Взойдет Елена [44] на высокий вал. От ржавчины очищусь я в бою, Надеждой и отчаяньем дыша… А то ведь можно жизнь прожить свою, Не ведая понятия «душа». Далёко от мирских сует она, Но от нее зависима судьба. Могучи мы, когда она сильна, Бессильны мы, когда она слаба.

39

Палладий — изображение вооруженного божества, считавшееся охранителем города. Слово происходит от имени Афины-Паллады. Троянский палладий был сброшен Зевсом с неба основателю Трои — Илу. Троянцы считали, что, пока палладий находится в городе, стены Трои неприступны для неприятеля. Одиссей и Диомед похитили троянский палладий, и Троя пала (греч. миф.).

40

Симоис — река, на которой, согласно Гомеру, стояла Троя.

41

Ксанф — река возле Трои.

42

Аякс — имя двух греческих царей, принимавших участие в осаде Трои. Большой Аякс — один из соискателей руки Елены. Сразился с Гектором у стен Трои и свалил его на землю. Поединок прервали боги. Гектор и Аякс обменялись подаркам (греч. миф.).

43

Гектор — сын троянского царя Приама, отважный защитник Трои (греч. миф.).

44

Елена — Причиной Троянской войны послужило похищение Елены, жены Менелая, сыном троянского царя Парисом (греч. миф.).

ДАНТЕ ГАБРИЭЛЬ РОССЕТТИ Перевод А. Сендыка

Данте Габриэль Россетти (1828–1882). — Сын итальянского карбонария, бежавшего в Англию после подавления восстания в Неаполе. Родился в Лондоне. Учился в Королевской Академии художеств; первоначально завоевал известность как художник. Россетти был главой «Прерафаэлитского братства», в которое входили К. Россетти, В. Моррис, А.-Ч. Суинберн. Свойственное им стремление развенчать культ торгашества выразилось в идеализации средневековой старины. Россетти много занимался переводом на английский язык поэтов итальянского Возрождения. (чьи стихи он публиковал в журналах; отдельной книгой они увидели свет лишь в 1870 году. Всего Д.-Г. Россетти издал три сборника стихов.

«В густой траве лежишь ты недвижимо…»

В густой траве лежишь ты недвижимо, Полупрозрачны пальцы, как цветы. В глазах бездонность синей высоты, Где над полями, словно клочья дыма, Кочуют тучи. Даль необозрима,— Поля, дороги, редкие кусты… И время, как течение воды, Беззвучно, но реально ощутимо. Меж лютиков трепещет стрекоза На нити, уходящей в небеса, Где скупо отмеряются мгновенья. Сплетем же руки и уста сольем, Господень дар — прекрасный миг вдвоем, Когда все наше: страсть и вдохновенье.

МОЛОЧАЙ

Едва поднявшись, бриз упал В кусты, в листву, за край земли,— И я, что с ветром дрейфовал, Увы, остался на мели. В колени ткнувшись головой, Я верил — нет беды страшней, Мешались волосы с травой, В ушах звучала поступь дней. Глаза глядели в пустоту, И вдруг случайно, невзначай Нащупал взор полянку ту, Где цвел колючий молочай. Я боль тех бед забыл давно, Они от новых — не щиты, Но позабыть мне не дано Трехлепестковые цветы.

ДЖОРДЖ МЕРЕДИТ

Джордж Мередит (1828–1909). — Родился в семье портного. Был журналистом. На философские взгляды Д. Мередита большое воздействие оказало учение Ч. Дарвина. Мировоззрение Д. Мередита складывалось под влиянием чартизма. Поэт принадлежал к левому крылу английского радикализма. В январе 1905 года Мередит призывал помочь русской революции; вместе с А.-Ч. Суинберном и Т. Гарди подписал воззвание, требуя от царского правительства освобождения из-под ареста М. Горького.

Проза и поэзия Д. Мередита представляют собой исследование нравственного становления человека и восходят к психологической традиции Л. Стерна. Наиболее известны его ранний поэтический цикл «Современная любовь» и философская лирика 80-х годов. Стих Мередита лаконичен и строг.

