Европейская поэзия XIX века

АНХЕЛЬ ДЕ СААВЕДРА, ГЕРЦОГ РИВАС Перевод М. Донского

Анхель де Сааведра, герцог Ривас (1791–1865). — Крупный поэт и драматург романтической школы. В молодости был убежденным либералом и участвовал в Войне за независимость; одиннадцать раз был ранен. В годы революции был избран депутатом парламента, голосовал за свержение короля. Приговоренный за это к смертной казни, поэт бежал в Гибралтар, жил на Мальте, в Англии и Франции. После амнистии вернулся в 1834 году на родину, позднее занимал высокие государственные посты.

Писать стихи А. де Сааведра начал в раннем возрасте под влиянием патриотической традиции; поворот к романтической поэзии произошел у него в период эмиграции (стихотворение «Изгнанник»); наиболее значительные произведения в лирических жанрах приходятся именно на этот период. Работал также в жанре драмы; создал ряд стихотворений-легенд на сюжеты национальной истории (сб. «Исторические романсы», 1841).

ХРИСТОФОР КОЛУМБ

Беснуется бескрайний океан, Встают валы, подобны горным кручам, И злобно завывает ураган, Столбы смерчей вздымая к черным тучам; Мечтою горделивой обуяй, Не устрашенный хаосом кипучим, Плывет корабль. Он мал и слаб, — пусть так,— Зато над ним испанский реет флаг! Сжимает мощною рукой кормило, на запад устремив орлиный взор, Тот, избранный, чья воля укротила Неукротимо-яростный простор; Нездешняя руководит им сила, И, слабости людской наперекор, Уверенность вселяет всем он в души: Достигнет судно вожделенной суши. И сбудется! Упорству корабля Разгул стихий противится напрасно… Заря зарделась… Кормчий у руля Встречает то, чего желал так страстно, Победным кличем: «Вот она — земля!» А небо, море и земля согласно Гремят ему торжественно в ответ: «Вот он — Колумб, открывший Новый Свет!»

ВЕРНЫЙ СПОСОБ

Имей тщеславья много, знаний — мало, Безусым недоучкой-адвокатом Явись в Мадрид и стань вралем завзятым: Болтай, знакомься, хвастай — для начала. Пиши статьи для бойкого журнала, Льсти беднякам и лезь в друзья к богатым; Очки втирая людям простоватым, В кофейнях проповедуй что попало. Глядь — ты советник! Глядь — прошел в кортесы! Ты держишь нити всех хитросплетений, Сам удивлен своим подъемом быстрым. Блюди, как встарь, свои лишь интересы, Не знай ни совести, ни убеждений — И скоро станешь первым ты министром.

ХОСЕ ДЕ ЭСПРОНСЕДА

Хосе де Эспронседа (полное имя — Хосе де Эспронседа-и-Дельгадо, 1808–1842). — Крупнейший из романтиков революционного крыла в Испании. Еще тринадцатилетним гимназистом начал писать стихи и одновременно вступил в революционный кружок «нумантинцев», за что попал и заключение; с 1823 по 1826 год просидел в монастыре. Участвовал в пропаганде республиканских идей, сотрудничал в мятежных изданиях. С 1826 года вынужден был эмигрировать, жил во Франции, где познакомился с деятелями французского романтизма. На родину Эспронседа вернулся в 1833 году. В заключении он начал писать в духе классицизма трагедию в октавах «Пелайо», но не закончил ее. Следующий период его жизни проходит под знаком романтизма. При этом его больше тянуло к крупной форме (поэма «Саламанкский студент», 1839, и поэма «Мир-дьявол», 1840–1841, оставшаяся незаконченной) на сюжеты национальных легенд или — в духе Байрона — на абстрактно-философские темы. Лирические стихи Эспронседы составили сборник «Стихи» (1840), их довольно мало. Поэт обращается к традиционным тогда уже темам отчаяния и меланхолии («К Харифе»), апокалипсическим видениям гибели мира («Гимн Солнцу»), прославляет павших в революционной борьбе друзей («На смерть Торрихоса и его товарищей», «На смерть Хоакина де Пабло»).

