Европейская поэзия XIX века

ПЕСНЯ КЛЕФТОВ [120] Перевод С. Ильинской

Когда же к нам придет весна, когда настанет лето, растают белые снега, и зацветет кустарник, и мы оружие свое наденем золотое и снова клефтами взойдем на горные вершины? На самой дальней высоте мы лагерь свой раскинем, пусть звезды с нами заведут вечернюю беседу, пусть самый первый луч зари привет нам посылает от солнца, восходящего на утреннюю службу. Пусть нам завидуют орлы, пусть соловьи нас будят и в быстрых горных родниках с водою ледяною купают нереиды нас и поцелуи дарят. Оружие повесим мы на сучья горных елей, и в пляс пойдем, и запоем, и грянет наша песня, как гром из тучи, как огонь от молнии летучей. Зверь задрожит и убежит, равнина затрепещет. Когда же к нам придет весна, когда настанет лето, когда мы клефтами взойдем на горные вершины?

120

Песня клефтов. — Стихотворение написано в духе клефтского фольклора времен освободительной борьбы греческого народа.

ПОЦЕЛУИ Перевод С. Ильинской

Друзья к Захьясу-пастуху с расспросами пристали: — Что это губы у тебя пылают краской алой? Черешни, ежевики ли отведал ты, а может, пригубил краски огненной, какой овечек метишь? — Черешни я не пробовал, и ежевики тоже, и краска вовсе ни при чем, я к пей не прикасался. Послушайте меня, друзья, во всем я вам признаюсь. В тени под елями я стриг моих овечек стадо, алела шерсть, и ножницы вдруг тоже заалели; гоню я стадо вниз к лугам, к зеленым сочным травам, и что же вижу — вся трава в округе стала алой; потом спускаюсь я к реке поить своих овечек и вижу, что вода в реке мутнеет и алеет; иду я берегом реки и в гору поднимаюсь, и там, где бьет ключом родник, у самого истока, склонилась девушка к воде, губами струй касаясь, алеют губы у нее, как будто в краске алой, в каком ручье, в какой реке испить ей доводилось — алели воды, а от них кругом алели травы, алели овцы, а от них и ножницы алели. Свой посох бросил я, друзья, швырнул мешок на землю, за косы девушку схватил и сразу прямо в губы поцеловал, и губы мне тот поцелуй окрасил.

ОРЛУ Перевод Юнны Мориц

Из крохотного птенчика, из плоти слабосильной ты превращаешься в орла с орлиной мощью, весом, растишь аршинные крыла и когти в десять дюймов, летаешь между облаков, витаешь над горами, на скалах вьешь громады гнезд, ведешь беседы с хором звезд, н небесный гром влюбляешься, над бездной забавляешься с молниями дикими, и птичьи стаи криками не зря приветствуют царя озерных крыл и горных. И страсть моя в груди моей была когда-то крохой, из птенчика невзрачного, тощего, прозрачного пошла расти и обрела крыла, и вес, и когти, и сердце кровью залила, и мне нутро разорвала, и превратилась вдруг в орла, в дракона, в привиденье, и глубже всех гнездо свила в моем бесплотном теле, и тайно гложет суть мою, судьбу мою съедает. Я больше не могу бродить по сумрачной равнине. Отныне я хочу взлететь, хочу, орел, вернуться в обитель старую мою, в мое гнездо родное: хочу в горах очнуться вновь, и быть с тобою рядом, и этим братством дорогим все время наслаждаться. Пусть по утрам и вечерам прохладный горный ветер ко мне приходит, словно брат, приходит, словно мама, ласкает голову мою и грудь мою ласкает. Пусть волны горного ручья, любовь нежнейшая моя, излечат горести мои водою животворной. Пускай напевы птичьих стай, в кустарнике летая, меня баюкают во сне и будят на рассвете, пускай постелью будут мне в родной скалистой стороне охапка веток — в летний час, а в зимний — груда снега. Охапку веток наберу, дубовых и еловых, хочу на ворохе ветвей лежать в горах ночами, хочу под музыку дождей спать глубоко и сладко. Орел, отныне я хочу вкушать плоды с деревьев, олений сыр и молоко от диких коз безумных. Хочу я слышать гул и треск из лона сосен, грабов, хочу над безднами бродить, над каменным обрывом, хочу глядеть по сторонам и видеть водопады, хочу я слышать, как в горах о скалы точишь когти, хочу ловить твой дикий крик и тень от диких крыльев. Хочу, хочу, но я — бескрыл, и улететь не в силах, и в муках время провожу, и гасну ежедневно. Орел, услышь мою мольбу, слети с небес на землю, дай крылья и возьми скорей меня с собою в горы, иначе съест меня живьем жестокая равнина!

