Европейская поэзия XIX века

ПЕСНЯ О РУБАШКЕ [10] Перевод Э. Багрицкого

От песен, от скользкого пота — В глазах растекается мгла. Работай, работай, работай Пчелой, заполняющей соты, Покуда из пальцев с налета Не выпрыгнет рыбкой игла!.. Швея! Этой ниткой суровой Прошито твое бытие… У лампы твоей бестолковой Поет вдохновенье твое, И в щели проклятого крова Невидимый месяц течет. Швея! Отвечай мне, что может Сравниться с дорогой твоей?.. И хлеб ежедневно дороже, И голод постылый тревожит, Гниет одинокое ложе Под стужей осенних дождей. Над белой рубашкой склоняясь, Ты легкою водишь иглой,— Стежков разлетается стая Под бледной, как месяц, рукой, Меж тем как, стекло потрясая, Норд-ост заливается злой. Опять воротник и манжеты, Манжеты и вновь воротник… От капли чадящего света Глаза твои влагой одеты… Опять воротник и манжеты, Манжеты и вновь воротник… О вы, не узнавшие страха Бездомных осенних ночей! На ваших плечах — не рубаха, А голод и пение швей, Дни, полные ветра и праха, Да темень осенних дождей! Швея! Ты не помнишь свободы, Склонясь над убогим столом, Не помнишь, как громкие воды За солнцем идут напролом, Как в пламени ясной погоды Касатка играет крылом. Стежки за стежками, без счета, Где нитка тропой залегла; «Работай, работай, работай,— Поет, пролетая, игла,— Чтоб капля последнего пота На бледные щеки легла!..» Швея! Ты не знаешь дороги, Не знаешь любви наяву, Как топчут веселые ноги Весеннюю эту траву… …Над кровлею месяц убогий, За ставнями ветры ревут… Швея! За твоею спиною Лишь сумрак шумит дождевой, Ты медленно бледной рукою Сшиваешь себе для покоя Холстину, что сложена вдвое, Рубашку для тьмы гробовой… Работай, работай, работай, Покуда погода светла, Покуда стежками без счета Играет, летая, игла. Работай, работай, работай, Покуда не умерла!..

10

Песня о рубашке. — Эти стихи — отклик на попавшее в печать сообщение о бедственном положении одной лондонской швеи, вдовы с двумя детьми, которая зарабатывала в неделю семь шиллингов.

АЛЬФРЕД ТЕННИСОН

Альфред Теннисон (1809–1892). — Родился в семье священника. Закончил Кембриджский университет. Первые свои поэмы написал еще в годы учения. Первая книга, «Стихи», была издана в 1830 году. Этот сборник подвергся тщательной авторской переработке и был переиздан в 1842 году. В 1850 году А. Теннисон опубликовал книгу элегий «В память А. Г.», которые считаются лучшими его творениями, и получил звание Поэта-лауреата. Книга «Королевские идиллии» (1858) — стилизация средневековых легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола; живя в полном согласии со своим временем, Теннисон написал сентиментальные идиллии, которым идеализация средневековья придает оттенок авторской неудовлетворенности настоящим.

В истории поэзии Теннисон остался как лирический поэт, автор пейзажной лирики, искренней и эмоциональной, и как мастер лирической миниатюры, которую отличает продуманная элегантность и звуковая гармония.

