Где апельсины зреют

Былъ десятый часъ утра. Ранній, утренній поздъ отошелъ отъ станціи Монте-Карло и помчался къ Вентимильи, на французско-итальянскую границу. Въ позд, въ купэ перваго класса, сидли Ивановы и Конуринъ. Вчера они проиграли въ Монте-Карло весь остатокъ дня и весь вечеръ, вплоть до закрытія рулетки, и не попали ни на одинъ изъ поздовъ, отправлявшихся къ итальянской границ. Пришлось ночевать въ Монте-Карло въ гостинниц и вотъ только съ утреннимъ поздомъ отправились они въ Италію. Они сидли въ отдаленіи другъ отъ друга, каждый въ своемъ углу и молчали. Уже по ихъ мрачнымъ лицамъ можно было замтить, что надежды на отыгрышъ не сбылись и они значительно прибавили къ своему прежнему проигрышу. Они уже не любовались даже роскошными видами, попадающимися по дорог, и Николай Ивановичъ сидлъ отвернувшись отъ окна. Глафира Семеновна попробовала заговорить съ нимъ.

— Вдь даже ни чаю, ни кофею сегодня не пили — до того торопились на желзную дорогу, а и торопиться-то въ сущности было не для чего. Два часа зря пробродили по станціи, начала она, стараясь говорить, какъ можно нжне и ласкове. — Хочешь закусить и выпить? Тартинки-то вчерашнія, что намъ въ ресторан приготовили, вс остались. Вино тоже осталось. Хочешь?

— Отстань… отвчалъ Николай Ивановичъ и даже закрылъ глаза.

Глафира Семеновна помедлила и снова обратилась къ мужу:

— Выпей красненькаго-то винца вмсто чаю. Все-таки немножко пріободришься.

— Брысь!

— Какъ это хорошо такъ грубо съ женой обращаться!

— Не такъ еще надо.

— Да чмъ-же я-то виновата, что ты проигралъ? Вдь это ужъ несчастіе, полоса такая пришла. Да и не слдовало теб вовсе играть. Стоялъ-бы, да стоялъ около стола съ рулеткой и смотрлъ, какъ другіе играютъ. Теб даже и предзнаменованія не было на выигрышъ…

— Молчать!

— Да кнечно-же не было. Мн было, мн для меня самой приснилась цифра двадцать два въ вид блыхъ утокъ и я выиграла.

— Будешь ты молчать о своемъ выигрыш, или не будешь?!

Николай Ивановичъ сверкнулъ глазами и сжалъ кулаки. Глафира Семеновна даже вздрогнула.

— Фу, какой турецкій баши-бузукъ! проговорила она.

— Хуже будетъ, ежели не замолчишь, отвчалъ Николай Ивановичъ и заскрежеталъ зубами.

— Что-жъ мн молчать! Конечно-же выиграла. Хоть немножко, а выиграла, продолжала она. — Все-таки семь серебряныхъ пятаковъ выиграла, а это тридцать пять франковъ. И не сунься ты въ игру и не проиграй четыреста франковъ… Сколько ты проигралъ: четыреста или четыреста пятьдесятъ?

— Глафира! Я перейду въ другое купэ, если ты не замолчишь хвастаться своимъ глупымъ выигрышемъ!

— Глупымъ! Вовсе даже и не глупымъ. Вчера тридцать пять, третьяго дня двадцать пять, восемьдесятъ франковъ четвертаго дня въ Ницц на сваяхъ… Сто сорокъ франковъ… Не сунься ты въ игру, мы были бы въ выигрыш.

Николай Ивановичъ сдлалъ отчаянный жестъ и спросилъ:

— Глафира Семеновна, что мн съ вами длать?!.

— Я не съ тобой разговариваю. Я съ Иваномъ Кондратьичемъ. Съ нимъ ты не имешь права запретить мн разговаривать. Иванъ Кондратьичъ, вдь вы вчера вплоть до тхъ поръ, все время, пока электричество, зажгли въ выигрыш были. Были въ выигрыш — вотъ и надо было отойти, обратилась она съ Конурину.

— Да вдь предзнаменованіе-то ваше, матушка… васъ-же послушалъ, отвчалъ Конуринъ со вздохомъ. — Тридцать три проклятые, что вы во сн у меня на лбу видли, меня попутали. Былъ въ выигрыш сто семьдесятъ франковъ и думалъ, что весь третьягодняшній проигрышъ отыграю.

— А потомъ сколько проиграли?

Конуринъ махнулъ рукой и закрылъ глаза.