ДАНИЯ

АДАМ ГОТТЛОБ ЭЛЕНШЛЕГЕР

Адам Готтлоб Эленшлегер (1779–1850). — Поэт и драматург, крупнейший представитель датского романтизма. Родился в семье церковного органиста. С юности увлекался поэзией. Решающую роль в судьбе Эленшлегера сыграло знакомство с поэтом и философом Хенриком Стеффенсом (1773–1845), поклонником немецкого романтизма. После одной из бесед со Стеффенсом Эленшлегер пишет стихотворение «Золотые рога» (1802), в котором исторический факт — исчезновение из музея двух древних золотых рогов-кубков — толкуется как наказание богов за бездуховность современного поколения. Это стихотворение поэт включает в свой сборник «Стихи» (1803), содержащий произведения на темы древних саг и преданий, а также цикл лирических стихотворений «Состояния природы» и комедию «Игры в ночь на святого Иоанна». В 1805 году Эленшлегер издает свой двухтомник «Поэтические произведения», куда входят лирические, прозаические и драматический пьесы, в частности, драма «Аладдин, или Волшебная лампа» на сюжет из «Тысячи и одной ночи». В пьесе ярко обнаруживает себя демократический дух поэзии Эленшлегера: человек из народа, Аладдин проходит через все жизненные испытания и становится борцом за счастье людей. В 1805–1801) годах Эленшлегер путешествует по Европе, знакомится с Гете, Фихто, братьями Шлегелями, мадам де Сталь. В 1807 году выходят в свет «Северный поэмы» — на сюжеты древнескандинавской истории и мифологии. В том же году Эленшлегер завершает историческую трагедию «Пальнатоке», в которой обращается к эпохе утверждения христианства на скандинавской почве, а через год — трагедию «Аксель и Вальборг» (издана в 1810 г.). Возвратившись на родину, поэт становится признанным главой романтической школы в Дании, создает многочисленные трагедии, эпические поэмы и прозаические произведения. Произведения Эленшлегера 30–40-х годов но своим художественным достоинствам заметно уступают его творчеству 10–20-х годов XIX века.

Значение Эленшлегера для датской литературы исключительно велико. Традиции его творчества прослеживаются у многих датских писателей-романтиков, в частности, И.-Л. Хейберга, Х.-К. Андерсона и др. Большое влияние Эленшлегер оказал на своих современников в Норвегии и Швеции.

На русском языке издавалась трагедия «Ярл Хакон» (впервые — в «Вестнике Европы» за 1887 г.). В 1972 г. в издательстве «Искусство» вышли в свет «Пьесы» Эленшлегера в переводах А. Ганзен, Ю. Вронского, П. Карпа, со вступительной статьей А. Погодина. Стихотворения Эленшлегера на русском языке печатаются впервые.