ЛОТОФАГИ [11] Перевод Г. Кружкова

«Смелей! — он крикнул, указав туда, Откуда шум прибоя доносился.— Нас вынесет приливная вода!» Так экипаж спасенный очутился На берегу, где вечный вечер длился И полный месяц в вышине сиял; Ласкаясь томно, ветерок струился; А водопад дымился и сверкал — И аркой хрусталя над морем застывал. Страна ручьев! Одни сочились вниз Каскадом капель, кружевным узором; Другие через каменный карниз Переливались шумно и с напором; Широкая река предстала взорам; А часть небес была заслонена Высоким снежным пиком, за которым Горел закат; и на скале сосна Росой летучих брызг была окроплена. Чарующий закат не остывал На алом западе; между горами Просвет открыто видеть позволял За долом дол, как в светлой панораме, И пальмы, и низины с камышами,— Казалось, все застыло в той стране! И бледны, с отрешенными очами, Явились Лотофаги в тишине, Задумчиво-грустны, как тени в смутном сне. В руках они несли пучки цветов, Плоды и стебли — той волшебной силы, Что если кто их брал из моряков И ел, — то делались ему постылы И корабли, и моря шум унылый; И если спрашивал о чем-то друг, То голос глухо шел, как из могилы; И сквозь дремоту он глядел вокруг; И музыкой в ушах ему был сердца стук. Садился он у моря, на песке, Меж солнцем и луной посередине, И родину воображал в тоске, Своих детей, жену; но уж отныне Страшился плыть по водяной пустыне, Бороться с бурей, налегать веслом; И что-то говорил еще о сыне… Но эхо вторило ему: «Твой дом За волнами далек; что вспоминать о нем!»

11

Лотофаги. — Стихотворение основано на сюжете из «Одиссеи» (IX, 82–102). Теннисон использовал также мотивы из произведений английских поэтов, например, Э. Спенсера («Королева фей», кн. II, песнь VI).

* * *

«Когда луна на полог мне…» Перевод М. Соковнина

Когда луна на полог мне Прольет свой луч, я знаю: он У моря, там, где тих твой сон, Сияньем вспыхнул на стене. Твой мрамор выступил на свет, Серебряный пожар луны Крадется тихо вдоль стены, Вдоль имени и чисел лет. Но вот — он уплывает прочь, Как луч на пологе моем. Усталый, я забудусь сном, Пока рассвет не сменит ночь. Тогда, я знаю: развита Над морем искристая шаль, А в церкви, там, где спит печаль, Как призрак, светится плита.

ГОДИВА [12] Перевод И. Бунина

Я в Ковентри ждал поезда, толкаясь В толпе народа по мосту, смотрел На три высоких башни — и в поэму Облек одну из древних местных былей. Не мы одни — плод новых дней, последний Посев Времен, в своем нетерпеливом Стремленье вдаль злословящий Былое,— Не мы одни, с чьих праздных уст не сходят Добро и Зло, сказать имеем право, Что мы народу преданны: Годива, Супруга графа Ковентри, что правил Назад тому почти тысячелетье, Любила свой народ и претерпела Не меньше нас. Когда налогом тяжким Граф обложил свой город, и пред замком С детьми столпились матери, и громко Звучали вопли: «Подать нам грозит Голодной смертью!» — в графские покои, Где граф, с своей аршинной бородой И полсаженной гривою, по залу Шагал среди собак, вошла Годива И, рассказав о воплях, повторила Мольбу народа: «Подати грозят Голодной смертью!» Граф от изумленья Раскрыл глаза. «Но вы за эту сволочь Мизинца не уколете!» — сказал он. «Я умереть согласна!» — возразила Ему Годива. Граф захохотал, Петром и Павлом громко побожился, Потом по бриллиантовой сережке Годиве щелкнул: «Россказни!» — «Но чем же Мне доказать?» — ответила Годива. И жесткое, как длань Исава, сердце Не дрогнуло. «Ступайте, — молвил граф,— По городу нагая — и налоги Я отменю», — насмешливо кивнул ей И зашагал среди собак из зала. Такой ответ сразил Годиву. Мысли, Как вихри, закружились в ней и долго Вели борьбу, пока не победило Их Состраданье. В Ковентри герольда Тогда она отправила, чтоб город Узнал при трубных звуках о позоре, Назначенном Годиве: только этой Ценою облегчить могла Годива Его удел. Годиву любят, — пусть же До полдня ни единая нога Не ступит за порог и ни единый Не взглянет глаз на улицу: пусть все Затворят двери, спустят в окнах ставни И в час ее проезда будут дома. Потом она поспешно поднялась Наверх, в свои покои, расстегнула Орлов на пряжке пояса — подарок Сурового супруга — и на миг Замедлилась, бледна, как летний месяц, Полузакрытый облачком… Но тотчас Тряхнула головой и, уронивши Почти до пят волну волос тяжелых, Одежду быстро сбросила, прокралась Вниз по дубовым лестницам — и вышла, Скользя, как луч, среди колонн, к воротам, Где уж стоял ее любимый копь, Весь в пурпуре, с червонными гербами. На нем она пустилась в путь — как Ева, Как гений целомудрия. И замер, Едва дыша от страха, даже воздух В тех улицах, где ехала она. Разинув пасть, лукаво вслед за нею Косился желоб. Тявканье дворняжки Ее кидало в краску. Звук подков Пугал, как грохот грома. Каждый ставень Был полон дыр. Причудливой толпою Шпили домов глазели. Но Годива, Крепясь, все дальше ехала, пока В готические арки укреплений Не засияли цветом белоснежным Кусты густой цветущей бузины. Тогда назад поехала Годива — Как гений целомудрия. Был некто, Чья низость в этот день дала начало Пословице: он сделал в ставне щелку И уж хотел, весь трепеща, прильнуть к ней, Как у него глаза оделись мраком И вытекли, — да торжествует вечно Добро над злом. Годива же достигла В неведении замка — и лишь только Вошла в свои покои, как ударил И загудел со всех несметных башен Стозвучный полдень. В мантии, в короне Она супруга встретила, сняла С народа тяжесть податей — и стала С тех пор бессмертной в памяти народа.