ХАРИФЕ ВО ВРЕМЯ ОРГИИ Перевод Э. Левонтина

Подойди ко мне, Харифа, Прикоснись ко лбу рукою, Накален он огневою Лавою страстей земных! Пусть к губам прижмутся губы, Пряной сладостью волнуя, И вдохну я поцелуи Всех возлюбленных твоих! Что мне честь и добродетель! Что мне правда, нежность, ласки! Это все — из детской сказки, Сон далекий, золотой! Дай вина мне! Утоплю я В нем свои воспоминанья, Жизнь бежит, текут желанья, Лишь в гробу найду покой… Сердце жаркое трепещет… Алой кровью напоенный, Взор блуждает воспаленный, Обжигает щеки пот… Руки ты сплела с моими, Взором сердце мне пронзила, Холод проникает в жилы, И твои лобзанья — лед. Все вы, женщины, банальны! Мне — всегда иного надо: Новых ласк, другой услады,— Иль будь прокляты они! Ваша красота — уродство, Поцелуи ваши лживы, Вместо счастья принесли вы Мне страдания один! Я хочу любви и славы, Неземного наслажденья, Что одно воображенье Может мне дарить порой… Но настойчиво денница Манит сладостною ложью, И меня по бездорожью Проводник ведет слепой…

*

Зачем не знает сердце упоенья, И я во власти муки нечестивой, И не покой души, а отвращенье Я чувствую, бессильный и ленивый? Зачем порою все ж меня тревожит Какое-то неясное желанье? И не пойму я: это сон, быть может, Неверных ласк пустое обещанье! Зачем же предаваться мне обманам, Давать в душе приют надежде вздорной? И почему о призраке туманном Мечтает сердце глупое упорно? Что, если, пробудясь, не сад счастливый Увидишь ты, а мерзость запустенья, Где все живет страстишкой похотливой, Где нет любви, а только гниль и тленье? Я на крылах фантазии кометой Летал везде, я проносился всюду, Искал мой разум беспокойный света, Желал победы, радости и чуда! И я стремил полет неукротимый Туда, далеко, в беспредельность мира, Но встретил там, сомненьями томимый, Одни лишь волны зыбкого эфира! Зачем добра и славы исступленно Искал я на земле! И горько стало,— Повсюду я видал лишь прах зловонный, Да черный шлак я находил, усталый! И женщины, сияя чистотою, Воздушными созданьями казались, Но только прикасался к ним рукою, Как в злобных дев они преображались! Мечты я в прах развеянными видел, Желанье — ненасытно, как и было! Я, жизнь познав, ее возненавидел, Я верю лишь в спокойствие могилы! А сердце жаждет наслаждений страстно, Любви и счастья ищет в мире жадно, Но голос вдруг доносится ужасный: «Умри! Уйди из жизни безотрадной! Умри, несчастный! Твой удел — терзанья! Во власти ты сомнений бесконечных. Нет на земле высокого дерзанья, Есть только схватки честолюбий вечных. Да поразит господняя десница Того, кто по просторам шел бескрайным, Того, кто к мудрой истине стремится, Ища пути к непостижимым тайнам!»

*

Не хочу отныне ведать Ни восторгов я, ни боли, Мне страстей не нужно боле, Сердце хочет отдохнуть. Прочь, любовь! Сокрыли где-то Счастье сумрачные дали. И ни радость, ни печали Не волнуют больше грудь!

*

О хаосом рожденный сонм видений! Лети к другим, обманывай других! Вы, лаврами увенчанные тени, Прочь от меня! Пленяйте молодых! О вы, прелестницы! Пройдите мимо, Не расточайте тщетно ваших чар! Неситесь, словно вихрями гонимы, Исчезните, развейтесь, словно пар! Разгульный пир глаза мои туманит, Звон хрусталя, и голова в огне… И ночь бежит! И день меня застанет В тяжелом, словно летаргия, сне!

*

Оба страждем мы, Харифа! Слез не льешь ты, дорогая, Но глядишь печально, зная, Как терзаюсь я, скорбя! Боль одна у нас с тобою! Плачь, любимая! Пойми ты — Сердце у меня разбито, Как разбито у тебя!