НАСТУПЛЕНИЕ ВЕСНЫ Перевод Н. Григорьевой

Зазеленело внезапно в долине, Все в изумрудах лесные короны, Даже в плетне, на любой хворостине Лопнуть готовы живые бутоны. Облик зимы убегающей жалок, К полюсу тащит она непогоды; Лежа на ложе из свежих фиалок, С нежной улыбкой проснулась природа. Арфа, на ветках, от наледи ломких, Молча висела ты в снежной метели. Только бураны, бывало, в потемках Песни свои похоронные пели. Но ледяное твое одеянье Сжег огнедышащий взор Аполлона; Синего неба вдыхая сиянье, Переливаешься ты обновленно. Арфа, настроить божественной Флоре Струны позволь твои перед игрою. Шар, пламенеющий в синем просторе, Горы окрасил пурпурной зарею. Вижу, как ветры вплетаются в травы; Слышу в тиши, как крыло жаворонка, Провозглашая всевышнему славу, В струны твои ударяется звонко. Солнечный луч! Ты во взоре блуждаешь Девушки, чувство познавшей впервые. Словно сама красота, ты вонзаешь В сердце мне стрелы свои огневые. Входят влюбленные тихо в дубраву… Если б улыбку вы мне подарили! Только тогда б, зазвучав величаво, Думы мои к небесам воспарили. Вот, очарованы сладостным пеньем, Пестрой толпой соберутся пастушки У ручейка, что по белым каменьям Возле лесной пробегает опушки. Арфу, воспевшую их, окружая, Будут порхать в хороводе воздушном, То мне венками чело украшая, То поцелуем даря простодушным. Даже до горцев, от времени белых, Отзвук достигнет мелодии дальней; Встанут в дверях они хижин замшелых, Чтобы прислушаться к арфе печальной. Голос могучего вешнего зова В песне уловят их чуткие уши, И переполнятся радостью новой Их неподвластные старости души. Песня моя пастушку молодому Сердце встревожит. Мычащее стадо, Глянув на небо, погонит он к дому, Где его отдыха встретит награда. Он извлечет из свирели прилежной Струн отголосок, едва уловимый, И, растворяясь в природе безбрежной, Бога восславит, обнявшись с любимой. Ах, я опять притязаю на чудо! В вещие сны погружаюсь блаженно, Чувствам нечетким вверяясь, покуда Мысль так туманна и несовершенна. Малая птаха способна едва ли Выразить смысл своего ликованья. Даже и песней весеннею я ли Живопишу волшебство мирозданья. Ах, был один [121] ! Сквозь любые невзгоды Вечным огнем его песни пылали. Бог отворил ему двери природы. Он говорил, а вокруг лепетали! Рунгстед [122] ! Все так же на бороздах тучных Злаки твои набираются силы; А у готических стен равнодушных Спит твой сказитель в объятьях могилы. Эвальд Святой! До сих пор над лесами Датскими дух твой парит просветленный, Над беспокойными реет волнами, Слушает роз разговор благовонный. Пусть он озябшие струны согреет, В грудь мою пламя святое вдыхая! Только тогда моя песня сумеет Высказать то, что лишь вижу пока я.

121

Ах, был один!.. — Имеется в виду датский поэт и драматург Й. Эвальд (1743–1781).

122

Рунгстед — место, в котором Й. Эвальд жил с 1773 по 1776 г. Здесь он создал, в частности, драму «Смерть Бальдра» (1775), высоко ценимую Эленшлегером.

РАСКРАСАВИЦА, ОКОШКО ОТВОРИ! Перевод Н. Григорьевой

Раскрасавица, окошко отвори, Твой любимый ждет. Что за нега в соловьиных голосах! Бледный месяц бродит в синих небесах. Раскрасавица, окошко отвори, Друг твой у ворот. Раскрасавица, руки не отнимай, Сердцу все больней! Ах, ни сна мне, ни покоя больше нет С той поры, как я узнал тебя, мой свет. Раскрасавица, руки не отнимай У меня своей. Раскрасавица, мне губки подари,— Я горю в огне. Ты, которая мне рану нанесла, Излечи меня от сладостного зла. Раскрасавица, как розу, подари Свои губки мне.

АЛАДДИН НА МОГИЛЕ МАТЕРИ Перевод В. Тихомирова

Баю-бай, малютка спит! Сон и сладок, сон и долог! Эта зыбка не скрипит, И над ней незыблем полог. Буря над моей судьбой,— слышишь? — плачет и хохочет. Червь могильный над тобой,— видишь? — крышку гроба точит. Спи-усни! А я спою — счастье пусть тебе приснится. Слышишь? Баюшки-баю, не темна ль твоя светлица? Соловей выводит трель. Ты довольна ль чистой трелью? Ты качала колыбель: нынче я над колыбелью. Мама, мама! Погляди, мы с тобой сыграли шутку: кустик на твоей груди, я из ветки сделал дудку. Пусть тебя повеселит звуком жалобным и чистым, будто зимний вихрь свистит по ночным кустам безлистым. Ах, уж мне пора идти! На твоей груди продрог я — в целом мире не найти, где бы вновь согреться смог я. Баю-бай, малютка спит! Сон и сладок, сон и долог! Эта зыбка не скрипит, и над ней незыблем полог.

КАКИМИ СТАЛИ ВЫ, КРАСНЫЕ РОЗЫ Перевод Н. Григорьевой

О розы счастья, и сейчас Полны вы аромата. В своем молитвеннике вас Лелеет память свято. Не раз, кладя на пурпур тень, Вас кистью смерть касалась; Но не забыть тот юный день, Тех роз далеких алость. Любую жилку знаю я На благородной ткани. Там, где горит слеза моя, Искрились росы ране.