12

Годива. — Стихотворение написано после посещения А. Теннисоном Ковентри. Леди Годива жила в Ковентри в середине XI в.; ей посвящали свои стихи и другие поэты XIX в., например, Ли Хант (1784–1859).

К ***, ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ «ЖИЗНИ И ПИСЕМ» [13] Перевод Г. Кружкова

Проклятие тому, кто потревожит мои кости.

Эпитафия Шекспира

И ты бы мог поэтом слыть (Какой бы ни был в этом прок), И гордо лавровый венок На лбу прославленном носить. Но ты избрал другой удел: Спокойно плыть в потоке дней Сквозь тьмы забывчивых друзей, Негромких слов, разумных дел. Ты избежишь в конце концов Позора тех, кто знаменит: Твой мирный гроб не оскорбит Орда шутов и подлецов. Ведь ныне, коль умрет поэт,— Остыть бедняге не дадут,— А уж вокруг и спор и суд, Скандал и крик на целый свет: «Ломай замок! Врывайся в дверь! Священного нет ничего! Подай нам слабости его!» — Рычит многоголовый зверь. Бесстыжие! Он только пел; Он жил совсем не напоказ, И ни для чьих досужих глаз Героем быть он не хотел. Он в песни лучшее вложил, А худшее с собой унес. Будь проклят тот глумливый пес, Кто в почве роется могил! Завидней век свой просвистеть Пичугой скромной в лозняке, И доверяться лишь реке, И в гуще листьев умереть, Чем звучной песней славу звать И гордым жить среди невзгод,— Когда стервятник часа ждет Тебя, как падаль, растерзать!

13

К ***, после прочтения… — Скорее всего, отклик на возмутительную, с точки зрения А. Теннисона, публикацию интимных писем Джона Китса.

У МОРЯ [14] Перевод С. Маршака

Бей, бей, бей В берега, многошумный прибой! Я хочу говорить о печали своей, Непокойное море, с тобой. Счастлив мальчик, который бежит по песку К этим скалам, навстречу волне. Хорошо и тому рыбаку, Что поет свою песню в челне. Возвращаются в гавань опять Корабли, обошедшие свет. Но как тяжко о мертвой руке тосковать, Слышать голос, которого нет. Бей, бей, бей В неподвижные камни, вода! Благодатная радость потерянных дней Не вернется ко мне никогда.

14

У моря. — Стихотворение написано, очевидно, на смерть Артура Галлама, умершего в юности друга А. Теннисона.

* * *

«В чем, в чем причина этих странных слез?..» [15] Перевод В. Рогова

В чем, в чем причина этих странных слез? Они, высокой скорбью рождены, Идут из сердца, застилают взор, Когда смотрю на ширь осенних нив И думаю про канувшие дни. Свежее первого луча, что пал На парус, приносящий к нам друзей, Грустней луча, который обагрил Все милое, идущее ко дну, Грустны и свежи канувшие дни. Грустны и странны, как в предсмертный час Хор полусонных птиц перед зарей, Когда глазам тускнеющим окно Квадратом, все светая, предстает, Грустны и странны канувшие дни. Вы дороги, как память милых уст Усопшему, лобзаний слаще вы Придуманных, бездонны, как любовь, Как первая любовь, как совесть, злы, О Смерть средь Жизни, канувшие дни.