ПЕСНЬ ПИРАТА Перевод П. Грушко

На бортах — по десять пушек, паруса под ветром свежим над морским царят безбрежьем бригантину вдаль несут. На носу — корсар суровый, нареченный кличкой «Дьявол», нет морей, где он не плавал, правя свой пиратский суд! За кормой луна мерцает серебром на зыбкой сини, стонет ветер в парусине, беспокоен волн разгул, слева берег европейский, азиатский берег справа, и поет разбойник браво, грозно глядя на Стамбул: «Парус мой, пари в лазури голубой! В море ни враги, ни бури, ни томительные штили путь тебе не преградили, верх не взяли над тобой! Двадцать бригов мы отбили у флотильи англичан, мне несли свои знамена для поклона сотни стран. Мне корабль — дороже злата, грозный ветер — мне судья, воля — божество пирата, в море — родина моя. За клочок земли далекой короли в битве сходятся жестокой. Я — владею невозбранно всею ширью океана, где бессильна власть земли. Не найти такого порта, замка, форта, где бы враг стал палить себе на горе, видя в море черный флаг. Мне корабль — дороже злата, грозный ветер — мне судья, воля — божество пирата, в море — родина моя. Только крик раздастся: „Судно!“ видит бог, от корсара скрыться трудно: я — монарх державы этой, убегаешь — не посетуй: приговор мой будет строг. Все добытое на месте честь по чести я делю, лишь красавицей делиться не годится королю. Мне корабль — дороже злата, грозный ветер — мне судья, воля — божество пирата, в море — родина моя. Присужден властями втуне я к петле. Верю я моей фортуне! А судью — не пожалею, вздерну я его на рею у него на корабле. Не страшится смертной доли, кто в неволе пожил всласть, кто однажды сбросил путы, казни лютой не боясь. Мне корабль — дороже злата, грозный ветер — мне судья, воля — божество пирата, в море — родина моя. Всех напевов мне милее норда рев, треск снастей и скрежет реи, завывание стихии, черных волн грома глухие, грозный гул моих стволов! Что мне грохот небывалый, буря, шквалы, ветра стон,— под тайфуна свист разбойный я спокойный вижу сон. Мне корабль — дороже злата, грозный ветер — мне судья, воля — божество пирата, в море — родина моя».

ХОСЕ СОРРИЛЬЯ

Хосе Соррилья (полное имя Хосе Соррилья-и-Мораль, 1817–1893). — Поэт и драматург. Учился медицине в университетах Толедо и Вальядолида, по врачебной практикой не занимался. Начал публиковать стихи в 1836 году («К Эльвире»); несмотря на популярность (в 1889 г. он был даже увенчан лавровым венком национального поэта), Соррилья всю жизнь бедствовал. Наследие его обширно и, помимо лирики, включает драмы, эпические поэмы («Мария», 1849; «Легенда о Сиде», 1882) и мемуары. В 1846 году Соррилья отправился во Францию, где завязал дружеские отношения с Гюго, Жорж Санд, Мюссе и Готье. Позднее он предпринял длительное путешествие в Латинскую Америку. Большая часть лирических стихотворений Соррильи вошла в сборники «Стихи» (т. 1–8, 1837–1840) и «Песни трубадура» (т. 1–3, 1840–1841). Романтическая направленность его поэзии предопределила основную тематику творчества — историческое прошлое и слава страны. Обычно выделяют так называемые «восточные» стихотворения Соррильи, посвященные периоду реконкисты (отвоевания у мавров захваченных ими испанских земель), как наиболее интересную часть его наследия.

