Где апельсины зреют

— Да вдь ты-же отъздъ въ одно утро скрутилъ. “демъ, демъ”… Вотъ и демъ, какъ на пожаръ. Монте-Карло-то городъ, въ Монте-Карло-то ежели остановиться, то мы и закусками и виномъ могли-бы запастись. Остановимся въ Монте-Карло.

Николай Ивановичъ вспылилъ.

— Да что ты съ ума сошла, что-ли! Отъ этого игорнаго вертепа мы только узжаемъ скорй, куда глаза глядятъ, а ты въ немъ-же хочешь остановиться! воскликнулъ онъ.

— Игорный вертепъ… Мы не для игорнаго вертепа остановимся, а для ресторана.

— Знаемъ, знаемъ. А отъ ресторана десять шаговъ до вертепа, сказалъ Конуринъ.

— Ахъ, Боже мой! Да что вы, младенцы, что-ли, что не будете въ состояніи отъ игры себя удержать.

— Эхъ, барынька, человкъ слабъ и сердце у него не камень.

— Тогда я васъ удержу…

— Ты? Ха-ха-ха! — захохоталъ Николай Ивановичъ. — Да ты самый заядлый игрокъ-то и есть.

Поздъ убавлялъ ходъ и приближался съ станціи.

— Monte-Carlo! — кричали кондукторы, успвшіе уже на ходу соскочить на платформу.

— Вотъ Монте-Карло! Вытаскивайте, господа, скорй сакъ-вояжи и подушки, ежели хотите настоящимъ манеромъ позавтракать, — засуетилась Глафира Семеновна, схватила сакъ-вояжъ и выскочила на платформу.

— Глаша! Глаша! Лучше подальше… Лучше наслдующей станціи… — говорилъ жен Николай Ивановичъ, но она снова вскочила въ вагонъ и вытащила оттуда на платформу дорожный баулъ и подушку…

Сталъ за ней вылзать на платформу и Конуринъ съ своей громадной подушкой.

— Иванъ Кондратьичъ! Ты-то чего лзешь! Вдь это Монте-Карло! старался пояснить ему Николай Ивановичъ.

— Ничего. Богъ не выдастъ — свинья не състъ. Ужасъ, какъ сть хочется. Вдь вчера, до глубокой ночи проигравши въ рулетку, такъ мы нигд и не ужинали, такъ ужъ сегодня-то хоть позавтракать надо основательно, — отвчалъ Конуринъ.

— Я не выйду здсь… Вы какъ хотите, а я не выйду. Я дальше поду… Я не желаю…

— Да полно, Николай Ивановичъ, капризничать! Тебя въ ресторанъ поведутъ, а не въ рулетку играть. Выходи скорй сюда.

— Но вдь это-же свинство, Глаша, такъ поступать. Вы оставайтесь, а я уду.

— Ну, и узжай безъ билета. Вдь билеты-то у меня.

— Глаша! Да побойся ты Бога…

— Выходи, выходи скорй изъ вагона. Поздъ трогается.

— Это чортъ знаетъ что такое! воскликнулъ Николай Ивановичъ, выбросилъ на платформу еще небольшой сакъ-вояжъ и плэдъ и выскочилъ самъ изъ вагона.

Поздъ медленно сталъ отходить отъ станціи.

XXXI

Ручной багажъ сданъ на станціи на храненіе. Николай Ивановичъ ворчитъ, Глафира Семеновна торжествуетъ, Конуринъ тяжело вздыхаетъ и длаетъ догадки, что его жена теперь въ Петербург длаетъ, — и вотъ они подходятъ наконецъ къ подъемной машин, втаскивающей постителей Монте-Карло, на скалу, къ самому игорному дворцу — вертепу.

— И вдь на какую высоту подняться-то надо, чтобъ свои денежки въ этой самой рулетк оставить, за поднятіе на машин заплатить, а вотъ лзутъ-же люди и еще какъ лзутъ-то! говорилъ Конуринъ.