15

«В чем, в чем причина этих странных слез…» — песня из поэмы А. Теннисона «Принцесса».

ТИФОН [16] Перевод А. Сергеева

Истлеет лес, истлеет лес и ляжет, Туман придет и выплачется в почву; Придет, уйдет под землю земледелец, И лебедь, житель долгих лет, умрет. Лишь я жестокого бессмертья пленник; Я чахну медленно в твоих пределах, Седою тенью, как во сне, скитаюсь По вечно молчаливому Востоку, Блуждаю лабиринтами тумана, Вхожу в чертог сияющей зари… Увы! Я был когда-то человеком И юношеской так блистал красою, Что ты на мне остановила выбор; И я, счастливый сердцем, возгордился И возомнил, что я такой же бог. Я попросил тебя: — Дай мне бессмертье! — И ты его дала мне с небреженьем, С каким монетку подает богач. Но бдительные Оры [17] , негодуя, Меня согнули и опустошили И, так как мне не может быть кончины, Оставили меня калекой, прахом, Бессмертным ветхим стариком, соседом Бессмертной юности. Твоя любовь И красота не облегчили горя, Хотя поныне от моих стенаний В очах твоих, наполненных слезами, Подрагивает кормчая звезда. Пусти меня, возьми свой дар обратно! Зачем я отделился от людей, Зачем презрел исконный распорядок, По коему в конце всего — покой? Сквозь тающие тучки на мгновенье Проглянул темный мир, где я родился; Но вновь крадется тайное сиянье От чистого чела и чистых плеч, И сердце просыпается в груди. Во мгле твои ланиты заалели, Но очи милые, с моими рядом, Еще не ослепили звезд, и кони Твоей упряжки дикой не проснулись, И не стряхнули с грив остатков мрака, И первых искр не высекли из мглы. Да, в утреннем молчанье ты прекрасна, Но, как всегда, ни слова не ответишь — Слезинку лишь оставишь на щеке. Зачем слезами ты меня пугаешь? Ужели верно старое реченье Из мира темного, что сами боги Своих даров назад не в силах взять? О, горе! Ведь когда-то с легким сердцем Счастливыми глазами наблюдал я,— Не верится, что то был тоже я,— Как свет тебя очерчивал во мраке, Как локоны от солнца пламенели; Вслед за тобой и я преображался, И кровь во мне пылала тем пыланьем, Каким багришься ты и твой чертог; Губами, лбом, закрытыми глазами Я чувствовал: роса на мне теплеет От поцелуев, нежных, как бутоны Полураскрывшейся весны; и слышал Из уст твоих безумный сладкий лепет, Сравнимый разве с пеньем Аполлона При возведенье илионских стен [18] . И все ж, позволь мне твой Восток покинуть; Мне по природе можно ль быть с тобой? Твои прохладны розовые тени И свет прохладен, — как прохладны ноги Мои на золотых твоих ступенях, Когда пары неясного рассвета Возносятся над темными домами Счастливых, наделенных даром смерти, И над гробами более счастливых. Освободи меня, верни земле! Богиня, обновляй от утра к утру Свою красу — ты можешь все; а мне — Дай мне могилу, чтобы, прах во прахе, Забыл я, как в серебряной упряжке Ты возвращаешься в родной чертог.

16

Тифон — сын троянского царя Лаомедонта, возлюбленный Эос, богини утренней зари, которая унесла его к себе на край земли и неба. По просьбе Эос Зевс сделал Тифона бессмертным, но богиня не испросила для него вечной молодости, и Тифон превратился в дряхлого неумирающего старца. Эос разлюбила его и превратила в цикаду (греч. миф.).

17

Оры (Горы) — богини, ведавшие сменой времен года и порядком в природе. Оры изображались в виде девушек, украшенных плодами или держащих их в руках (греч. миф.).