«Долиною скачут рысью…» Перевод Б. Слуцкого

Долиною скачут рысью к воротам Гранады прямо четыре десятка всадников во главе с капитаном. Едва только въехав в город, с коня не спешившись даже, он к женщине обратился, в его объятьях рыдавшей: «Вытри глаза, христианка, не мучь меня, говорю я, тебе, моей султанше, новый Эдем подарю я. Дворец мой здешний в Гранаде сады окружают с цветами, и сотня бьет водометов из золотого фонтана. Над Хенилем [147] башни взлетели — моя цитадель другая, что все превзойдет цитадели, твою красоту сберегая. На все берега морские владенья мои простерты. Ни в Кордове, ни в Севилье нет парка, моих просторней. Там вместе с горящим гранатом И горы и дол осеняют смоковницы с пальмой рядом, что тихо плоды роняет. И там же тутовник тенистый с орехами вместе стальными растут над речушкой чистой под стенами крепостными. Там вязовая аллея, что кронами твердь пробивает; там, в шелковых сетках белея, мне птицы мои распевают. Дворец тебе будет не тесен с его покоями всеми. Как скучно ушам без песен, без женщин скучно в гареме. О, будь твоя добрая воля, о, если султаншей ты будешь, восточные благовонья, кашмирские шали получишь. Я дам тебе белые перья — чело ты ими украсишь, они белее пены морей восточных наших. Ты жемчуг в волосы вденешь, ты в банях будешь греться. Колье ты получишь на шею, любовь ты получишь для сердца». «Мне тошно с твоими дарами,— ответила христианка,— с отцом разлучил, с друзьями, увез из родимого замка. Верни мне семейное лоно, друзья ведь меня не забыли; дороже мне башни Леона, чем гранадское изобилье». Слеза покатилась из глаза, мавр затеребил бородку и медленно и не сразу сказал спокойно и кротко: «Дороже тебе твои замки всех наших дворцов доныне, цветы твои наших душистей лишь потому, что родные. Из множества выбирая, ты рыцарю сердце вручила. Не плачь же, гурия рая, тебя удержать я не в силах». Он половину гвардейцев с конем своим вместе ей отдал и, отошедши в сторонку, ни слова больше не молвил.

147

Хениль — река в Андалусии, на берегу которой стоит Гранада.

