Гарики на все времена (Том 1)

248

Я раньше чтил высоколобость и думал: вотума палата, теперь ушла былая робость — есть мудаки со лбом Сократа.

249

Для баб одежды мишура — как апельсину кожура, где плод порой сухой и синий и очень слабо апельсиний.

250

Все хаосы, броженья и анархии, бунты и сокрушения основ кончаются устройством иерархии с иным распределением чинов.

251

Я — человек: ем пищу ложкой и не охочусь при луне; а раньше был, наверно, кошкой — уж очень суки злы ко мне.

252

Прочтет с улыбкою потомок про кровь и грязь моей эпохи, так улыбается ребенок на похоронной суматохе.

253

В течение всех лет моих и дней желания мне были по плечу, сегодня я хочу всего сильней понять, чего сегодня я хочу.

254

Вылистав завалы книжной ветоши, вылущив зерно взошедших дум, жарко друг о друга посоветовшись, люди поступают наобум.

255

Лентяй, люблю я дня конец в дыму застольных посиделок, а не лентяй ли был Творец, оставив столько недоделок?

256

Есть нечто выше бытия — оно смягчает будни быта и дарит радость забытья, огьемля мысли от корыта.

257

Когда плодами просвещения любуюсь я без восхищения, то вспоминаю как пример, что был неграмотен Гомер.

258

Во всем, что каждый выбирает, покуда тянется прогулка, его наследственность играет, как музыкальная шкатулка.

259

У разума, печального провидца, характер на решения скупой, история поэтому творится убийцами, святыми и толпой.

260

Где нет огня, где нет игры, фонтана жизни нет, линяют сочные пиры в докучливый обед.

261

Один критерий нам по силам, чтоб мерить гения заслугу: на сколько лет затормозил он свою научную округу.

262

Есть в природе гармония вещая от нее наши вкусы и нормы, отчего содержание женщины — это прежде всего ее формы.

263

Когда внутри бесплодно пусто, душа становится присоской, и жадно гложется искусство, не проницая хлади плоской.

264

Я три услады в жизни знал, предавшись трем Любовям: перу я с бабой изменял, а с выпивкой — обоим.

265

Мне выпал путь простей простого: не жрец, не тенор, не герой, зато в пирах гурманов слова бывал я поваром порой.

266

Труднее всего сохранить в толкучке, текучей, как дым, искусство и мужество быть всего лишь собою самим.

267

В литературе гладь и тишь, и пир казенных потаскушек, порой гора рождает мышь, но по мышу палят из пушек.

268

Туманны наши мысли, и напрасно старание постичь их суть и связь, а те, кто мог бы выразить их ясно, — безмолвствуют, народом притворясь.

269

Покинь резец и кисть, легко треножник оставь, когда в округе зреет пир, но помни меру выпивки, художник, похмельных наших мук не стоит мир.

270

Едва лишь, еще незаметна, зари образуется завязь, орут петухи беззаветно, ускорить рассвет напрягаясь.

271

Все музы ныне, хлеба ради, торгуют краской для ресниц, а Клио — прямо вышла в бляди, хотя не прямо из девиц.

272

Те мерзости, что нас отягощают, не выместишь на неграх или греках спасибо, что евреи воплощают все то, что нам немило в человеках.

273

Всякий шум и всякий ропот, недовольства всплеск любой излечим, как учит опыт, страхом, пивом и халвой.

274

Дойти до истины немыслимо, пока не очень тянет к ней, а миф изящнее, чем истина, гораздо выше и стройней.

275

Кого томит ума пытливость, кого трезвон монет смущает, кого тревожит ног потливость — и столь же душу поглощает.

276

Сейчас терпение и труд, насколько в них осталось толку, в итоге тренья перетрут лишь выю, шею или холку.

277

Старея на пути сквозь бытие, мы свойство не утрачиваем детское: судьба дарует каждому свое, а нравится и хочется — соседское.

278

Во тьме тревог и унижений в душе крепчает благодатно способность смутных постижений того, что разуму невнятно.

279

Когда предел влечения высок и нетуутоленья ни на малость, утешность облегчения несет внезапная последняя усталость.

280

Размышлять о природе вещей нас нужда и тоска припекает, жажда сузить зловещую щель, сквозь которую жизнь утекает.