ТОСКА ПО РОДИНЕ Перевод А. Спаль

Ветры дивные закатов, Как тревожите вы грудь! Волны летних ароматов Луговых, куда ваш путь? Может быть, на снежный брег, К родине моей ваш бег? Донесете ль в мир былого — Сердца горестное слово? Солнце алое сгорело, Скрылось в каменной золе. Я стою белее мела В одиночестве и мгле. Нет в краю родимом скал. Ах, но я безроден стал! Лишь во сне я вижу травы, Зелень дремлющей дубравы. Ты, норвежец, в день ненастья, Помнишь — горько клялся в том, Что покой, любовь и счастье Дарит лишь родимый дом. Ты, швейцарец, житель гор, Вел такой же разговор! Манит вас тоска святая, Скал привычных цепь литая. В вашей памяти утесы Неприступные царят, Мне же голых глыб откосы Ум гнетут и ранят взгляд. Я пою хвалу сосне, Датским букам по весне! Здесь же — разве успокою Душу бледною рукою? Не текут в моей отчизне Реки в глиняной пыли; Море там — праматерь жизни — Серебром горит вдали! Дарит Дании покой, Гладит ласковой рукой, И прибой, волной атласной, Льнет к груди ее прекрасной. Тихо, тихо! В лодке зыбкой Дева сквозь тростник плывет, С нежной цитрой и улыбкой В час полуночный поет. Чистый тон! О, счастья луч! Эта песня — к сердцу ключ. Но печалюсь я и плачу. Что я в милой песне значу? То — не датские напевы, И слова — язык иной. Нет, не так мне пели девы В отчем доме, под сосной. Может, эта речь звучней, Но слова чужие в ней. Песнь твоя прекрасней грезы. Но прости мне эти слезы. Песня Дании печальна, Словно вздох, слетевший с уст. Струи вод грустят кристально, Запах трав росистых густ. В милой роще столько раз Я сидел в закатный час. Мчат мечты меня в былое,— Вот и плачу оттого я. Пела мама, умирая; Путь мой скорбен с малых лет. Дания, — ты мать вторая,— Вновь увидимся ль, мой свет? Жизнь непрочная жалка. Смею ль я, издалека Возвратясь, в последней муке Протянуть отчизне руки?

КРИСТИАН ВИНТЕР Перевод Н. Григорьевой

Кристиан Винтер (1796–1876). — Поэт и переводчик. Родился и Фенсмарке в Южной Зеландии. Дебютировал сборником «Стихи» (1828), и который вошло, в частности, стихотворение «Птица, лети!» (1826), впоследствии переложенное на музыку. В 1832 году вышел в свет второй сборник лирических стихов поэта — «Стихи старые и новые». Глубокий отпечаток на творчество Винтера наложила любовь к Юлии Берлин, замужней женщине, с которой он познакомился в 1836 году. В 1848 году Кристиан Винтер и Юлия Берлин связали себя семейными узами. Период 40–50-х годов — самый плодотворный в творчестве Винтера. В эти годы он создает цикл лирических стихотворений «К единственной» и посвящает их Юлии. Лирика Винтера составляет существенный вклад в датскую поэзию. Перу Винтера принадлежит также эпическая поэма «Бег оленя» (1855) и ряд новелл.

Стихотворения Винтера на русском языке печатаются впервые.

ПТИЦА, ЛЕТИ!

Птица, лети! Над простором озерным Стелется темная ночь. Солнце за лесом скрывается черным, День удаляется прочь. Ты поспеши к своим детям пернатым, Чтоб, возвратившись опять, Длительный путь к своим певчим пенатам Мне поутру описать. Птица, лети! Над волною зеленой Крылья свои распахни. Если ты встретишься с парой влюбленной, В душу любви загляни. Тот лишь певцом называть себя смеет, Кто научился любить; Все, что вместить в себя сердце умеет, Должен я в песню вместить. Птица, лети! Над волною журчащей Сладостно к дому лететь И, затаясь под лепечущей чащей, Вдруг о любимом запеть. Если бы мог я взлететь за тобою, Точно я выбрал бы путь. Здесь же могу я лишь вслед за листвою Вновь о любимой вздохнуть. Птица, лети! Над волною широкой, Там, в поднебесном краю… Где-то, в прибрежной дубраве далекой, Милую встретишь мою. Стан, как тростника, как розы, ланиты; Очи сулят забытье; По ветру темные кудри развиты… Ах, ты узнаешь се. Птица, лети! Бьются волны со стоном, Полночь вздыхает сквозь сон, Клонят деревья прощальным поклоном Листья трепещущих крон. Нет! Ты не вслушалась даже в стенанья Певчих, родных твоих стай! Будь хоть со мною добра: на прощанье Отдыха мне пожелай.