* * *

«Делать нечего, Диего…» Перевод А. Голембы

«Делать нечего, Диего, мой отец узнал, что в доме побывал мужчина, значит, честь мою вы замарали здесь, в моей опочивальне. Но бесчестье лечат честью: станьте мне законным мужем иль забудьте обо мне». И взглянул тогда Диего ей Мартинес прямо в очи и, отбросив все увертки, произнес слова такие: «Через месяц, дорогая, я во Фландрию отправлюсь,— через год, с войны вернувшись, под венец с тобой пойду. Чести ты, Инес, лишилась, но пятно я смою честью, ибо честные идальго возвращают честь за честь». «Поклянись!» — вскричала дева. «Мое слово стоит больше, чем любые в свете клятвы». «Ах, Диего, слово — ветер!» «До чего же ты упряма! Клятву я даю — и хватит!» «Ну а мне не хватит: клятву ты во Фландрии забудешь». «Господи! Чего ж ты хочешь?» «Я хочу, чтобы смиренно пред распятьем дал ты клятву, перед образом Христовым». Побледнел тогда Мартинес, но Инее, не уступая, отвела его в господень храм, что посреди долины. В божьем храме том распятье, Иисус в венце терновом, бледный, слабый, изможденный, исходящий темной кровью. Пред распятьем этим, в древнем храме посреди долины горести свои и беды все толедцы изливают. И к святым стопам Христовым подошли идальго с девой, и она ему велела прикоснуться к пальцам божьим и спросила: «Ты клянешься, что меня возьмешь ты в жены, как вернешься из похода?» «Да, клянусь!» — ответил воин. Дни и месяцы проходят, пронеслось уж больше года, но Диего не приходит… Путь в Толедо не приводит из фламандского похода. Плачет бедная Инес, возвратиться молит тщетно, у распятья ждет чудес, где повеса из повес прикоснулся неприметно. В час закатного багрянца всё она приходит в храм и у бога просит там возвращения испанца,— пусть с войны вернется сам! Тщетно у духовника дева просит исцеленья, ведь разлука ей горька… Глохнут речи старика, от любви же нет спасенья! В золотистости картинной тихий час, приятный вид: меркнет небо над долиной, вьется Тахо лентой длинной, со стены Инес глядит. Увидала — вдалеке, в буром мареве тревоги иль в туманном молоке, парни, — и не налегке,— пыль взметают на дороге. Вот Инее спустилась с башни, взор ее насторожен; и, в смятенье невсегдашнем, мчится в платьице домашнем вдаль, к воротам Дель-Камброн. Там, надменней всех вдвойне, краше всех в проеме узком, всадник на лихом коне, на арабском скакуне, иноходце андалузском. «Дьего!» — крикнула Инес, в стремя впившись и рыдая; но повеса из повес молвил: «Я тебя не знаю! Кой тебя попутал бес?!» Услыхав такие речи, чувств и чести лишена, наземь рухнула она: не могла дождаться встречи, а теперь опять одна! Но в те времена в Толедо по монаршему веленью губернаторскую должность исправлял старик Дон Педро, справедливый и отважный, многоопытный правитель, сам Руис де Аларкон. Много лет сей добрый старец за отечество сражался, пусть рука как плеть повисла, сердце целое зато! В гулкой зале — стол судейский, за столом седые судьи, слева — адвокат и сыщик, справа — пристав с булавой. На ковре под балдахином, президентом трибунала, сам Дон Педро, сам правитель, сам Руис де Аларкон; слушает он терпеливо, как одышливый писака, скучный писарь-меланхолик апелляцью оглашает. В зале публика зевает, убаюканная чтеньем; судьи дремлют, уминая складки скатерти камчатой, и на солнце сушат акты писаря второй руки. Вдруг, в смятении великом, в залу женщина вбегает, горестна, простоволоса, очи красные от слез. Голосом, от стона хриплым, к справедливости взывает,— прямо в ноги к Дону Педро: «Справедливости, сеньор!» Обнимает ноги старца, молит выслушать. Зеваки в любопытстве возбужденном собираются вокруг. И учтиво ее поднял сам правитель королевский, сам Дон Педро, и промолвил, усмиряя праздный гомон: «Женщина, чего ты хочешь?» «Справедливости, сеньор!» «Но какой?» — «Большую ценность у меня украли!» — «Ценность? Но какую?» — «Очень просто: сердце бедное мое!» «Отдала его ты?» — «Просто одолжила!» — «И должник не вернул его?» — «Конечно!» «А свидетелей имеешь?» «Нет, увы, ни одного!» «Ну, а было ль обещанье?» «Было ль?! Господи! Конечно: уезжая из Толедо, клятву мне принес должник». «Кто же он?» — «Мартинес, Дьего», «Дворянин?» — «Всенепременно, и к тому же капитан». «Приведите капитана: дворянин, он сдержит слово, если клялся». Все затихло, только вскоре в коридоре стук сапог раздался. Шпоры забренчали в такт шагам. Тут привратник, вздернув полог, возвестил прегромогласно: «Это капитан Дон Дьего!» И вошел Диего в залу, и глаза его пылали вечной гордостью и гневом. «Вы ли капитан Дон Дьего?» — у него спросил Дон Педро. И, в спокойствии надменном, произнес Диего: «Я!» «Эта девушка знакома вам?» — «О да, почти три года, ежели не ошибаюсь, мы знакомы». — «Вы клялись взять сию девицу в жены?» «Нет!» — «Так, стало быть, клянетесь, что и вправду не клялись?» «Да, клянусь!» — «Ступайте с богом!» «Лжет!» — воскликнула Инес, плача от негодованья и стыда. — «Подумай, право, что твердишь ты?» — «Я твержу, что он лжет! Ведь он поклялся!» «А свидетелей имеешь?» «Нет, увы, ни одного!» «Капитан, ступайте с богом и простите нас за то, что мы, облыжно обвинив вас, усомнились в вашей чести». Повернулся тут Мартинес с грубым удовлетвореньем, а Инее повесе в спину закричала вдруг отважно: «Позовите вновь Диего, вновь его вы призовите,— вспомнила я, есть свидетель. есть свидетель у меня!» Капитан вернулся в залу; н опять уселся в кресло Дон Руне де Аларкон; и улегся в зале ропот, и, в сознанье прав своих, дочь де Варгаса сказала: «У меня свидетель есть, он правдив, и он разумен, и во всем и вечно прав». «Кто?» — «Да тот, кто издалека каждое словечко наше слышал, с высоты взирая!» «Значит, был свидетель этот на каком-нибудь балконе?» «Нет, он там был, где когда-то испустил свой дух в мученьях!» «Значит, мертв он?» — «Нет, он жив!» «Спятила ты, боже правый! Кто ж такой свидетель этот?» «То Христос из Де-ла-Веги, тот, пред чьим пресветлым ликом некогда Дон Дьего клялся». И, услышав имя божье, судьи встали, с удивленьем внемля в зале приутихшем апелляции такой. Изумление и ужас стыли в тишине глубокой, и глаза потупил Дьего от смущенья и стыда. Пошептался тут Дон Педро с судьями. Затем, поднявшись, произнес суровым тоном: «Что ж! Закон — для всех закон. Твой свидетель самый лучший, но лишь трибунал небесный может выслушать признанье от свидетеля такого. Сделаем, что сможем. Писарь, в час закатный у Христа, что находится в долине, отберешь ты показанья». Вот Христос из Де-ла-Веги на кресте своем высоком,— от земли до стоп пронзенных чуть поменее аршина. Подошел к нему судейский так, что нос его и брови оказалися примерно супротив святой груди. Справа от него — Дон Дьего, слева же — Инее де Варгас,— а поодаль встал правитель Дон Руис де Аларкон, за его ж спиною — судьи, стряпчие и альгвазилы. Прочитав не раз, а дважды жалобу Инее де Варгас, молвил писарь Иисусу громким голосом своим: «Иисусе, сын Марин, перед нами нынче утром выступил ты как свидетель жалобы Инес де Варгас. Ты клянешься ли, что вправду некогда у стоп твоих ей принес Диего клятву в жены взять ее, венчаться с ней, с де Варгас, по закону?» И, отстав от деревянной перекладины, на акты, на судейские решенья, на пергаменты — спокойно, в отрешенности легчайшей, вдруг легла ладонь худая, пожелтевшая, сухая; и, в безмерной вышине: «Да, клянусь!» — раздался внятный голос Богочеловека. И тогда прильнули взоры, отуманены испугом, к образу святому… Губы словно бы зашевелились, и рука еще дрожала, оторвавшись от распятья, избывая боль гвоздя.