— Можно и пшкомъ идти, половина пріхавшей публики кругомъ пшкомъ пошла, но только трудно въ гору подниматься, отвчала Глафира Семеновна.

— Пшкомъ-то можетъ быть лучше, счастливе. На манеръ какъ-бы по общанію на богомолье. Не пройтись-ли и намъ пшкомъ?

Но они уже стояли въ подъемномъ вагон и машина медленно поднимала ихъ.

— Надюсь, однако, Конуринъ, что мы только позавтракать поднимаемся, замтилъ Николай Ивановичъ.

— Позавтракать, позавтракать, отвчалъ Конуринъ.

— Но ты ужъ въ род того, какъ будто подговариваешься, чтобъ играть.

— Ни-ни… Что ты! Полторы-то тысячи проигравши? У насъ деньги не бшенныя, а наживныя.

— Да что вы все полторы, да полторы! Вовсе даже и не полторы, а всего тысячу четыреста, и наконецъ вдь не рублей, а четвертаковъ, французскихъ четвертаковъ, проговорила Глафира Семеновна.

— А это мало разв, мало? подхватилъ Николай Ивановичъ. — На эти, деньги мы цлое путешествіе сдлали отъ Петербурга до Парижа, а тутъ вдругъ въ одномъ паршивомъ Монте-Карло столько-же…

— Врешь. Въ Монте-Карло и въ Ницц, все вмст, и на троихъ мы только тысячу четыреста четвертаковъ проиграли, не рублей, а четвертаковъ.

— А вдь за четвертакъ-то мы по сорока копекъ платили.

— Да что объ этомъ говорить! Если такъ сквалыжничать и расчитывать, Николай Иванычъ, то не надо было и заграницу здить. Сюда мы пріхали не наживать, а проживать. Тогда похать-бы уже въ какой-нибудь Тихвинъ… Да вдь изъ Тихвин тоже за все подай.

Подъемная машина остановилась и вагонъ распахнулъ двери въ благоухающій садъ. Пахло кипарисами, пригртыми весеннимъ солнцемъ, шпалерой шли цвтущія блыми и красными цвтками камеліи, блестлъ лимонъ въ темнозеленой листв. Ивановы и Конуринъ шли по алле сада.

— Природа-то, посмотри, какая! — восторженно говорила Глафира Семеновна мужу:- А ты упираешься, ворчишь, что мы здсь остановились.

— Я, Глаша, не супротивъ природы, а чтобы опять дураковъ не разыграть и деньги свои ярыгамъ не отдать. Природу я очень люблю.

— И я обожаю. Особливо ежели подъ апельсиннымъ деревцомъ, да на апельсинныхъ коркахъ водочки выпить. — откликнулся Конуримъ и прибавилъ:- А отчего мы ни разу не спросили себ на апельсинныхъ коркахъ настоечки? Вдь ужъ наврное здсь есть.

— А вотъ сейчасъ потшимъ васъ и спросимъ, — отвчала Глафира Семеновна.

Они вышли къ главному подъзду игорнаго вертепа. На лво отъ подъзда виднлся ресторанъ съ большой терассой. У подъзда и около ресторана толпилось и шныряло уже много публики, на терасс также сидли и завтракали.

— Такъ въ ресторанъ? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Погоди немножко, пройдемся… Мн хочется хорошенько вонъ на той дам платье разсмотрть, — сказала Глафира Семеновна. — Удивительно оригинальное платье. Она въ пальмовую аллею пошла. Кстати и пальмовую аллею посмотримъ. Смотри, клумбы съ розами… Въ март и розы въ цвту. А латаніи-то какія на открытомъ воздух и прямо въ грунту! Вдь вотъ этой латаніи непремнно больше ста лтъ. И пальм этой тоже больше ста лтъ. Ихъ года по рубчикамъ, оставшимся отъ старыхъ листьевъ, надо считать.