Гарики на все времена (Том 1)

50

Я не борец и не герой, но повторить готов над плахой: во всех суставах свихнут строй, где не пошлешь мерзавца на хуй

51

От наших войн и революций, от сверхракет материковых приятно мысленно вернуться к огням костров средневековых.

52

Мы все — душевные калеки, о чем с годами отпечалились, но человека в человеке найти, по счастью, не отчаялись.

53

Какое ни стоит на свете время под флагами крестов, полос и звезд, поэты — удивительное племя — суют ему репейники под хвост.

54

Свистят ветра, свивая вьюгу, на звездах — вечность и покой, а мы елозим друг по другу, томясь надеждой и тоской.

55

Когда вокруг пируют хищники, друг другом чавкая со смаком, любезны мне клыками нищие, кому чужой кусок не лаком.

56

Одно за другим поколения приемлют заряд одичания в лучащемся поле растления, предательства, лжи и молчания.

57

Стреляя, маршируя или строясь, мы злобой отравляем нашу кровь; терпимость, милосердие и совесть — откуда возникают вновь и вновь?

58

На всем человеческом улее лежит сумасшествия бремя, изменчив лишь бред, а безумие скользит сквозь пространство и время.

59

Неизбежность нашей смерти чрезвычайно тесно связана с тем, что жить на белом свете людям противопоказано.

60

Просветы есть в любом страдании, цепь неудач врачует случай, но нет надежды в увядании с его жестокостью ползучей.

61

С утра за письменным столом гляжу на белые листочки; а вот и вечер за окном; ни дня, ни строчки.

62

Когда 6 остался я в чистилище, трудясь на ниве просвещения, охотно я б открыл училище для душ, не знавших совращения.

63

У страха много этажей, повадок, обликов и стилей, страх тем острее, чем свежей, и тем глубинней, чем остылей.

64

Наплевать на фортуны превратность, есть у жизни своя справедливость, хоть печальна ее однократность, но прекрасна ее прихотливость.

65

Просачиваясь каплей за года, целительна и столь же ядовита, сочится европейская вода сквозь трещины российского гранита

66

В года рубежные и страшные непостижимо, всюду, молча ползут из нор кроты вчерашние, зубами клацая по-волчьи.

67

Природа позаботилась сама закат наш уберечь от омерзения: склероз — амортизация ума лишает нас жестокого прозрения.

68

Живешь блаженным идиотом, не замечая бега лет, а где-то смерть за поворотом глядит, сверяясь, на портрет.

69

Из глаз, разговоров и окон озлобленность льется потоками, грядущего зреющий кокон питается этими соками.

70

Конечно, веру не измеришь, поскольку мера — для материи, но лучше веровать, что веришь, чем быть уверенным в неверии.

71

Мы колесим, ища покой, по странам и векам, но всюду возим за собой свой собственный вулкан.

72

Глядят в огонь глаза смурные, и смутный гул плывет в крови; огонь тревожит в нас немые пещерной памяти слои.

73

Когда восторг, триумф, овации и сам эфир блаженство пьет, порочный дух еврейской нации себя усмешкой выдает.

74

О законе ли речь или чуде, удручающий факт поразителен: рано гибнут хорошие люди, и гуляет гавно долгожителем.

75

Простертая по миру красота доступнее ломтя ржаного хлеба, но душу затмевает суета, и пошлость заволакивает небо.

76

Задавленность густой чиновной кашей лишает смысла жалобу и крик, лишен лица хозяин жизни нашей, хотя коварен, туп и многолик.

77

Другим народам в назидание Россия избрана и призвана явить покой и процветание, скрестив бутылку с телевизором.

78

Серые подглазные мешки сетуют холодным зеркалам, что полузабытые грешки памятны скудеющим телам.

79

Растет познанье. Но при этом душе ни легче, ни просторней: чем выше ветви дышат светом, тем глубже тьма питает корни.

80

Семейный дом — наследственности храм. Живу. Сижу с гостями. Эрудит. Но бешеный азарт по временам стреноженное сердце бередит.

81

Дай мне, Боже, спать ночами без душевного мучения, утоли мои печали, остуди мои влечения.

82

Ум с добротой неразделимо связуют общие черты, дурак всегда проходит мимо разумной пользы доброты.