— Охъ, и не спрашивайте! Эпитемію нужно на себя наложить.

Произошла пауза. Глафира Семеновна достала подбутылки коньяку.

— И не понимаю я, чего ты меня клянешь, Николай Иванычъ, начала она опять, нсколько помедля. — Тебя я вовсе не соблазняла играть. Я подговаривала только Ивана Кондратьича рискнуть на сто франковъ, по пятидесяти франковъ мн и ему — и мы были-бы въ выигрыш. А ты сунулся — ну и…

— Брысь подъ лавку! Теб вдь сказано…Что это я на бабу управы не могу найти! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— И не для чего находить, голубчикъ. Баба у тебя ласковая, заботливая, отвчала сколь возможно кротко Глафира Семеновна. — Вотъ даже озаботиласъ, чтобъ коньячку теб захватить въ дорогу. Хочешь коньячку, головку поправить?

Николай Ивановичъ оттолкнулъ бутылку. Конуринъ быстро открылъ глаза.

— Коньякъ? спросилъ онъ. — Давайте. Авось, свое горе забудемъ.

— Да ужъ давно пора. Вотъ вамъ и рюмочка… совала Глафира Семеновна Конурину рюмку. — И чего, въ самомъ дл, такъ-то ужъ очень горевать! Николай Иванычъ вонъ цлую ночь не спалъ и все чертыхался и меня попрекалъ. Ну, проиграли… Мало-ли люди проигрываютъ, однако, не убиваются такъ. Вдь не послднія проиграли. Запасъ проиграли — вотъ и все. Ну, въ итальянскихъ городахъ будемъ экономне.

Конуринъ выпилъ залпомъ три рюмки коньяку, одну за другой, крякнулъ и спросилъ:

— Вы мн только скажите одно: не будетъ въ тхъ мстахъ, куда мы демъ, этой самой рулетки и лошадокъ съ поздами?

— Это въ Италіи-то? Нтъ, нтъ. Эти игры только въ Монте-Карло и въ Ницц и нигд больше, отвчала Глафира Семеновна.

— Ну, тогда я спокоенъ, отвчалъ Конуринъ. — Гд наше не пропадало! Хорошо, что Богъ вынесъ-то ужъ изъ этого Монте-Карло! Николай Ивановъ! Плюнь! Завей горе въ веревочку и выпей коньячищу! хлопнулъ онъ по плечу Николая Ивановича. — А ужъ о Монте-Карл и вспоминать не будемъ.

— Да вдь вотъ ея поганый языкъ все зудитъ, кивнулъ Николай Ивановичъ на жену. — “Теб не слдовало играть”, “теб предзнаменованія не было”. А ужъ пуще всего я не могу слышать, когда она о своемъ выигрыш разговариваетъ! На мои деньги вмст играли, я уйму денегъ проигралъ, а она какъ сорока стрекочетъ о своемъ выигрыш.

— Ну, я молчу, молчу. Ни слова больше не упомяну ни о выигрыш, ни о Монте-Карло… заговорила Глафира Семеновма и, обратясь къ мужу, прибавила:- Не капризься, выпей коньячку-то. Это тебя пріободритъ и нервы успокоитъ.

— Давай…

Конуринъ сталъ пить съ Николаемъ Ивановичемъ за компанію.

— Mentone! закричалъ кондукторъ, когда поздъ остановился на станціи.

— Ахъ, вотъ и знаменитая Ментона! воскликнула Глафира Семеновна. — Это тотъ самый городъ, куда всхъ чахоточныхъ на поправку везутъ, только не больно-то они здсь поправляются. Ахъ, какой видъ! Ахъ, какой прелестный видъ! Лимоны… Цлая роща лимонныхъ деревьевъ. Посмотри, Николай Иванычъ!

— Плевать! Что мн лимоны! Чихать я на нихъ хочу!

— Какъ тутъ чахоточному поправиться, коли подъ бокомъ игорная Монте-Карла эта самая, замтилъ Конуринъ. — Създитъ больной порулетить, погладятъ его хорошенько противъ шерсти господа крупьи — ну, и ложись въ гробъ. Этой карманной выгрузкой господа крупьи и не на чахоточнаго-то человка могутъ чахотку нагнать. Вдь выдумаютъ тоже мсто для чахоточныхъ!

— А зачмъ вспоминать, Иванъ Кондратьичъ! Зачмъ вспоминать объ игр? воскликнула Глафира Семеновна. — Вдь ужъ былъ уговоръ, чтобы ни объ игр, ни о Монте-Карло не вспоминать.