ЛЮБОВЬ В ДОЛИНЕ (Фрагменты) Перевод Б. Лейтина

Там, под тем вот буком, в травах, одиноко, Сложивши руки под головкой золотой, Косы смяв, колени согнув в дремотной лени, Спит моя любовь в тени густой. Где найду отвагу — подкрасться, лечь с ней рядом, Рот сомкнуть раскрытый, стан обхватить не вдруг, — Так, чтоб в удивленье обняла, проснувшись. Не вырваться вовек из власти этих рук! Робкая, как белка, как ласточка, капризна, Как ласточка, быстра, что кругом над рекой Чертит воду, встретив крыльев отраженье,— Как полет ни скор, стремительней покой; Робкая, как белка, что в кронах сосен скачет, Как ласточка, капризна, что на закат летит, Та, кого люблю я: покоренье трудно, Трудно, но — о, счастье тому, кто покорит! Вниз идет с холма с подружками своими, Взявшись за руки, на запад путь держа: Песнь ее задорна, поступь — в ритме песни, Смела осанка и девственно-свежа. Да, свежа; о ней шепнуло миру сердце В пробужденья час: утра свет она. Страстная любовь должна здесь отступиться, Закинутую сеть пустой найти должна. Счастлив, счастлив час: поля свежи росою, Белая звезда свой путь склоняет вниз, Близок лик зари; со мглой рассветной в споре, Краской нижет мрак, как алость ягод — тис. Неба край горит; облако, румянясь, Ширится, а тени — гуще и тесней. Тих рассвет, как дева: странен взор, вся — тайна, Раковин глубинных щеки холодней. Когда лучи на склонах южных медлят, В грудах туч горя, ползущих вдоль холмов, Часто день, искряся их неверным смехом, Хмур к концу, как лик, презревший песни зов. Но лишь запад явит грудь зыбко-оперенной, В час, когда текут к полуденной черте Облака, струясь, — тогда, глубок, закат приходит, Пышный, как любовь в бескрайной красоте. На заре, вздохнув и, как дитя, к окошку Устремив свет глаз, несытых после сна, Лилией речной она сияет, белой, Что, взорвав бутон, затону отдана. Вот, с постели встав, покрытая рубашкой С шеи и до пят, как в мае ветвь, маня, Лилией в саду она сияет статной, Чистой — ночи дар, пышной — в свете дня. О отец росы, темноресничный сумрак, Низко над равниной ты склонил глаза, На твоей груди жаворонок кружит, Песнь его чиста, точно в ней поет роса. Скрытый там, где пьет заря земли прохладу, Полн, как полон ключ, он трели в брызгах льет. Слышу ль милый смех, ее навеки жажду, Свежей, как роса, как жаворонка взлет. Девочки идут, сбирая скороспелки, Тропкой через лес, что смехом покорен. Впереди она: не ведая причины, Медлит и следит за сгибом анемон. Хочет взор сказать, что фиалки распустились, Розе — цвесть; нечаянный, один, Крик исторгла грудь; причина — запах? краски? Чаща? соловей? — не ведает причин. Голова платком покрыта; средь тюльпанов, Ивой в дождь струясь, умчалась — не догнать. Смят ли где, к земле ль приник цветок — их ангел, Стебли приподняв, она бежит опять. Ветер гонит тучу, гремит, стучась в ворота, Но тех, кто приуныл, бодрит ее привет. Так, когда трава и небо гром встречают, Видел я голубку — земли последний свет. Цветы в ее саду, как школьники, примерны, Стать готовы в ряд, вопросы задавать. Я люблю и их, но мне дикий цвет милее: Дикари мои! Вам есть о чем сказать! Ты, дикарка, мне — как повесть о фиалке, Розе полевой, ты, как они, цветок: Доброте твоей вдоль троп свидетель ландыш; Ты — жизни, доброте свидетель у дорог. Прохладна сень; играют в крикет дети У молочной, где прохладна белизна; Школьников движенья быстры, лица красны; О, прохлада — мрак прозрачных глаз без дна! Раздобыв на ферме, кувшин она приносит, Каждый тянет клюв в черед свой к молоку. Вот малыш на цыпочках: «Дай поцелую», — Говорит, и клонит она, смеясь, щеку. Голубям на елях, стеной обставших крышу, В грустный полдень долгий грустно ворковать. Листва поникла, и вдоль дороги сонной Зяблик чуть свистит; поникла синева. В речке по колена бьют хвостом коровы, Без дыханья, в власти солнца, мух, слепней. Милой не видать, а коль не видно милой — Молния, сверкай! Стань, небо, тигр! Дождь, лей! Сион, о, золотой шуршащий клад-охапка! О, сумбурность смуглых кос, чей сон глубок! О, богатство кос, друг на дружке спящих! О, вкруг талии ослабший поясок! Маки уж мертвы, случайный их багрянец Жив в серьгах пшеницы: в ранах поясок. То в румянце зрелости земли невесты. О, сумбурность смуглых кос, чей сон глубок! Холоден в закате диск дымно-красный солнца, Ущерблен в холмах, где фиолетов снег; Хижиной луны восток сияет тихо — Там в свой час, горя, луна начнет свой бег. В эту белизну, чеканя ветви чернью, Смотрит бук всю ночь; всю ночь и мне смотреть. Образ жизни здесь на смерти? Смерть на жизни? Душу дай обнять, чтоб знать: бессильна смерть. Ей сочтут ошибки кумушки в каморке Без окна: ее и неба не видать. «Вот, еще малюткой…» — дребезжит старуха. Рада мучить сердце, уши мне терзать. Да, ошибки были: падая, училась Бегать, контур черт не безупречно строг. Но красе, святящей небо, воздух, — знайте,— Нипочем изъяны с головы до ног. Если б я сумел наедине быть с небом, Сокровенный сердца я б открыл родник. Как ольха, горит питомец каждый леса, В блеске — как жасмин, колеблясь — как тростник. Как ольха, горя, что в октябре румяна, Как тростник, струясь, когда подул зюйд-вест, В блеске, как жасмин, внезапно освещенный, Таинству небес причастно все окрест.

* * *

«Какими козырями я сильна?..» Перевод В. Васильева

«Какими козырями я сильна? Не Вечностью, а Временами года!» — Смеется на пути своем Природа. В ней все полно гармонии. Она Вздохнет над розой в тяжкий час разлуки, Но более не обернется к ней. Осознанней, чем люди, и мудрей Смысл бытия постигла та, чьи руки Здесь сеют семена, там сыплют прах, Та, что сама себе наносит мету. Единственной наставницы совету Дадим ли место в алчущих сердцах? Всему свой срок. Всему? И розам дивным Любви? Да, да! Покорно всё минуй, Когда так свеж твой вечный поцелуй, Охваченный волос горячим ливнем.