18

…при возведенье илионских стен. — Вместе с Посейдоном, богом морей, Аполлон служил царю Лаомедонту и соорудил неприступные стены Трои (греч. миф.).

ВИЛЬЯМ МЕЙКПИС ТЕККЕРЕЙ

Вильям Мейкпис Теккерей (1811–1863). — Один из создателей английского реалистического социального романа. Родился в Калькутте в семье чиновника Ост-Индской компании. В университетские годы испытал огромное влияние творчества П.-Б. Шелли.

Большинство стихов В.-М. Теккерея, которые он в основном печатал в журнале «Панч», носят откровенно бурлескный характер; как правило, они являются иллюстрациями к его прозаическим произведениям. (Подробнее о Теккерее см. в томе БВЛ: В. Теккерей. Ярмарка Тщеславия).

БАЛЛАДА О БУЙАБЕСЕ Перевод В. Рогова

На улице, в Париже славной, Стоит известный ресторан; Зовется улица издавна Поднесь Bue Neuve des Petits Champs [19] . Хоть заведенье небогато, Готовят в нем деликатес — Там часто я бывал когда-то И ел отменный буйабес. Прекраснейшее это блюдо, Я в том присягу дать готов: В одной кастрюле — ну и чудо! — Найдете рыбу всех сортов, Обилье перца, лука, мидий,— Тут Гринич сам теряет вес! — Все это в самом лучшем виде И составляет буйабес. Да, в нем венец чревоугодий! Пора философам давно, Любя прекрасное в природе, Ценить и яства и вино. Какой монах найдет несносным Меню предписанных трапез, Когда по дням исконно постным Вкушать бы мог он буйабес? Не изменилась обстановка: Все та же вывеска, фонарь, И улыбается торговка, Вскрывая устрицы, как встарь. А что Терре? Он ухмылялся, Гримасничал, как юркий бес, И, подлетев к столу, справлялся, Гостям по вкусу ль буйабес. Мы входим. Тот же зал пред нами. «А как мосье Терре, гарсон?» Он говорит, пожав плечами: «Давным-давно скончался он». «Так кончились его печали — Да внидет в царствие небес…» «А что б вы кушать пожелали?» «А все ли варят буйабес?» «Mais oui, monsieur! — Он скор с ответом.— Voulez-vous boire, monsieur? Quel vin?» [20] «Что лучше?» — «Помогу советом: С печатью желтой шамбертен». …Да, жаль Терре! Он распростился С отрадой вскормленных телес, Когда навеки вас лишился, Бургундское да буйабес. В углу стоит мой стол любимый, Не занят, будто на заказ; Года прошли невозвратимо, И снова я за ним сейчас: Под этой крышей, cari luoghi [21] , Я был повеса из повес,— Теперь, ворчун, седой и строгий, Сижу и жду я буйабес. Где сотрапезники, что были Всех ближе в пору дней былых? Гарсон! Налейте из бутыли — До дна хочу я пить за них! Со мной их голоса и лица, И мир исчезнувший воскрес — Вся банда вкруг стола толпится, Спеша отведать буйабес. Удачно очень Джек женился, Смеется, как и прежде, Том, Огастес-хват остепенился, А Джеймс во мраке гробовом… Немало пронеслось над светом Событий, бедствий и чудес, С тех пор как здесь, друзья, кларетом Мы запивали буйабес. Как не поддаться мне кручине, Припомнив ход былых годин, Когда я сиживал, как ныне, Вот здесь, в углу, — но не один? Передо мною облик милый: Улыбкой, речью в дни забот Не раз она меня бодрила… Теперь никто со мной не пьет. Я пью один, веленьем рока… Стихов довольно! Пью до дна За вас, ушедшие далеко Пленительные времена! Так, не печалясь и на тризне, За все, в чем видел интерес, Останусь благодарен жизни… Несут кипящий буйабес!

19

Улица Нёв-де-Пти-Шан — букв.: Новая улица Малых Полей (франц.).

20

Конечно, сударь!.. Желаете ли что-нибудь выпить? Какого подать вина? (франц.)

21

Дорогие (итал.)