РОСАЛИА ДЕ КАСТРО

Росалиа де Кастро (полное имя — Росалиа де Кастро Мургиа, 1837–1885). — Поэтесса и романистка. Болезненный и меланхоличный ребенок, она начала писать стихи в одиннадцать лет. В 1856 году де Кастро вышла замуж за известного историка Мануэля Мургиа, который в течение многих лет уговаривал жену опубликовать ее стихи. Она дала согласие лишь в 1872 году и издала сборник «Галисийские поэмы», что принесло ей мгновенную славу. Позднее Р. Де Кастро опубликовала еще несколько сборников стихотворений — все на галисийском диалекте; только в сборник «На берегах Сара» (1884) вошли стихотворения на испанском языке. Современники особенно ценили в творчестве Росалии де Кастро глубину и свежесть лирического чувства, совершенно чуждого риторики. В XX веке было высоко оценено новаторство поэтессы в области метрики кастильского стиха.

БАСТАБАЛЬСКИЕ КОЛОКОЛА (Из цикла) Перевод с галисийского А. Гелескула

«Рано в утреннюю пору…»

Рано в утреннюю пору легче козочки, босая подымусь по косогору. Чуть забрезжит на востоке, подымусь, чтобы услышать первый колокол далекий. Самый первый, самый милый, ранним ветром донесенный, чтобы сердце не щемило. Чтоб не плакала горюче, долетит он издалека, беспечальный и плакучий. И, плакучий и дрожащий, поплывет зеленым лесом, пропадет в зеленой чаще. И пойдет равниной дальней — с каждым новым отголоском беспечальней, беспечальней.