Гарики на все времена (Том 1)

83

Повадка женщины изменчива, поскольку разнится игра подруги дня, подруги вечера, подруги ночи и утра.

84

В умах — разброд, вокруг — неразбериха, царит разбой, и тьмою застлан свет; везде притом спокойно, мирно, тихо, и разве только будущего нет.

85

Весна размывает капризно завалы унынья и грязи внезапной волной оптимизма, шальной, как вода в унитазе.

86

Мы рады, когда чванные авгуры дурачат нас, лицом туманясь хмурым, а правду говорят нам балагуры — но кто же доверяет балагурам?

87

Нам непонятность ненавистна в рулетке радостей и бед, мы даже в смерти ищем смысла, хотя его и в жизни нет.

88

Чем глубже скепсис и неверие при неизбежности притворства, тем изощренней лицемерие и выше уровень актерства.

89

Страдалец, мученик и узник, насилий жертва и увечий — всегда по духу чуть союзник того, кто душит и калечит.

90

Сгорают поколенья, как поленья, их копоть поглощает высота, а пламень их, не ведающий тленья, нетленно воплощает красота.

91

Чреваты лихом все дороги, полны волнений волны дней, сам разум наш — дитя тревоги и потому податлив ей.

92

Игра ума, и листьев арфа, и вкус вина, и жар объятий — даны сегодня. Ибо завтра полно любых невероятий.

93

Я столько всякой видел пакости, что лишь единственно от разности я мог бы стать сосудом святости, когда б не стал бутылью праздности.

94

Себя раздумьем я не мучаю и воле свыше не перечу: когда идешь навстречу случаю, судьба сама идет навстречу.

95

Веками власть по душам шарит, но всем стараньям вопреки дух человека — ртутный шарик, неуловимый для руки.

96

А со мною ни с того ни с сего вдруг такое начинает твориться, словно в книгу бытия моего кем-то всунута чужая страница.

97

Умами книжными и пыльными скрипят мыслители над нами, а нам то цепи служат крыльями, то крылья вяжутся цепями.

98

Сколь гибко наше существо к занятий резкой перемене: солист поет про божество, а в животе кишат пельмени.

99

Развитию грядущих поколений положена жестокая граница, и если возникает новый гений, то рядом слабоумие родится.

100

Всегда любой философ и сапожник за творчеством коллег его следит, и чем пугливей в личности художник, тем дерзостней судья и эрудит.

101

Жрецам и сторожам увялых истин, протухших от побегов до корней, особенно бывает ненавистен наивный любознательный еврей.

102

Нутро земли едят заводы, поя отравой кровь реки, ложатся на глаза природы аэродромов пятаки.

103

Бутылка — непристойно хороша, сулит потоки дерзостных суждений, и ей навстречу светится душа, любительница плотских услаждений.

104

Когда грядут года лихие, в нас дикий предок воскресает, и первобытная стихия непрочный разум сотрясает.

105

Всего слабей усваивают люди, взаимным обучаясь отношениям, что слишком залезать в чужие судьбы возможно лишь по личным приглашениям.

106

Блажен, кто вовремя заметил ту тень тревог и опасений, которой дышит сонный ветер в канун великих потрясений.

107

Еще я много напишу и многое скажу, пока плывет прозрачный шум под светлый абажур.

108

В огонь любых на свете бедствий из окон, щелей и дверей, из всех немыслимых отверстий обильно сыплется еврей.

109

Сижу, прохладный и пустой, курю обильно, а в голове как под тахтой — темно и пыльно.

110

Не делай сказку былью, вожделея, не жалуйся, когда не удалось: несбывшееся ярче и светлее того, что получилось и сбылось.

111

Мы все виновны без вины, что так давно и плодовито опасный бред, что все равны, внедрился в разум ядовито.

112

Стихии цель свою не знают и дел не ведают своих, всегда и страшно погибают те, кто развязывает их.

113

Чтобы легче было жить и сохраняться, учат нас учителя словами свойскими пресмыкание рассматривать как танцы со своими эстетическими свойствами.

114

Я в поездах души надлом лечу с привычным постоянством: лоб охлаждается стеклом, а боль — мелькающим пространством.

115

Отец мой молча умер без меня — уставши, я уснул темно и пьяно; нет, я ни в чем себя не обвинял, я просто это помню постоянно.